Ночная воровка

Ну вот как с Надей Тавранчук. Про ее неприятность с котом ей рассказала их коллега Лариса, невезучая в общем-то баба, к которой Татьяна относилась покровительственно. Она ей подкидывала работу, но попроще, например, написать за деньги курсовую по истории искусств какому-нибудь оболтусу. Лариса это хорошо делала. Прослышав о том, как кот лишил Надежду поездки в Италию, Татьяна сделала ей предложение поработать, учтя, конечно, ее умение выстраивать экспозицию.

Это было чуть больше месяца назад, когда Лариса пришла в кабинет Татьяны, уселась на привычное место за журнальный столик и вынула из пластикового зеленоватого пакета с рекламой французских духов курсовую работу. Татьяна молча протянула ей плотный конверт с деньгами, оставив себе десять процентов за посредничество, она брала их с любой суммы, это ее принцип.

Татьяна налила ей кофе, и, потягивая его неспешно, Лариса рассказывала:

— Представляешь, что вытворил любимец Надежды Тавранчук? Ну кот ее знаменитый. Он ей весеннюю феерию устроил. — Она прыснула в кулак. — Из-за собственной любовной страсти выставил на несколько сотен зеленых. На ее месте я давно бы кастрировала подлеца и без всяких разговоров.

Татьяна засмеялась.

— Я бы своего тоже не прочь.

— Ну так за чем дело стало? — Лариса хлопала подведенными ресницами. — Тащи к ветеринару, и делу конец.

— Упрется.

— А ты его свяжи. — Лариса со стуком поставила чашку на блюдце.

— Права качать начнет, — ухмыльнулась Татьяна.

— Чтобы Федорина, да не справилась? У тебя же отцовская хватка. Ты всегда держалась генералом, сколько я тебя помню.

Татьяна хмыкнула.

— На генерала, знаешь ли, маршал найдется.

— На всех не хватит, — бросила Лариса и снова принялась за кофе. — А как твой-то благоверный?

— А я, по-твоему, про кого?

— А про кого? Про кота.

— Да не терплю я живности в доме. Никакой!

Лариса оторопела. Потом расхохоталась.

— Ну ты и заморочила мне голову. Да, его, конечно, не отведешь к ветеринару.

— И что же, Надежда отдала столько, сколько запросили?

— Ну она мне так сказала, я хотела у нее перехватить денег и расплатиться за ремонт своей «тики».

— По-онятно, — протянула Татьяна, — в милицию она, конечно, не пошла.

— Она сказала, что у нее и без того все деньги кончились. А она в Италию собиралась поехать, между прочим. С паломниками. В миленькой такой компании — православные и пятидесятники. Никакого пороха не надо, сами взорвутся от детонации взглядов. Ну ладно, спасибо за деньги, а то мастер звонит и говорит: «Так ты тикаешь за своей «тикой» или нет?»

— Понимает толк в каламбуре.

— Да что ты, он просто хохол.

— Значит, по дешевке починила?

— Ну, как сказать. Денег меньше, значит, услуг больше.

— Это каких же? — ехидно поинтересовалась Татьяна.

— Не тех, о которых ты подумала. Он слишком усатый.

— Ну конечно, твой стиль — гладко выбритое лицо, освеженное лосьоном из телерекламы. «Олд спайсом», например.

— Во всяком случае, не дешевле. — Голос Ларисы стал прежним, уверенной в себе женщины. В нем не осталось ничего от того тона, которым она только что говорила с Татьяной. — Ладно, если еще чего написать — я готова. Жду сигнала.

— Он будет. Счастливо. — Татьяна встала из-за стола, тем самым давая понять, что беседа окончена…

Она снова вспомнила про снимки, которые ей показал Павлушка. Что ж, Татьяна Федорина свое получит. Гатальски заплатил ей половину, как обозначено в договоре, потом должен отдать еще четверть и уже после открытия выставки — остальное.

А вот Надежда Тавранчук может не получить ничего. Если она, Татьяна Федорина, захочет.

Пора наведаться к Надежде, посмотреть на нее наяву, а не на фотографиях.

Надя ожидала этого визита, что ж, Татьяна Федорина имеет полное право поинтересоваться, как продвигается работа над экспозицией. Но в то утро Надю мучила одна мысль, такое с ней бывало, она называла ее мономыслью. Мысль была неважная, никчемная, но мучительная… А все из-за Алексея, который соединил ее фамилию с названием рыбного блюда. Надя смутно помнила одну бабушкину фразу… но какую именно? Она морщила лоб, но ничего осмысленного в голову не приходило. Кажется, что-то вроде: «Все говорят, ты похожа на итальянку. А ведь знаешь ли… на самом деле…»

Их прервали? Или Надя отвлеклась? Но теперь бабушки нет и спросить не у кого.

Она собиралась на Патриаршие и никак не могла отвязаться от засевшей в голове мысли. Конечно, это от переутомления, от недосыпа, от волнения.

Неужели у нее мало сейчас забот и подумать больше не о чем? Она рассердилась на себя, но тут подплыл Маркиз Второй и потерся боком о голень.

Злость как рукой сняло, она улыбнулась коту. Ладно, не стоит сердиться, даже на себя. Она историк, так неужели не сможет докопаться до истоков собственной фамилии? Но только после того, как выставка благополучно — нет, когда она потрясающе откроется!

Сегодня она надела темно-зеленые брюки и пиджак чуть светлее — она купила этот костюм в прошлом году, когда была у матери в Германии. Он очень ей шел, в нем она казалась еще стройнее, тоньше, перламутровые пуговицы таинственно мерцали, придавая особый шарм всему облику Нади. Из зеркала на нее смотрела очень стильная молодая женщина, полная достоинства и уверенности в себе.

Да, да, на Патриаршие собиралась заехать Татьяна Федорина, снова вспомнила Надя и неожиданно для себя скривила губы. Между ними никогда не было особенно нежных чувств, Татьяна женщина с довольно тяжелым характером, но, наверное, без такого характера она не смогла бы открыть свой бизнес и уж тем более сохранить его и развить.

Многие открывали частное дело в начале девяностых — прямо как чумой всех косило, — бежали из музея, устав от столов, за которыми сидели, от надоевших коллекций, от свар дамского коллектива. Если и попадались в отделах мужчины, то коллеги-женщины их таковыми не считали — мужчина с зарплатой музейного работника не был вожделенным героем сновидений.

А потом кое-кто перевел стрелки бизнеса, вынужденно, конечно, на торговлю чем не попадя, кто-то вернулся обратно под каменные своды. Но Татьяна Федорина на зависть всем — только вверх и выше. Она из тех, кто никогда не изменяет себе. Даже если ей изменяет собственный муж, добавила Надя мысленно. О ее семейном деле знали все кому не лень. Уж слишком крупной фигурой был ее муж и в прежние времена, а сколько у него женщин, вряд ли кто мог сосчитать. Но они с Татьяной не разводились. Впрочем, Надя не осуждала ни ее, ни его. Она хорошо помнила свою жизнь со Стасиком и считала, что если семейную пару не устраивают отношения, которые сложилась, то их прерывают. Если они не делают этого, значит, на то есть особые, только им известные причины.

Надя уже работала на Татьяну и не могла пожаловаться. В последний раз она делала для одной немецкой фирмы экспозицию ножей. Все остались довольны. В общем-то, деньги, которые она набрала на Италию и которые слизнул своим розовым язычком Маркиз Второй, и были гонораром за ту работу.

В метро она читала газету, которую ей сунула какая-то тетка на входе, да так настойчиво, что Надя не смогла увернуться. От объявлений пестрило в глазах, и, выходя из метро, Надя с облегчением бросила газету в урну.