Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Ты очень силен. Как тебе удалось разорвать мои цепи?

— Как только я понял, что это не просто забава в ночном клубе. Я как обезумел. Сила, выше меня, скрутила меня. И я озверел. Я стал весь как чугунный. Пальцы железные. Язык онемел. Я превратился в колокол без языка. И я должен был разорвать на тебе все путы, чтобы заговорить снова. Если бы я этого не сделал, я бы умер. Кто ты?

Он понял. Зажал себе рот рукой.

— Ты знаешь… мой язык?!..

— Я оттуда. Я из Рус. Я сама не знала этого. Узнала случайно. Меня убили. И воскресили. Один человек. А два человека охотятся на нас. На меня и на него. Они убьют нас. Я знаю. Но я хочу, чтобы вместе. Если они не убьют нас, если мы спасемся и убежим, мы вернемся в Рус.

— Там тебя тоже убьют. И его. Там убивают всех, кто возвращается отсюда. Ты не представляешь, что там делается сейчас.

Я знаю. Я.

— А кто ты, генерал?.. Звонарь?..

— Я люблю колокола. Они дают мне силу жить. Я… в семнадцать лет уже командовал войсками… но все это вранье… видимость… На самом деле… я привезен сюда мальчишкой. Уродом… У меня нет четырех ребер и одной ноги… видишь?!.. — Он протянул ей ногу, задрал штанину. Мадлен с ужасом увидела черную кожу протеза. — Я изрезан вдоль и поперек… Меня хотели закопать в землю живьем… но я выцарапался из-под земли, выкопал ход ногтями… прогрыз в земле дырку… и сбежал, и меня поймали, и травили собаками, и вместе со свитой Анны Ярославны, Великой княгини, вышедшей замуж за короля Пари, великой королевы Эроп, меня привезли сюда в обозе… через всю Эроп ехали мы… намучались!.. Голодали… припасы кончились… мы стреляли в лесах Богемии дичь… мы ловили в селах Силезии и Эльзаса кошек, собак… ели… пили воду из ручьев, из луж… из грязных рек… а королева Анна так любила меня!.. так любила… Все просила: сыграй, Павлушка, на колоколах мне колыбельную!.. спи, дитя мое, усни, угомон тебя возьми… И я играл ей колыбельную, вызванивал… и веревки обрывались, и колокола падали на каменные плиты…

Он задыхался, нес околесицу. Мадлен провела рукой по его потному лбу.

— Ты настрадался, замучался. Отдохни. И Анна Ярославна просит тебя о том же. Ляг здесь, на доски. Усни. Я укрою тебя мешком.

Около ларей, стоявших у стены, лежали мешки и рогожи. Генерал-звонарь лег на желтые мостки досок, зависших в головокружительной высоте под крышей собора. Мадлен укрыла его холстиной. Села рядом с ним, с сумасшедшим.

— Хочешь, я спою тебе колыбельную?..

Не дожидаясь его ответа, запела:

— Спи, дитя, спи-усни… сладкий сон к себе мани… В няньки я тебе взяла… месяц, Солнце и орла…

Перед ее глазами встал орел, вытатуированный на груди мальчонки, которого она хотела спасти в ночном клубе. Дрожи прошла по ее телу.

Она продолжала петь; звонарь закрыл глаза, прерывисто вздохнул.

Господи, дай Ты ему сил. Генерал, где твоя армия?! Нет армии. Где жизнь твоя?! Чужою жизнью ты живешь.

— Тебя никто не тронет здесь, девушка, — бормотал Хлыбов, засыпая. — Тебя никто не посмеет тронуть здесь. Твои убийцы… дураки. Это с древних времен убежище, мой Нострадам. Если ты сам убил и сам преступник — скройся здесь, и тебя никто не осудит. Слышишь, народ кричит?!.. тысячи голосов, тысячи призраков… кричит: «Убежище! Убежище!..» Я спас тебя… я тебя спас… спаси и ты меня… не выдавай… я хожу по Пари везде… в кафе, в галереи, в ночные клубы… я не могу без народа… я томлюсь без людей… я неизвестен… никто не знает, кто я и где я… Девочка из Рус… ты не забудешь о том, что я тебя спас?!.. я, прислужник Анны, королевы… только не давай меня им в руки опять… а то они вырежут у меня на груди и на спине орла… и месяц… и звезду… и похожий на месяц изогнутый серп… и еще… еще…

Он спал. Мадлен огляделась. Ночь лезла из всех углов. Чудища глядели из ниш. Она бредит. Она спит. Она укусила себя за запястье. Кровь. Явь. Все есть сон, и все есть явь; их невозможно различить. Скорей отсюда! Сможет ли она бежать?! Ожоги… Она захромала к краю деревянного настила, заглянула вниз с хоров.

Голова ее закружилась. Ее замутило. Высота. Страшная высота. Ей не спуститься одной, со ступнями и ладонями в волдырях.

И все же, Мадлен, представь, что ты Ангел.

Что ты летишь и паришь.

И у тебя есть крылья. Легкие, нежные, сильные крылья.

Давай, расправь их. Раскинь широко. Ну!

Она зажмурилась. Боль в обожженных руках и ногах — к черту ее. Вниз, вниз — цепляясь за выступы досок, за сочленения занозистого дерева, за распилы и балки. Нашаривая носком, пяткой деревянный скос. Впиваясь локтем в случайную щель. Ища ступеньку. Площадку. Перекрестье. Вниз. Вниз. Только не открывай глаза. Не смотри вниз. Иначе ты упадешь. Ты разобьешь голову. Тебе еще нужна твоя голова. Она нужна Князю. Она нужна твоим будущим детям. И они не будут жить в Эроп. Они будут жить в Рус. Дура! Тебе же сказано, что в Рус их все равно убьют! Рядом со мной не убьют. Я сумею побороться за своих детей.

И Князь не даст нас погубить.

А где был твой Князь, когда тебя привязывали к столбу, чтобы сжечь?!

Тише. Не вскрикивай. Лучше наступи сюда… вот здесь крестовина. Держись! Не падай. Сумасшедший звонарь спит. Она не скажет ни графу, ни барону о Хлыбове. Она утаит его. Так же, как он утаился один — от целого Пари. За его голову много дадут. О Мадлен, всегда хотевшая свободы, всегда желавшая быть богатой, счастливой и владетельной. Нищая девочка, досыта выкупанная в грязи, под завязки закормленная страхом и насилием. Пускай кто-нибудь другой проедает твои деньги. Катается, как сыр, в твоем масле. Только не ты сама.

Иначе тебя не станет.

А надо, чтобы ты была. Покуда Бог не возьмет тебя сам.

Вот. Вот. Совсем скоро. Она нашарила ногой холодную каменную плиту. Пол. Камень. Она внизу. Она спустилась сама. Одна. Без помощи. Браво, девчонка. Ожоги побаливают?! Ерунда. В особняке есть масло. Сорок сортов масла в холодильных шкафах. Она вернется в особняк?! А куда ж ей еще возвращаться. Здесь убежище, а там прибежище. О, какие большие, белые свечи у картины, погруженной во тьму. Они не горят. Их освещает Луна. На весь храм слышен храп Хлыбова. Он счастлив. Он звонит в колокола и сходит с ума. Что, если зажечь свечи?! В честь Богородицы. У нее нет огня. Нечем прикоснуться к фитилям. Дыханием?! Она наклонилась. В длинной чугунной жаровне, стоящей у подножья огромного канделябра, она увидела коробку спичек. И вы не боитесь, кюре, что прихожане подожгут храм?! Люди Эроп сознательные. Послушные. Благонадежные. Они никогда не совершат ничего преступного. Только человек Рус… сумасшедший…

Она чиркнула спичкой. Зажгла свечи — одну за другой. Пламя занялось, языки света на белых восковых штырях заискрили, замерцали, разгораясь, осветили круг во тьме черной древности. Прямо над головой Мадлен высветился большой холст кисти неизвестного мастера. На нем было изображено Рождество Господа Христа. Мать лежала, держась за живот, Младенец лежал в яслях, на пучке сена, дрыгал ножонками; коровы и овцы стояли, глядели печальными глазами, в открытую дверь входили пастухи, и вместе с ними входил, влетал снег, крупными хлопьями, ошметками, серебряными струями; снег вихрился, кружился весело, оседяла на плечах, закутанных в рубище, лицах, бровях, на боках корзин, сплетенных из речной лозы, на голом животике Младенца, и тут же таял в тепле. Драгоценный снег. Алмазы, опалы. Сокровища азийские, парфянские. Россыпи Согдианы. Украшения Тира и Сидона.

И вон, вон они, волхвы — идут, надвигаются на своих верблюдах из снежной пустыни, бредут, поют тоскливую пустынную песню, и звенят колокольчики, привязанные к верблюжьим и конским холкам, и качают необъятными головами слоны, и сидят люди в тюрбанах верхом на слонах, на коврах и вышитых бисером попонах, и улыбаются, и спешиваются около хлева, бедного закута, — а повитуха вынимает медный таз, наполняет его ключевой водой из кувшина, и звенит хрустальная струя о грязную зеленую медь, и спешит старуха с полотенцем, надо Младенца обмыть, ополоснуть груди Матери, чтоб лилось в рот рожденному чистое молоко, а ты, отец Иосиф, отойди, не видишь, не мужское это дело, у родильницы еще живот болит, и она подтягивает ноги к подбородку, чтобы утишить боль. И подложите под спину ей рядно, женщины, чтоб, когда выйдет послед, завернуть его и вынести вон. Тужься! Ребенок твой дороже золота, и сиянье его сильнее сияний сокровищ Бактрии и Эфеса.

Эй, волхвы, сюда! Сюда!

Это здесь!

Это здесь. Здесь любовь и жизнь. Здесь радость моя и счастье мое.

Мадлен опустилась на колени перед Рождеством, перед горящими белыми свечами.

О чем она молилась?

Она не помнила. Губы повторяли одно: не покинь. Пространство наклонилось, накренилось. Снег из дверного проема налетал сильнее. Усилился снегопад, гуще повалил снег, полетели крупные белые осы, и одна ужалила Мадлен в щеку. Это была слеза?! Снег. Мадлен отерла скулу ладонью. И еще одна снежинка. И еще. Вот уже снег летел, не боясь, не робея, и шли прямо на Мадлен слоны, качая головами, тряся ушами, и покачивались султаны на маленьких надменных головах верблюдов, и спешивались перед нею заморские цари в красных и розовых, в лиловых и синих тюрбанах, усыпанных алмазной пылью, снежной пылью, покрытых гарью дальних дорог, и вставали на колени перед клоком сена, на котором корчился Младенец, а повитухи, молодуха и старуха, брали Его на руки и обмывали из кувшина, и личико Его сияло, и бессловесно, беззубо радовался Он жизни.

Поделиться с друзьями: