Ночной карнавал

Они еще не знают, что на Карнавал придет Львица-Царица и будет танцевать с ними, даже если они этого танца не захотят.

И, кружась с ними по ледяному паркету огромного зала, пытаясь заглянуть под ее страшную маску, они вдруг почувствуют, чем пахнет этот танец.

Он пахнет Львом, господа.

Настоящим, хищным, живым львом.

А со львом лучше не шутить. Он сам с вами пошутит.

Она вышла в маске льва в гостиную, к горбуну и Кази. Горбун сначала отшатнулся, потом поднял вверх оба кулака.

— Великолепно! То, что надо! Ты неотразима!

Мадлен сорвала маску, сухо бросила:

— Идти так идти. Вперед.

И они, разбудив Кази, растолкав ее, принарядив, во что придется, пошли вперед.

И Мадлен пошла на Великий Карнавал в платье из золотой парчи, ведь лев золотой, и у нее волосы золотые, и туфельки, те самые дешевые туфлишки от старухи Дюпле, были, как всегда, на ней, — и в необъятном баронском гардеробе, для нее, шлюхи, предназначенном, она, порывшись в ворохе одежд, отыскала блестящий наряд — слишком открытая грудь, спина почти обнажена, до ямочек на пояснице, шлейф длинный, а спереди подол коротко вздернут, выше колен, и во всей красе видны оленьи, дразнящие, бегущие легко ноги, — натянула на себя плотную, обтягивающую ткань, еле влезла в узкую трубу осиной талии, — вот ты и Царица, Мадлен. Царствуй, коли сможешь. Это должен быть твой самый победный Карнавал.

И жених и невеста пусть пялятся на мужа и жену.

Она все равно опередила Куто.

Так, как и хотела.

И не забыть взять из спальни проклятые тетради с записями.

Она утопит их в самом красивом пруду близ герцогского дворца.

Она ступит ногой в золотой туфельке на хрупкий лед; наклонится; увидит свое отраженье в воде. Бросит в воду шкатулку с привязанным камнем.

И утки подплывут к ней, требовательно крякая, и будут, вертясь и окуная в воду то клюв, то хвостик, глядеть на нее круглыми оранжевыми глазами, прося хлеба, опять хлеба, опять еды, ласки и любви.

Дворец герцога Феррарского горел белесым опалом среди голых черных парковых деревьев. Из высоких окон брызгал яркими потоками безумный свет — лимонно-желтый, лунный, слепяще-белый, игриво-розовый. Люстры заливали светом залы. Через стекла и отдувающиеся сквозняками легкие шторы были видны проносящиеся в танце тени. Карнавал был в разгаре. О, господа, сегодня свадьба графа Анжуйского. А вы видели его невесту? О да, этакая лошадь. Зато хозяйка будет хорошая. И никогда не изменит. А вы слышали, что бывшая любовница графа, эта… правда?.. клянусь… не может быть!.. вот это игра, милочка… стоит свеч… побожитесь… святой истинный Крест… а она нынче на Карнавале будет?.. Бьюсь об заклад…

А вы слышали, что в Мюнише, на юге Эроп, группа заговорщиков объявила себя хозяевами мира?.. и граф, поговаривают, связан с ними… они собираются посягнуть на Рус…

Ну, жители Рус весьма не просты, драться с ними может не каждый… Кое-кто уже пробовал… Там сейчас такое страшилище у власти, что…

Тише!.. тише… как бы нас не услышали… Его щупальца и сюда могут дотянуться…

Ха, ха!.. Здесь свобода!.. Эроп — свободная страна!..

Горбун, держа под ручку блуждающую взглядом там и сям Кази, втанцевал в большой зал дворца, а следом за ним, ослепительно сияя золотой солнечной парчой платья, не вошла — ворвалась Мадлен, радостно озирая танцующих, гордо вздергивая кудрявую голову. Маска льва болталась на ниточках на ее полуобнаженной груди. Золотая картонная корона, обклеенная фольгой, торчала у нее на темени. Золоченые дешевые туфельки на высоких каблуках легко несли ее, стройную длинноногую, прямо в гущу танцующих, в сердцевину вихрящегося спиралью праздника.

Эй, праздник! Мадлен явилась! А что же ты молчишь, праздник! Чего ж не кричишь ей: «Виват! Да здравствует! Ура Царице!»

Как ты была, Мадлен, девкой, так девкой и останешься.

Ну, давай, начинай, танцуй. Видишь, здесь танцуют все твои. Мои?! Ну да, твои хахали. Твои клиенты. Твои старички и холеные прощелыги. Твои мучители. Твои заказчики. Они заказывали тебе ужин с танцем живота и ночной кофе в постель с грудями на закуску. А что заказывал тебе барон?! Шкатулку с тетрадями горбун поставил под лестницу. Сейчас она протанцует тур, другой, упарится и пойдет охладиться в парк. Подышать свежим ночным воздухом. Полюбоваться на звезды. На уток в пруду. И шкатулку захватит.

И утопит, утопит с наслаждением свое прошлое и чужие подсмотренные, подслушанные судьбы.

Горбун увлек Кази танцевать. Вот они крутятся в бешеном вальсе. На Кази никакой маски. Ей хватит и маски сумасшедшей. У нее зрачки широкие, рот приоткрыт, на губах безумная улыбка, волосы распущены, спутаны. Дикая девушка, юродивая. Ей впору танцевать с горбуном. А горбун кто?.. разбойник, продавец индульгенций, легионер, палач?.. Нет, он лишь складывает в кучку вязанки хвороста для костра на площади, когда жгут ведьм и цариц, красивых женщин. Пляшите, друзья мои. Да и я повеселюсь.

А где же здесь, черт побери, граф со своей нареченной?!

Уж она их поздравит. Не обидит.

Мадлен повернулась лицом к ярко горящей люстре, прищурясь, выхватывая глазом из толпы того, кто годился ей на первый тур вальса, и тяжелая, крепкая рука внезапно легла ей на талию, и не успела она опомниться, как властные руки уже крутили ее, колыхали, увлекали вдаль по навощенному узорному паркету.

Барон!

Ну конечно. Как это она забыла о нем.

Он не мог не быть здесь.

Ты не могла его не встретить.

Это было ясно с самого начала. Джунгли высшего света Пари — одна вонючая чащоба. И он тут околачивается за кустами, за лианами, хищный ягуар. Вот-вот прыгнет. Да ведь и она нынче в маске льва. А львица дальше льва прыгает. И дольше льва умирает, если ее убьют. Она выносливей. Крепче. Мужику никогда в выносливости с бабой не потягаться.

Черкасофф вел ее в танце сильно и повелительно.

Он танцем говорил ей: я владею тобой. Пока я жив и здесь — я владею тобой. Ты моя вещь. Мой драгоценный камень. Моя собственность. В свободной Эроп ты — моя рабыня в кандалах. И только у меня ключ от оков. Ты не имеешь права без моего разрешения их сбрасывать. Все будет так, как я хочу. Как я прикажу.

— Привет, Черкасофф, — бросила Мадлен через плечо, задыхаясь в стремительном танце. — Я рада вас видеть.

— Я тоже осчастливлен вашим присутствием здесь. Я вас, клянусь, потерял. Когда вы мне были позарез нужны. Вы лишитесь за это не только части жалованья. А чего-то более существенного.

Музыка гремела им прямо в уши. Звуки сливались для Мадлен в один беспрерывный львиный, в пустыне, вой.

— Я не слишком буду горевать, если чего-то сейчас лишусь. Мне к лишеньям не привыкать. Я счастлива сейчас.

— Вижу, вы счастливы. Мы это дело поправим.

— Как, вам тяжело сносить мое счастье? Вы ревнуете, барон?

Они укалывали друг друга, танцуя, междометиями и иносказаниями. Со стороны казалось: вальсируют дама и кавалер, светские знаменитости, возможно, любовники; этакие пастушок и пастушка. На бароне был костюм Казановы — длинный атласный плащ, панталоны в обтяжку, штаны-кюлотт апельсинового цвета, узкая черная маска, венецианская баута. При поворотах шпага, болтающаяся на поясе барона, била Мадлен по ногам.