Ночной карнавал

— Шпага настоящая?..

— Вы еще спросите, Мадлен: а жизнь настоящая?.. Видите, сколько здесь знакомых рож?..

— Не счесть. И я любилась со всеми.

— И вы их всех ненавидите?..

— Как вас. Точно так же.

— Я ни минуты не сомневался в этом.

Длинная, узкая улыбка. Как клинок шпаги. Не отвести.

Они провальсировали в угол, где лакеи хлопотали около столиков на колесиках с разложенными на них в продуманном беспорядке фруктами, конфетами, вазочками с мороженым, уставленных рюмками с коньяком, бокалами с шампанским. Мадлен задохнулась. Барон не пощадил ее в вальсе. Он не пощадит ее и в другом танце.

Да и ей его щадить не след.

Не Царское это дело. Казнить, нельзя помиловать.

— Ну, так. — Улыбка под дергающимися усами перекосила его лицо. — Вот что. Хватит любезностей. Я разыскивал вас не ради ваших изумительных глаз. Если понадобится, я выколю вам глаза, и вы это знаете. Мне срочно нужны были записи. Все записи, что делали вы. Особенно в последнее время. Мне нужны тетради, Мадлен. Все тетради. Сейчас я увезу вас с Карнавала в особняк. Однако я там перерыл все. Где вы их прячете?!

Она завлекательно, сверкнув зубами, улыбнулась ему и протянула руку. Грудь ее вздымалась часто, высоко. Барон не сводил с ложбинки между ее грудей ненавидящих глаз.

— Я утомилась танцевать. Дайте мне, пожалуйста, апельсин. Меня это освежит.

Барон с перекошеным ртом схватил со столика апельсин, швырнул ей.

— Жрите.

Мадлен стала отнюдь не изящно чистить плод, запуская в него ногти, пальцы, зубы. Эфир и масло из рвущейся шкурки брызгали ей в лицо.

— О, чудо, — пробормотала она, высасывая дольки, облизывая не по-светски пальцы. — Львы любят апельсины. Львов надо кормить только апельсинами.

— Что вы брешете?!.. каких львов…

Он заметил маску льва, болтающуюся у нее на шее на завязках.

Мадлен доела апельсин, вытерла руки о платье и очаровательно улыбнулась барону.

— Я не отдам вам записи, Черкасофф.

Он пришел в бешенство. Она видела это.

— Ты отдашь мне тетради сию минуту. Я сам поведу машину на Делавар. Идем. Быстро!

Он схватил ее за локоть. Она сбросила его руку, как сбрасывают ядовитую змею, жабу.

— Я никуда не поеду. Это Карнавал. Я пришла веселиться. Отдыхать.

— Ты заработалась, стерва! Устала!

— Нет. Я ничуть не устала. Я устала от любви. Я вышла замуж. У меня медовый месяц.

— Сука!.. Я знаю, за кого!

— Знайте. Меня не волнует ваше знание.

Она ринулась вперед.

— Хочу танцевать. Не хочу больше с вами болтать. Вы мне надоели.

Он опять вцепился ей в локти.

— Зато ты мне не надоела!

— Вы хотите скандала? Сейчас весь дворец, все гости герцога, весь сошедший с ума от Карнавала Пари узнает о вашем заговоре и о том, кто вы вообще такой.

— Мразь. Ты все продумала.

Он отступил от нее, ненавидяще сверкая в нее глазами в прорезях маски.

Мадлен пожала плечами.

— Вы причинили мне боль. На руках будут синяки.

— Тебе надо не синяки поставить. Тебя надо проучить. Ты зарвалась. Зарвавшихся ставят на место. За твою шкуру дают дорого, но ты на самом деле и монеты не стоишь. Это я сделал тебя. Я. Барон Черкасофф. Я убью тебя, как собаку.

Мадлен приподняла за ниточку маску, висящую у нее на груди, и, озоруя, швырнула ее в лицо барону.

Морда льва укусила его в скулу и отскочила.

Он судорожно потер щеку. Поднял руку, как для удара.

Синие горящие глаза вровень с его глазами. О, эти синие глаза.

— Бросьте, барон, придираться. Сегодня веселье. Давайте станцуем у герцога в последний раз. Прежде чем я переоденусь, специально для вас, в костюм собаки, а вам дадут в руки игрушечный револьвер.

— Что ж, станцуем.

Желваки у него на скулах ходили ходуном. Кадык перекатывался под подбородком. Эта каналья смеется над ним. Ее красивый рот создан для смеха. Для поцелуев. О, с каким бы наслаждением он затолкал ей в рот… Его передернуло от ненависти и вожделения.

Он вожделел, он хотел эту красивую женщину, повернувшуюся к нему задом, вызывающе вертящую перед ним парчовым шлейфом, покачивающую бедрами, идущую прочь от него — в полный танцующими в масках и диковинных костюмах людьми ярко освещенный зал.

О, Эроп сошла с ума. Востину так. Она не видит, не слышит потрясений, что грядут. Она не хочет видеть и слышать. Она не хочет думать. Ей отшибло мозги. Он, Черкасофф, — жук, безнаказанно роющий гибельные подземные ходы, прогрызающий кору Эроп, с виду цветущей, в соку; а поодаль шумящая на ветру листвою Рус, и к ней ведут его подкопы, и ее точит ржа, ест червь и тля, что он напустил отсюда, из умалишенного Пари.

Твари, вроде Мадлен, знают об этом. Но их мало, Черкасофф. Их крайне мало. И их ведь можно убрать. Всегда можно убрать.

Она ему надоела.

Он знает, что она вышла замуж за Князя. Это написано у нее на морде.

На львиной морде! Вон она, Львица! Танцует уже!

На волосок от гибели была сейчас! А уже пляшет!

Он сжимал в кармане кулак вместо револьвера. У него не было с собой оружия. Он дурак. Он вполне мог ее попугать. Сейчас, когда она так счастлива, она бы испугалась смерти. А так ее ничем не проймешь. И она, как зверь, чует все носом. Тянет воздух и чует. Она поняла, что он не вооружен. Что пришел на Карнавал без револьвера. Шляпа. Вырядился. Он злобно рванул с себя бауту. Поразмыслив, надел снова. Веселье. Если он не получит записи, вот будет веселье. Есть сведения, которые позарез нужно проверить сегодня. Чтобы предотвратить раскрытие его дела.

Музыка крутилась. Втягивала в водоворот.

Он шагнул в пасть зала, как в пасть льва.

А Львица, надевшая маску, танцевала с народом.

Со всеми своими любовниками.

О, вот ты где, Люмьер!.. А ну, иди-ка сюда. Этот тур вальса — с тобой. Я уж тебя не отпущу. Помучаю всласть. Затанцую. Что, ножки не шевелятся, кургузый павиан?!.. Давай, давай, работай! Перебирай лапками! Что ты как больной!.. А, вот и ты, старый Лаваль! Я тебя и не приметила. Беру тебя и увлекаю! Крутись!.. И меня крути!.. Забыл, что ли, как ты славно крутил меня там… в номере… в отеле «Итинерэр»?!.. Стыдишься… краской заливаешься!.. как младенчик… Что, стыдно тебе меня?! Меня ж никто не узнает в маске! Зато — ха-ха!.. — все знают, отлично знают мою фигуру! Мою походку! Мою повадку! Мои торчащие, крутые груди! Мои ямочки вот здесь, на спине, у поясницы! Мою родинку тут, на шее!.. Мои золотые волосы, крутые кудри, львиную Царскую шевелюру, золотое руно, — вот оно торчит над маской, вот оно, постыдно известное всем! И шею мою высокую знают! И эти руки, с драгоценными перстнями на пальцах, — с сапфиром и изумрудом, ха!.. — сколько раз ты и все они, все остальные, а их тут целый зал вертится, целовали эти камешки на моих пальчиках, вздыхая, стеная: «Царица!.. Богиня!.. Повелительница!..» Пошел прочь, старикан! Гляди, как на тебя воззрилась твоя супружница! Она передернулась от отвращения! Она прекрасно знает, кто я такая! Да тут все знают, кто такая Львица! И я сдерну маску! Я задыхаюсь в ней! Мне она не нужна! Я Львица и без маски! И вы все — у моих ног! Были и будете!

Она сорвала маску, отшвырнула, танцуя, за спину. Морда тряпичного льва больно ударила по голове длиннолицую даму в робронах, церемонно танцевавшую с кавалером в круто завитом парике. Безумцы. Эроп болеет, Эроп трясется в лихорадке, по Эроп идут волны ужаса и предчувствия грядущей войны, а вы веселитесь, безумные люди, скалитесь, обнимаете друг друга, как обезьяны, прыгаете в поту, как лемуры, украшаете себя висюльками и бирюльками, опьяняете шампанским, возбуждаете сотней немыслимых извращений. Вы спятили! Вы играете в маркизов и королей. Да вся беда, что им, королям и маркизам, тоже рубили головы. Стреляли в них. И кровь у них настоящая. И чувства настоящие. А где ваши чувства, бесчувственные, глупые куклы?!