Ночной карнавал

Он взбил подушки, набросал их беспорядочно, пухло по кровати.

— Ложись, Мадлен, — так же тяжело, чугунно произнес он. — А ты совсем не изменилась. Она легла, не снимая комнатных туфелек. На ее щиколотке блестел ножной браслет — перисцелида.

— Твои алмазы и жемчуга искусственные?

— Настоящие, Лурд. Я не люблю заемного. У одной моей подруги была история с ожерельем. Она взяла напрокат у соседки, чтобы блеснуть на балу, и потеряла его в сутолоке. Потом всю жизнь выплачивала долг, надрываясь, горбясь, еженощно рыдая. А ожерелье-то было поддельное.

— Клади руку сюда. Так велела мадам.

Он бесцеремонно взял ее руку и положил на перевивы золотого руна между крепко сжатых длинных ног.

— Растопырь пальцы, будто ласкаешь себя.

— Лурд!

— Делай, что велю.

Они были одни. Мадлен подчинилась. Отойдя, он приставил руку, сложенную трубочкой, к прищуренному глазу и поизучал ее лежащую в подушках фигуру.

— Недурно. Погоди, я внесу камеру и софиты.

Он втащил в будуар нескладную, старинную камеру на трех отполированных временем деревянных ногах штатива, два софита; к лампам были прикреплены белые зонты, для усиления света. Фотограф включил лампы, они загорелись ярко, причиняя боль глазам. Поковырялся в черном ящике камеры. Выдвинул объектив.

— Мадлен, — голос его был хрипл, безумен. — Ты все такая же. Если ты узнала меня, то и я…

— А ты очень сдал, — спокойно сказала Мадлен. Внутри нее все дрожало. Она, бесстрашная девка, боялась его. Через час за ней заедет барон. Дьявол его послал, Лурда. Кто бы мог подумать. Фотограф. Чудный заработок. Слоняется по борделям, по притонам. Приличные люди ему заказы не заказывают. Слишком пропитая рожа. Бриться по утрам не помешало бы ему.

— Я еще возьму свое. — Он криво, одним углом рта, осклабился, показав желтые, гнилые зубы. — Я еще наверстаю. С твоей помощью, Мадлен.

Она вспомнила его сутенерство и содрогулась. Барон не даст ее в обиду. До чего беспомощна женщина в мире, где все продается и покупается. И тело. И душа. И жизнь.

— Ты не выжмешь из меня сейчас ни гроша. Я рву с прошлой жизнью. Начинаю новую. Я уезжаю отсюда. Ты же знаешь. Что ты лезешь?

— Я знаю про тебя многое. Если не все. Потому я сюда и приперся. Я тебя вычислил. Узнал, где ты. От меня не скроешься. Мне нужна не столько ты, сколько твои любовники. Где живет твой граф?

— Какой граф?..

— Не прикидывайся дурочкой. Граф Анжуйский. Куто, как ты его зовешь, стерва, — Лурд снова осклабился и сплюнул на пол. — Я выцыганю из него монеты. Он любит тебя. Я пригрожу ему. Я скажу: если ты не дашь мне две тысячи монет, я убью ее.

Лицо у него побагровело. Мадлен шевельнулась на подушках.

— Лежи! — страшно крикнул он.

Надо лежать. Надо лежать обнаженной и мерзнуть. Представим, что я в мастерской художника. О, где мой горбун? Конца не было его благородству и чуткости. Лурд. Чудовище. С ним она спала на сеновале в придорожном доме, вцепилась в него, чтоб он увез ее с собой в Пари. Значит, пришел час расплаты. Сейчас он сфотографирует ее. Якобы для мадам. Ну, конечно, и для мадам тоже. У него останутся негативы. Он припрячет их. При случае он может напечатать их и тыкать в нос кому ни попадя. Всем, с кем она в Веселом Доме… Она похолодела. С него станет узнать адреса. За ним не заржавеет явиться к ним. К каждому. Сунуть в морду фото. Осклабиться, как сейчас. Потребовать выкуп. «Или я ее убью». Те люди, с кем она была в постели… кому будет ее не жаль? Если он не получит денег, он убьет ее. Это написано у него на лице. Между бровей. Говорят китайцы, что у тигра между бровей написан на шерсти Божьим рисунком — черной тушью на рыжем — иероглиф: «ГОСПОДИН». Что написано у Лурда? Она слишком хорошо знает его. Он был ее господин. Он способен на все. Он дошел до последней черты. Разве ты не видишь, Мадлен. Он голоден. Небрит. Он сходит с ума. Ему нужны монеты. Много монет. Он гибнет. Он на улице. А ты в теплом Доме. И переселяешься снова в теплый Дом — столь же продажный, лишь стены другие, в коврах и картинах. Чем ты можешь ему помочь?

— Чем я могу помочь тебе, Лурд?

— А, стерва. Поняла. Мягенькой прикинулась. Ты тоже жесткая. Я знаю. Расчетливая. Ты делаешь свою судьбу. Ты пробиваешься. Из грязи в князи, да?! Я знаю тебя как облупленную. Мне от тебя нужно…

Он установил штатив, чтобы он не качался, завинтил винты до отказа.

—.. чтобы ты мне не мешала в игре с графом. Не лезла мне под ноги. Ясно?

— Куда яснее. Только тебе не удастся победно завершить свой шантаж. Граф не простачок. Он найдет выход.

— А ты? — опять кривая улыбка. Ощерился. Вытянул из кармана револьвер. Показал ей. Спрятал. — Видела? Я тебя везде достану. На крыше. В подземелье.

Она обворожительно улыбнулась, вся дрожа, лежа в подушках.

— А в чужой земле?

— В какой чужой? — Он оторопело вытаращился. — У нас одна земля. Эроп. Мы живем в Эроп. Я прослежу за тобой, куда бы ты ни переместилась по дорогам Эроп.

— А если я выеду вон из Эроп?

— Куда ты уедешь? — Он презрительно ухмыльнулся. — У тебя пороху не хватит. Я найму авто и помчусь за тобой. Ты не успеешь пересечь границу. Моя пуля найдет тебя. Лежи так! Не шевелись!

Он прикрыл затвором трубку объектива.

— Гляди в дырку! Сюда! Сейчас вылетит птичка! Колибри!

Дернул за веревку с крупной висящей бусиной. Внутри камеры щелкнуло, будто клюв попугая, засвиристело и зешелестело. Смолкло.

— Голая Мадлен в подушках, — вкусно, жестко произнес он, смакуя каждое слово, закрывая камеру, укорачивая ножки штатива, сворачивая белые зонты над лампами. — Теперь ты у меня в кармане. Не отвертишься. Адрес графа не забыла? Можешь к нему не наведываться пока. Я сделаю дело.

— Делец.

— Ты мне дерзить? Ты знаешь меня. Еще одно слово…

Он сделал шаг к ней, голой, вжавшейся телом в пуховую негу подушек, взял ее одной рукой за грудь, другой — за подбородок. Она отпрянула, вдвинулась глубже в пух перины, в угол кровати. Закрылась одеялом, пледами.

— Ишь ты, какие мы стали стеснительные, — протянул он с издевкой, придвигаясь ближе, ловя ее отворачивающееся от него лицо. — Интересно, отчего это? Разве мы не были с тобой когда-то вдвоем, Мадлен? Разве это не ты сама пришла ко мне там… тогда… на сеновал? Вспомним былые времена! А, Мадлен?! Боишься меня?!.. Я же не страшный. Я же просто маленький человек. Так, уличный бродяга. Сутенерчик. Неудачник-фотограф. Бедняк. Ты меня можешь пнуть одной ногой, Мадлен, если захочешь. Но ты не пнешь. — Он, хрипло дыша, придвигался все ближе. — Ты побоишься. И правильно сделаешь. Я могу тебя замочить. Хоть сейчас. Ты всегда вызывала во мне, вместе с вожделением, жажду… не знаю… уничтожить тебя.

— Почему?..

Она не узнала свой голос. Услышала его со стороны. Скрежет по металлу.

— Потому что ты стоишь на моем пути. Потому что ты заслоняешь мне Солнце. Всегда заслоняла. Потому что ты ярче Солнца. Красивая. Молодая. Счастливая. Нет! Не так! — Он перевел дух. Его пальцы сжимали, мяли ее голые плечи, оставляя синяки. — Потому что в тебе есть… есть! Да, в тебе есть!.. эта сила, силища, Мадлен, необъяснимая, великая сила, которой во мне нет! Отродясь не бывало! И я завидую силе! Завидую тебе! Мучительно завидую! До скрежета зубовного! До крика! До воя! Почему ты ею обладаешь, а я нет! Почему Бог тебя вознаградил, а меня нет! Меня, маленького человечка! Отребье! Огрызок суматошного Пари! И я всегда хотел тебя убить! Убрать со своей дороги! Уничтожить! Чтобы ты не моталась у меня перед глазами! Пусть даже мысленно! Чтобы ты не была! Не жила! Но я бы вспоминал тебя! Это ужас! Ты бы приходила ко мне по ночам! — Он навалился на Мадлен тяжелым, дурно пахнущим под кожей грязной куртки телом, дыша в нее пивным перегаром, тряся ее, как грушу. — Ты бы не давала мне покоя! И тогда бы… я убил себя! Себя! Мне ничего не оставалось бы делать! И я убью тебя и себя! Нас обоих!

Он судорожно огляделся.

Пустой будуар. Еловые лапы в китайской вазе. Сбитые, попадавшие на пол подушки. Каракатица камеры. Он не успел упрятать ее в чехол.

— Никого нет, хорошо, — пробормотал он. — Я убью тебя и себя. Не нужны мне паршивые монеты твоего графа. Я покончу разом с мучением. Я устал жить. Ты погубила меня. Своей прелестью. Красотой. Силой. Ты выбилась из такой грязи, а я… я и посейчас в ней. Я отомщу тебе! И я спасу себя.

Он вытащил из кармана револьвер. Упал на Мадлен, прижал ее локтем к кровати, задавил; она не могла дышать, рвалась под ним, хватала ртом воздух.