Ночной карнавал

— Вы согласны?

Молчание.

— Вы не отвечаете. Вынужден принять молчание за согласие.

— Подождите!

Она обернулась, будто молния ударила. Золотые кудри хлестнули табачную занавесь. Он предложил ей работу, не особенно отличающуюся от пахоты на мадам. Там мадам, тут мосье. Колесо. Крутится колесо. Нет выхода. Белка в колесе. Лучше бы ее отстреляли на беличью шубку. Шкурку содрали. Она пошла бы на пользу людям. А так — какая от нее польза? Она опять будет работать на чужого дядю.

Мадлен… Князь. Князь!

Деньги. Это шаг к свободе. Это твоя свобода.

Это возможность вам уехать из Пари вместе.

Он нищий, твой Князь. Он притворяется богатым, ибо горд и аристократ. У него — ни гроша за душой. И в кошельке печаль вперемешку с хилыми монетками. Он завтракает ржаным хлебом, прикрывая его газеткой или Евангелием, если в дверь кто-то звонит. Когда он виделся с ней в квартирке на рю Делакруа, он купил ананасы на последние деньги. Деньги! Это ее счастье. Это их счастье. И она купит его. Любой ценой.

— Я согласна стать вашим инструментом, барон. Должна заметить, что он достаточно хрупкий. Его могут повредить… испортить.

Она села напротив Черкасоффа, закинула ногу за ногу. Пеньюар откинулся от небрежного движения, обнажилась стройная сильная нога, взгляд барона заскользил по ней вверх-вниз, оглаживая, оценивая, пристреливаясь.

— Каким образом, позвольте узнать? Вы будете защищены. В каждой поездке вашей к нужному мне человеку, в каждый приход человека к вам домой будет приставлен наблюдатель, охранник… вооруженный, разумеется, и ретивый. Вы не должны ничего бояться.

Мадлен снова вскочила. Ее затрясло.

— Это будет слежка?! Кто-то будет смотреть, как я…

— Ну, зачем же так страшно. — Барон улыбнулся. — Дайте мне вина. В горле пересохло. С вами не соскучишься. Я думал, не придется ничего объяснять… уговаривать вас. Никто не будет заглядывать вам в постель. А быть может, и будет. Это очень возбуждает. Знаете, у японцев… у китайцев… всегда чьи-то глаза напротив ложа, сторонний наблюдатель… какая-нибудь девочка, служанка, старичок рыбак… на старинных восточных гравюрах они прячутся, такие смущенные… подсматривают таинство любви… очень, знаете ли, щекочет бугорок желанья…

Мадлен взвилась птицей.

— Что вы так нервничаете. Кто может на вас посягнуть?

— Граф.

— О…

Тонкая улыбка барона пробилась сквозь ухоженные, красиво стриженные усы. Он погладил себя ладонью по пушистой бородке.

— Здесь вы можете ни о чем не волноваться. Графа я беру на себя. Все-таки он мой друг.

Мадлен опустила голову.

На роду написано. Оставь надежду всяк сюда…

Она счастлива! У нее есть счастливая любовь! Счастливая любовь! Есть! Есть! Счастливей не бывает!

— Я согласна.

И крикнула еще раз, и еще раз, и еще раз, пронзительно:

— Согласна! Согласна! Согласна!

— Ну вот и славно, — сказал барон, вставая и протягивая Мадлен руку. — Вы не подадите мне руки на прощанье?.. Вашему спасителю?..

Он взял ее за кончики пальцев, склонился, прикоснулся щекочущими усами к ее тонкой коже, вздрогнувшей от прикосновения губ рабовладельца.

Что ж, новая рабыня. Ярмо готово. Плетки выделаны. Хомут сработан. Кандалы слажены. Цепи выкованы что надо.

Вперед. Паши. Взрывай. Взрыхляй. Руби. Коси. Пляши.

Нет спасения души.

Есть спасение двух жизней.

Только бы Он не узнал.

До поры, до времени, дурашка Мадлен.

Все тайное когда-либо становится явным.

Мадлен переезжала от мадам с шумом, с грохотом, с праздником, с воплями и слезами подруг, со звоном прощальных бокалов, с заливистым смехом юных товарок: эх, и повезло!.. может, и мне привалит такой выигрыш, сладкая судьбина!.. и я стану содержанкой богача, графа или князя… или барона… ну, это же наша Мадлен… она оторва… и где она их только подцепляет… мужики все как на подбор… а граф, куда она дела графа… он ее убьет… ну уж нет!.. барон ее у графа выкупил… что, Мадленка вещь, чтоб ее выкупать?!.. не бреши… это их личное дело… как они там сговорились…

Девушки безумно завидовали ей. А вы, верные подруги Кази и Риффи? Что чувствуете вы, когда я собираю сумку — все, что я нажила у мадам, — большую кожаную сумку через плечо, купленную в магазине Андрэ, с кучей заклепок и застежек, кармашков и карманчиков, с золотыми и серебряными молниями, с перламутровыми брелоками? Что вы прошепчете мне на прощанье, утыкаясь мне в плечо мокрыми, солеными щеками?

Кази, дай-ка мне вон тот халат…

— Эту тряпку?!.. Это барахло?!.. Тебе барон другой с удовольствием купит… Или он дорог тебе, как память?.. Кого же ты в нем принимала, а, козочка?..

— Дай, говорят тебе! Да, дорог. А это платье можешь взять себе. И это. И это. А это отдай Луизон. У нее ведь нет совсем ничего. Она вчера из провинции, от матушки, от коровушки. Научи ее носить декольте так, чтобы плечи не краснели от стыда.

Кази остервенело всовывала тряпки в сумку от Андрэ, утрамбовывала, пыхтя. Риффи делала Мадлен перед зеркалом дорожную прическу.

— Твои волосы… они такие непослушные!.. Сильно вьются… Они не хотят быть приличными… не ложатся под гребень… Мадлен, они напоминают золотую корону!.. Тебе не кажется, Кази?.. Наша королева уезжает от нас… На кого же она нас покидает!..

Риффи, продолжая расчесывать и укладывать густые червонные кудри Мадлен, притворно захныкала, изображая беспредельное отчаяние. Мадлен весело засмеялась и поднесла руки к рождающейся золотопенной прическе.

— Чудо!.. Какое чудо твои руки, Риффи!.. Кто теперь будет моей личной парикмахершей!.. Королева заскучает без придворных дам… без верноподданных… Ну ничего… Вы, милые фрейлины, будете приглашены ко мне, в мою резиденцию, я буду ждать вас с нетерпением на вечера… на пикники… на балы… мы устроим завтрак на траве, я вам клянусь!.. мы будем сидеть на темнозеленой траве нагими, держать в руках лютни и мандолины, дуть в узкие отверстия флейты…

— Флейты, ха-ха!..

— Ты испорченная девчонка, Кази… Укладывай сумку плотнее, она слишком мала для королевского гардероба… а рядом с нами, прекрасными дамами, будут сидеть одетые во все черное, торжественное, в сюртуки и смокинги, важные господа, разливать вино из бутылей, оплетенных корзинами… разбрасывать по траве салфетки, выкладывать на них из саквояжей ветчину, жаренных в яблоках уток, шербет, сочные груши… а музыка будет звучать маняще и загадочно, как бы сама по себе… будто это лесная колдунья нежно играет на дудочке… И губы твои, Риффи, сложатся в тихую улыбку, и ты сядешь тихо и скромно, сложив ручки на голом своем животе, и художник, захваченный в компанию аристократов наобум, случайно — почему бы не накормить бедного художника один раз в жизни на сырой траве, пусть испачкает травным зеленым соком свои старые выходные штаны!.. — нарисует тебя, твою нежную улыбку… и никто не будет знать, что…