Ночной огонь

Мэйхак был несколько ошеломлен бескомпромиссными аналитическими рассуждениями Бариано. Он осторожно заметил: «Вы оперируете категорическими суждениями, не допускающими существования переходных процессов».

«Конечно! Для ясного мышления характерна четкая классификация».

Мэйхак указал вперед — туда, где лунный свет, просачиваясь сквозь листву, образовывал на черной поверхности реки филигранный узор серебристых бликов и теней: «Разве вы не находите, что это красиво? По меньшей мере, заслуживает внимания?»

«Пейзаж не лишен очарования, но вашим мыслительным процессам не хватает дисциплины. Конечно же, вы понимаете, что этой картине не хватает концептуальной целостности. Это хаос, это случайная абстракция, это лишено смысла!»

«Тем не менее, пейзаж навевает определенное настроение. Разве не такова функция красоты?»

«Допустим, — невозмутимо ответил Бариано. — Но позвольте предложить вашему вниманию притчу — или парадокс, если хотите. Представьте себе, что вы лежите в постели и спите. Вам снится, что вы находитесь в компании соблазнительной женщины, возбуждающей вас своей близостью и своим поведением. В этот момент большое, грязное домашнее животное забирается на постель и растягивается на ней таким образом, что его мохнатый хвост ложится на ваш лоб. Вы беспокойно ворочаетесь во сне и в результате прижимаетесь лицом к тому, что находится под хвостом животного. Во сне вам кажется, что красавица целует вас влажными теплыми устами; это исключительно приятно. Вы взволнованы, вы радостно возбуждены! Но тут вы просыпаетесь и обнаруживаете нелицеприятную действительность. Это вас огорчает. А теперь — внимание! Следует ли вам наслаждаться воспоминанием о чудесном сновидении? Или, после того, как вы выгоните животное пинками из спальни, следует ли вам безрадостно смотреть в темноту, размышляя о постыдной нелепости происшедшего? Если хотите, я мог бы применить сходные аргументы в отношении воздействия обсуждаемого нами пейзажа».

«Нет, благодарю вас, — отказался Мэйхак. — Ваших разъяснений вполне достаточно. Впредь, всякий раз, когда мне будет сниться что-нибудь приятное, я не премину проверить, согласуются ли мои ощущения с нелицеприятной действительностью».

«Очень предусмотрительно с вашей стороны», — пробормотал Бариано.

Мэйхак решил больше ничего не говорить, понимая, что любые дальнейшие замечания лишь усугубят предрассудки его собеседника в отношении обитателей остальной Ойкумены.

На третий день плавания, после полудня, по берегам реки начали попадаться причалы и буколические коттеджи, а иногда и усадьба, окруженная заросшими садами. Иные сооружения роскошью не уступали настоящим дворцам, но многие обветшали, а некоторые уже превращались в руины. Иногда Мэйхак замечал людей, прогуливавшихся в садах. Они двигались с томной медлительностью, словно наслаждаясь тишиной леса.

Бариано решил прокомментировать происходящее: «Сейчас не сезон для загородного отдыха, хотя во многих домах живут круглый год. Чаще всего так проводят время семьи с детьми. Смотрите: на газоне играют дети».

Мэйхак увидел пару детей, бегавших босиком по траве — их темные волосы развевались на ветру. На них были подпоясанные рубахи до колен — бледно-голубая и серо-зеленая. Мэйхаку дети показались бодрыми и веселыми. «Здесь они в безопасности, — заметил Бариано. — Призраки не любят показываться в лесу».

Два садовника работали, подравнивая ножницами живую изгородь. Невысокие и сухощавые, они ловко управлялись с садовым инструментом. Их кожа либо загорела на солнце, либо отличалась от природы желтовато-бежевым оттенком; пушистые волосы неопределенно-серого цвета обрамляли лица с правильными, но невыразительными чертами. «Кто это?» — спросил Мэйхак.

«Сейшани. Они выполняют всю работу, необходимую для поддержания образа жизни роумов. Мы не могли бы без них обойтись. Сейшани рубят деревья и пилят их на доски; они выращивают зерновые и пекут хлеб; они прочищают сточные канавы и чинят крыши. Сейшани — чистые, послушные и трудолюбивые существа. Но они не могут сражаться и бесполезны в том, что касается локлоров и домовых. Эту обязанность приходится брать на себя кавалерам-роумам: они вынимают из ножен мечи и рубят головы свирепым дикарям. Некоторые считают, что мы приступили к обороне слишком поздно. Каждый год белые призраки занимают еще один древний дворец».

«Надо полагать, ваши методы защиты недостаточно эффективны».

«Вы правы, — кивнул Бариано. — Домовые кишат в склепах под дворцами и, по-видимому, прорыли сеть соединяющих подвалы туннелей. Они всегда у нас на уме, и никто из роумов не отваживается ходить в одиночку по ночам».

На следующее утро баржа прибыла в Ромарт. На берегу Скейна высилось уродливое строение с массивными глухими стенами из бурого кирпича; дальше река поворачивала на северо-восток — туда, где Вкрадчивый лес постепенно редел, превращаясь сначала в саванну, а затем снова в сухую степь Тангцанг.

Баржа причалила к широкой прогулочной набережной, и пассажиры спустились по трапу. Бариано указал пальцем: «Там находится Коллокварий, где заседают советы». Поколебавшись, попутчик Мэйхака сказал: «Пойдемте, я проведу вас туда, где вам следует подать ходатайство. Добиться проведения слушания нетрудно, но не ожидайте, что решение по вашему делу будет принято быстро. Ваше появление в Ромарте само по себе вызовет переполох — оно противоречит установившемуся распорядку».

8

Мэйхак прервал повествование: «Не хочу затруднять вас излишними подробностями...»

«Меня вы нисколько не затрудните, мне очень интересно!» — живо откликнулась Скирль.

«Тем не менее, если бы я стал рассказывать обо всем — обо всем, что я узнал о Ромарте и роумах, об их обычаях, о рашудо, об их философии и общественной структуре, если бы я стал описывать их дворцы, то, как они едят и спят, как их молодые люди ухаживают за девушками, церемонную дерзость их кавалеров и никогда не покидающий их давящий ужас, вызванный вынужденным сожительством с призраками — мне пришлось бы говорить несколько дней, и только после этого я мог бы перейти к самому кошмарному приключению. Так что плесни-ка мне, Джаро, этого превосходного вина из погреба Хильера, а я передохну минуту-другую».

Джаро наполнил три бокала золотистым вином «Эстрезас». Мэйхак откинулся на спинку стула, собираясь с мыслями. Наконец он сказал: «Попробую, по меньшей мере, дать какое-то представление о Ромарте. Вероятно, это красивейший из городов, когда-либо построенных ойкуменической расой. Когда мне привелось его увидеть, многие архитектурные шедевры и чудесные сады уже находились в полном запустении. Увядание висит в воздухе, как запах гниющих фруктов. Тем не менее, роумы упрямо продолжают предаваться мечтам и неукоснительно соблюдают изощренные церемониальные обычаи. Каждый переодевается несколько раз в день в зависимости от того, какую роль ему предстоит выполнять на протяжении нескольких следующих часов.

Важно понимать характер роумов-первопоселенцев. Все они принадлежали к числу интеллектуальной элиты, причем среди них было много биологов-генетиков. Законы Ойкумены запрещали им осуществить то, что они называли «окончательным решением социальных проблем». На Отмире таких ограничений не было.

Поначалу поселенцы пользовались рабским трудом, но с этим были связаны многочисленные неудобства. Рабы заболевали и старели, а замена рабов требовала больших затрат. Кроме того, рабы нередко проявляли упрямство и непослушание — или просто ленились. Поддержание дисциплины превращалось в повседневную заботу; кроме того, дисциплинарные меры часто оказывались неэффективными. В конце концов биологи выбрали несколько первосортных рабов и воспользовались их генами, чтобы создать расу идеальных работников — по меньшей мере, таковы были их надежды. Они выращивали, одну за другой, группы экспериментальных прототипов. Нередко плоды их деятельности оказывались непредсказуемыми: в одном случае это были существа с трехметровыми ногами, в другом — порода настолько тучная, что ее представители чувствовали себя хорошо, только плавая в теплой воде. У одной из разновидностей развились антисоциальные поведенческие характеристики исключительной интенсивности; вместо того, чтобы стать послушными рабами, эти произведения генетиков рассматривали непокорность как священный долг и гордились перенесенными мучениями. С воплями, круша все на своем пути и выцарапывая друг другу глаза, они прорвались через ограды загонов и бежали в просторы степи Тангцанг, где сильнейшие и самые безжалостные выжили и положили начало расе локлоров.

В конечном счете генетикам удалось синтезировать породу сейшани — стройных, даже изящных полулюдей с кожей оттенка влажной глины и добрыми карими глазами. У них ограниченный интеллект, но они послушны, трудолюбивы и не обидчивы. Непреднамеренное подавление нескольких генов в процессе проектирования привело к тому, что различия между сейшани-мужчинами и сейшани-женщинами стали чисто номинальными: их половые органы рудиментарны. Поэтому новых сейшани выращивают из зигот, культивируемых в уродливом сооружении из бурого кирпича, именуемом «Фондаментом». Третья раса, выведенная в Ромарте, окружена тайной. Говорят, что генетики первых поколений экспериментировали с самими собой, намереваясь произвести нечто вроде интеллектуального сверхчеловека, но процесс не привел к желаемому результату. Некоторые из неудавшихся «сверхлюдей» прогрызли стенки питомников и разбежались кто куда, скрываясь в подземельях заброшенных дворцов. Теперь их потомков называют «белыми призраками» или «домовыми»; их почти невозможно увидеть, они выходят из подвалов только с наступлением темноты. Со временем они проникли даже в склепы под обитаемыми усадьбами, совершая оттуда потайные вылазки, сопровождающиеся невероятными жестокостями. У тех немногих, кому удалось увидеть домовых и выжить, язык не поворачивается, когда они пытаются дать описание их внешности. Время от времени кавалеры-роумы организовывали контратаки, намереваясь уничтожить подземных паразитов раз и навсегда, но домовые ускользали, как тени, и многие кавалеры попадались в устроенные призраками ловушки. В конечном счете роумы отчаивались, и прежнее положение вещей восстанавливалось — или даже ухудшалось, если попытки «дезинфекции» вызывали в призраках жажду мести.