Ночной пасьянс

– А чтоб вас градом побило!
– сказала Теодозия Петровна и уставилась на дверь Богдана Григорьевича, находившуюся напротив. "Почему же он не вышел на звонок?
– подумала она, заметив свет в его комнате, сочившийся из щели под дверью.
– Не спит же! Неужто выпил и заснул?" - Она сердито вздернула плечами и направилась к себе...

В три закончился фильм. Теодозия Петровна выключила телевизор и как человек, следующий всем правилам, выдернула шнур из розетки, затем сложила в ларец карты, расстелила постель. Но мысль о странном поведении Богдана Григорьевича не давала покоя. Теодозия Петровна вышла в свой коридорчик, через прихожую направилась к двери Богдана Григорьевича. Тихонько постучала. Но никто не окликнулся. Постучала еще раз, громче, подождала и осторожно открыла дверь. В полумраке комнаты, освещенной низкой настольной лампой с тяжелым матовым стеклом абажура, она увидела лежащего на полу Богдана Григорьевича. Лежал он, чуть повернувшись набок. Теодозия Петровна вскрикнула, зажала рот ладонью, словно испугавшись, что ее кто-то _т_у_т может услышать. Ей стало вдруг холодно, она сжала на груди руки, со страхом приблизилась к Богдану Григорьевичу, не зная, жив он или мертв. Ей почему-то сразу бросилось в глаза, что он был в _ш_л_е_п_а_н_ц_а_х_. Она с ужасом наклонилась над ним, ощутила слабый запах пива, увидела, что веки широко открыты, взгляд неподвижен, словно в глазницы кто-то вставил искусственные стеклянные глаза, из-под головы растеклось небольшое темное пятно.

– Богдан Григорьевич, Богдан Григорьевич, - тихо позвала Теодозия Петровна, боясь прикоснуться к нему.

"Это у него удар... Или сердце, - подумала она.
– Упал, разбил голову... Господи, смилуйся, не дай ему умереть", - родились в уме слова.

Пятясь, она вышла из комнаты и позвонила в "скорую"...

Ночь медленно ползла к рассвету. Теодозия Петровна не знала, что делать, не находила себе места в ожидании. И у себя усидеть не могла, и в комнате Богдана Григорьевича, боялась, будто кто-то там притаился. Она вынесла из кухни табурет, поставила в прихожей под телефоном и уселась, вся сжавшись.

"Скорая" прибыла минут через сорок. Вошел тучный высокий немолодой человек с измученным одутловатым лицом. Белый халат его был явно тесен, туго обтягивал тяжелые плечи.

– Вы вызывали?
– спросил он.

– Я, - робко отозвалась Теодозия Петровна, только сейчас увидев за спиной врача юношу-санитара, несшего деревянный сундучок.

– Где больной?
– спросил врач.

Теодозия Петровна указала на открытую дверь. Они вошли. Она осталась в дверном проеме и видела, как врач присел на корточки у тела Богдана Григорьевича, почти заслонив его, рядом стоял санитар. Теодозию Петровну бил озноб, она никак не могла унять дрожавшую челюсть, мелкое постукивание зубов.

– Тут, уважаемая, не скорая помощь нужна, а милиция, - врач подошел к ней, вытирая руки носовым платком.
– Он мертв. Где у вас телефон?

Она указала на аппарат, чувствуя, что ноги стали соломенные, захотелось немедленно сесть, но она оперлась спиной о стену и слушала, как врач говорил кому-то, называя ее адрес:

– Да-да... Труп... Доктор Тисляк из тринадцатой бригады... Т-и-с-ляк, - повторил он...
– Хорошо... понял...
– и повесив трубку, сказал Теодозии Петровне: - До их приезда вы туда не входите и ничего не трогайте... До свидания.

Когда они ушли, она уселась на табурет перед раскрытой дверью в комнату Богдана Григорьевича, тупо уставившись в ее глубину, где в полумраке виднелся край письменного стола, кушетка и часть стеллажей...

Такими предстали перед Щербой рассказ Теодозии Петровны и в какой-то мере она сама. Что ж, все было гладко, достоверно, убедительно. По словам соседки Шимановича, ее насторожили два факта: отсутствие туфель на подстилке у двери, и в то же время свет, горевший в комнате Шимановича, никогда не входившего по ее словам к себе в туфлях. И туфли эти, "банкетные", как она сказала, действительно исчезли. А надевал он их по особым случаям, для какого-нибудь визита. Куда же он в этот день ходил? По какому _д_е_л_о_в_о_м_у_ поводу облачился в эти "банкетные"?.. И еще. Получалось, что убийца пришел, когда соседки дома не было. Позвонил, и Шиманович открыл дверь. Возможно даже незнакомому человеку. Богдан Григорьевич открыл бы кому угодно. Тут, зная Шимановича, Щерба был согласен с Теодозией Петровной, сказавшей: "Он кого хочешь мог впустить". Не исключено, что убийца отпер дверь "своими" ключами, которые потерял Шиманович. Или их у него выкрали. В этом случае убийца мог войти, когда соседка была уже дома и смотрела телевизор - отпер и тихонько вошел. Есть и еще один вариант: судя по тому, что в комнате нет следов борьбы опрокинутых, сдвинутых со своих мест, разбросанных предметов, бумаг, вещей, - убийцу привел к себе сам хозяин... Но все это предположения... А вот туфель точно нет...

Обо всем этом Щерба думал, идя в прокуратуру. Было около семи вечера, люди возвращались с работы, а он устало, пошаркивая, шел в свой прокуренный кабинет. Где-то за домами, за нагромождением серых, черных, зеленовато-ржавых крыш распылался закат, полоснув по белым буклям медленных редких облаков недолговечным красным высоким светом, предвестником ветреного дня, как это бывало в конце августа...

Войдя в кабинет, Щерба позвонил Скорику, хотя и не надеялся его уже застать. Но Скорик оказался у себя.

– Виктор Борисович? Это Щерба... Что вы так поздно сидите?.. Понятно... Еще не читал, сейчас начну... Только оттуда... Скажите, какая обувь была на убитом?

– Шлепанцы. Суконные со смятыми уже задниками, - твердо ответил Скорик.

– А черные, довольно новые туфли вам не попадались?

– Нет.

– Из показаний соседки получается, что имелось у него три пары обуви: утепленные коричневые ботинки, коричнево-желтые повседневные и эти выходные черные. Она называет их "банкетными". Утепленные на месте, в коричнево-желтых старых его похоронили, как я понимаю, потому что не оказалось черных "банкетных". Я их тоже не видел. Не стали бы человека класть в гроб в старой стоптанной обуви. Верно?

– Пожалуй, - неуверенно ответил Скорик.

– Надо искать эти туфли. Почему они "ушли" из квартиры, понять не могу... Ну ладно, до завтра... Да, вот что: в ЖЭКе есть такой слесарь Войтюк Игнат Петрович. Вроде он делал новые ключи для Шимановича по просьбе соседки. Шиманович свои якобы утерял. Вы поняли меня?

– Понял, конечно! Установим через участкового.

– Ну, и что за человек этот Игнат Петрович.

– Да-да... Понятно, Михаил Михайлович.

– Вот теперь все, - Щерба положил трубку и подумал: "Не сделал ли Игнат Петрович еще один комплект ключей для себя?" Потом достал из бокового кармана фотографию Шимановича, втиснул в серый конверт и засунул в ящик письменного стола, туда же отправил и изъятый календарь-еженедельник Шимановича. Покончив с этим, Щерба принялся читать дело, попутно сравнивая свои впечатления после посещения квартиры Богдана Григорьевича с бесстрастной обстоятельностью документов - протоколов, заключений, экспертиз, начало которым положил осмотр места происшествия. При этом в уме у Щербы непроизвольно возникал комментарий к ним.

Веером он разложил фотоснимки - отдельно ориентирующие, обзорные, узловые и детальные. Вот крупно письменный стол. На нем все, что видел Щерба, будучи в комнате Шимановича, но кроме того - два рулончика фотопленки, стоящие возле пузырька с чернилами. Пузырек этот Щерба тогда приметил, а рулончики нет, их не было - Скорик после съемки изъял их, обнаружив отпечатки пальцев. Одни отпечатки идентифицированы - они принадлежали Богдану Григорьевичу. Чьи же другие? Того, кто дал эти рулончики Шимановичу?.. На календаре Шимановича на листке субботнего дня, дня убийства, запись его рукой: "Сегодня - фотокопии в 16 ч." Возможно, речь идет именно об этих двух рулончиках, потому что другие, надо полагать старые, Щерба обнаружил в ящике письменного стола Богдана Григорьевича. Эти два неполные, как и те, - на одном шесть кадров, на другом девять. Похоже, сделано профессионально - с дублями, остальные снимавший отрезал, видимо, как не имевшие к Шимановичу отношения, возможно, оставил у себя. Щерба почти не сомневался, что на этих рулончиках фотокопии каких-нибудь документов, которыми Шиманович хотел пополнить свою коллекцию.

Еще одна детальная фотография - у двери тумбочка, на ней знакомое пресс-папье. Но почему на тумбочке, а не на письменном столе? Сколько помнил Щерба, оно всегда стояло с правой стороны возле настольной лампы. Тумбочка у самой двери. Может быть убийца, убегая, держал его еще в руке и у самой двери, опомнившись, поставил на первое, что попалось на глаза, на тумбочку? Почему не вернул на стол? Был в шоке от содеянного? Значит тогда и убийство непредумышленное? По заключению медэксперта на теле Шимановича ни ушибов, ни царапин, ни синяков, - никаких следов борьбы, сопротивления, обороны. Побывав в квартире Шимановича, Щерба не обнаружил ни одного доказательства насильственного вторжения, ни столовых приборов, за которыми бы сидели двое или больше, - явных признаков, что Богдан Григорьевич с кем-то общался в своей обители. Только одно - отсутствие пары туфель. Но не ради них же кто-то пошел на убийство! Оно, похоже, совершено случайно подвернувшимся под руку предметом - пресс-папье. Что же повело руку убийцы к нему? Внезапная ссора? А мотивы ее? Богдан Григорьевич отказал ему в чем-то? В чем?..

Листая дело, Щерба добрался до протокола первого допроса соседки. Она сказала, что Богдан Григорьевич, уходя, никогда не запирал дверь своей комнаты, упомянула о легковой машине, которую видела в ту ночь из своего окна. Машина стояла на противоположной стороне улицы, возле конечной трамвайной остановки, левыми колесами на бордюре.

След протекторов был довольно четкий - хозяин где-то въехал в битум, - сделанные Скориком снимки хорошо "читались", и экспертиза ГАИ дала заключение, что резина радиальная, 6,45х13, в обиходе называется "ноль-третья", ею "обувают" "Ладу". Но попробуй найди машину! И где указания на то, что "Лада" эта имела отношение к убийце, а не случайно оказалась там и принадлежит, допустим, какому-нибудь пенсионеру-отставнику?!