Ночные проповеди

Фергюсон отсидел всю службу. Он не знал, когда вставать и садиться, и не знал гимнов и молитв. В отличие от полицейского, он не конспектировал проповедь преподобного Доу, а пропускал слова мимо ушей, лениво и с удовольствием рассматривая своды и витражи.

Адам покинул церковь перед самым окончанием службы и встал у выхода. Ко времени, когда вышла Грейс Мазвабо, большая часть конгрегации уже разошлась. Профессор явно не была рада встрече.

– Вы снова в «богоборцах»? – спросила она, скосив глаза на полицейского у крыльца.

На том болтался автомат.

– Я пришел повидать вас. Нам нужно поговорить. Наедине.

Мазвабо задумалась, потом сказала:

– Хорошо. Но не прямо сейчас. Мне нужно убрать в церкви.

– Ладно. Я пока прогуляюсь по кладбищу. Где встретимся?

– У Мемориала мучеников. Того самого, изрисованного вандалами. Он у левой стены, его сложно пропустить. Через пятнадцать – двадцать минут.

Неспешный обход погоста привел инспектора к Мемориалу спустя четверть часа. Мазвабо еще не пришла. Инспектор занялся чтением надписи на памятнике, потускневшей от грязи, изъязвленной эрозией, заросшей лишайником, оскверненной красным граффити, идущим через каменную плиту наискось. Надпись начиналась так:

Постой, прохожiй, обрати свой взоръ

На памятникъ сражавшимся и павшимъ…

Строка за строкой – чеканный ритм, суровые простые слова. Ниже стихи сменялись прозой.

Съ 27 мая 1671 года, когда былъ обезглавленъ

благороднйшiй маркизъ Аргайлъ,

до 17 февраля 1688 года, когда принялъ мученичество

Джонъ Ренвикъ, были разными способами убиты

и погублены близъ восемнадцати тысячъ мучениковъ

за Вру. Изъ нихъ близъ сотни знатныхъ дворянъ,

джентльменовъ, священниковъ и прочихъ мучениковъ

за IИСУСА ХРИСТА были казнены въ Эдинбург.

Большинство ихъ лежитъ здсь.

Когда за спиной послышался хруст гравия, Фергюсон все еще пытался понять, когда в семнадцатом столетии писали «и», а когда «i». Мазвабо подошла, держа сумочку на сгибе локтя, другой рукой сжимая большую Библию в черном переплете, и встала рядом, глядя на памятник.

– Впечатляет, – заметил Фергюсон. – В своем роде, конечно. Никакой помпезности.

– Да.

– Неужели и в самом деле восемнадцать тысяч?

– Это спорно. Количество казненных, даже с учетом коллективных процессов, не превышает нескольких сотен. Поэтому указанное количество жертв часто подвергалось сомнению. Но с другой стороны, речь ведь не о восемнадцати тысячах казненных. Если включить сюда якобы добровольные и явно принудительные изгнания, голод, лишения, смерть в битвах, зачастую неравных, рабство в Вест-Индии плюс остальные способы «убить и погубить» – это число не кажется таким уж наглым преувеличением, каким его хотят представить некоторые. Глядя на официальные записи, всегда легко оспорить число жертв. Уж я-то знаю. Как думаете, сколько казней за диссидентство было при Роберте Мугабе? Да ни одной! За сколько же неправедно погубленных жизней он в ответе? Об этом спорят, но уж точно не за одну и не за две. На его совести намного больше.

– Я сам… в общем, я тоже про это думал, – кивнул Фергюсон.

– Я не сомневалась. Вы когда-либо раскаивались в том, что сделали?

– Откладываю на потом.

– «Потом» может и не быть. В этом проповедники былых времен не ошибались.

– Нет. Это уж точно потом, – повторил Фергюсон, затем резко кивнул в сторону памятника. – Как думаете, секта Третьего ковенанта и в самом деле вдохновляется такой вот традицией?

– Да. И не только. Наверняка они с головой ушли в историю «Времени убийств», изучая книги о нем, проповеди, мифы. Мученичество всегда притягивало людей, а истории одних мучеников неизменно вдохновляют других.

– Но почему сейчас? За что сейчас жертвовать собой?

Мазвабо указала на полицейского в желтом френче и с черным автоматом, стоящего у дверей церкви.

– И вы еще спрашиваете?

– Вы прекрасно знаете: это для вашей же защиты, а не как в прежние времена.

– Полицейский в церкви, записывающий проповедь? Это уж точно как в прежние времена. Прямо-таки навевает ностальгию.

– Отчасти вы правы, – согласился Фергюсон. – Но в наши задачи не входит оказывать давление на церковь. Это ответ на два убийства и угрозу теракта с привлечением смертников! И происходит она из традиции этой самой церкви, причем традиции, прославляемой на месте, где мы стоим прямо сейчас. Так что давайте не уклоняться от темы. Чтобы предотвратить худшее, нам надо знать: что может побудить людей снова убивать за веру? Что заставит их снова возжелать мученичества?

– Нужно взглянуть на все это с их точки зрения, – сказала Мазвабо. – Они видят, что церкви осквернили себя согласием с государством, которое полностью их отвергло. Церкви смирились с ролью изгоев и благодарны уже за то, что их не преследуют. Конечно, Церковь Шотландии и другие пытаются, как могут, преодолеть Великое Отчуждение – но им это не по силам. Мы не в силах ни поднять восстание, ни просто встать с колен. В определенном смысле Отчуждение пошло нам на пользу. Теперь никто не ходит в церковь из-за престижа, условностей и чего-то в этом духе. Теперь в церковь идут, потому что на самом деле хотят идти. Потому что веруют. Мы не стыдимся веры и хотим, чтобы о наших убеждениях знали все. Поэтому на службу большинство одевается как на праздник. Только здесь я ношу эту яркую одежду, шляпу, беру с собой мою старую Библию, которую мне подарили еще в миссионерской школе в награду за хорошую учебу. Хотя теперь мы очень редко читаем по тексту короля Якова.

Грейс осмотрелась по сторонам и предложила:

– Давайте прогуляемся.

Они вышли к центральной дорожке и пошли к дальнему углу кладбища. Ненадолго потемнело – над головой проплыла солета. Фергюсон глянул на часы и нахмурился, но продолжил слушать с прежним вниманием и не ускорил шаг. Солнце выскочило из-за зеркала, будто внезапно включенный прожектор, и инспектор заморгал.

– Так что мы принимаем текущее положение дел, – говорила Мазвабо, – но мы от него не в восторге. Оно прописано в нынешней конституции нашей республики – но не в конституции Церкви Шотландии. Даже мне горько видеть, до чего мы дошли. А кому-то вдвое, вдесятеро горше. Вот – оправдание их гнева, их жертвы. Как вы уже заметили, это – часть истории нашей церкви, буквально высеченная в камне. Здесь запечатлена память о мужчинах и женщинах, которые предпочли умереть, но не признать главенства государства над церковью. Причем устоявшейся, официальной церковью – с этим согласны почти все. Что бы ковенантеры прежних времен подумали о верующих, согласных жить под пятой презирающего их государства? Согласных лишь потому, что пята давит не слишком сильно? И что бы они подумали о государстве, которое сапогом наступило на шею церкви?

– Я почти заподозрил вас в сочувствии террористам.

– Нет же, нет! – в смятении воскликнула Мазвабо. – Я говорю о своей точке зрения. Если кто-то вроде меня, либерала, человека очень умеренного, может чувствовать, скажем так, досаду по поводу нынешнего состояния дел – каково приходится фундаменталистам?

– Нет, – ответил Фергюсон, когда они по траве вышли на другую дорожку, идущую параллельно стене Флоддена. – Этого мало. Должно быть еще что-нибудь. – Он сжал кулак и ткнул им вперед. – Должно быть что-то сильнее недовольства из-за религии. Да, я знаю: вера – сама по себе сила. Но я также помню, что Войны за веру велись на самом деле не из-за веры. Люди убивали за нефть. Мазвабо рассмеялась.

– Вы думаете, и сейчас дело в нефти?

– Нет, не в нефти, но в чем-то, о чем не написано в прокламациях. Возможно, здесь что-то глубоко личное, и все это – плод болезненной психики. Мы пока не отбросили такую возможность. А если дело в чем-то большем? Я не представляю, с чем мы имеем дело. Однако если терактами занимается не одиночка, то, скорее всего, против нас – целая секта, что бы за ней в конечном счете ни стояло. Скажите, вы знаете какие-либо культы или группы, где проповедуют что-то похожее на идеи Третьего ковенанта?

– Конечно! И немало.

– Что? И вы не рассказали? Мазвабо остановилась.

– Инспектор, я понимаю, что насчет моего сочувствия террористам вы пошутили. Но теперь не шутите. Вы обвиняете меня в том, что я не рассказала вам о сектах. Инспектор Фергюсон, я не рассказала вам о них по одной-единственной причине: я полагала, что вам о них известно. В конце концов, это ваша работа.

– Нет, не моя, – отрезал Фергюсон, разозлившись. – Как вам хорошо известно, Особый отдел проверяет любые сообщества, которые в прошлом были причастны к актам насилия. Если в какой-нибудь хибаре в Пилтоне встречаются люди, называют себя «Реформированной пресвитерианской апостольской церковью Ольстера», и большая их часть – бывшие члены «Ассоциации обороны Ольстера», а также их родственники, можете ставить на что угодно: Особый отдел не спускает с них глаз. А за сектами, да и, по большому счету, за церквями мы не следим по трем причинам. Первая: не хватает сил. Вторая: следить там особо не за чем. Третья: если у нас нет весомых причин подозревать церковь, то, согласно принципу игнорирования, мы обязаны не обращать на нее внимания. И потому, профессор Мазвабо, меня так раздражают ваши жалобы на положение церквей. Государство не угнетает Церковь Шотландии, равно как и любую другую. Государство ее игнорирует – за исключением тех случаев, когда подвергает риску своих мужчин и женщин, чтобы защитить конгрегацию и клириков от таких же верующих, только более фанатичных. Так что, пожалуйста, просветите меня насчет сект.