Ночью на белых конях
Шрифт:
На этом академик закончил и возвратился на свое место. Кынчев, не поднимаясь, предложил желающим высказаться по докладу директора. Ответом ему было полное молчание. Он даже вытянул, как только мог, свою короткую шею, но напрасно — никто не поднял руки.
Это тягостное и неприятное молчание продолжалось около десяти минут, хотя секретарь обращался к присутствующим еще несколько раз. Наконец его нервы, видимо, не выдержали, потому что он стремительно поднялся с места.
— Если желающих нет, нам остается только одобрить сообщение нашего директора и закрыть собрание.
Всерьез рассердившись, он, по-видимому, был готов немедленно выполнить свою угрозу. И только тут поднялась чья-то белая рука, и неожиданно высокий голос произнес:
— Можно
Это был Азманов. Пока он шел к трибуне, потолок, казалось, стал светлее, отражая его сверкающую голую голову. На высокой трибуне он показался Сашо гораздо Ниже, чем обычно, по-видимому, только широкие плечи и придавали ему известную внушительность. Сейчас у Азманова блестела не только лысина, но и золотая оправа очков, и стекла, даже зубы как-то страшновато блеснули, когда он наконец разомкнул свой красиво очерченный рот.
— Уважаемые коллеги, мне очень не хотелось первым брать слово. Должен признаться, что у меня есть очень серьезные возражения как против сомнительной гипотезы академика Урумова, так и против направления, в котором развивается деятельность нашего института. И мне просто не хотелось бы, чтобы наш уважаемый директор подумал, что я, таким образом, задам определенный тон всем последующим выступлениям. Впрочем, даже если б я этого хотел, это вряд ли бы мне удалось, потому что я вполне отдаю себе отчет в том, каким научным авторитетом пользуется товарищ академик. И все же мне кажется, что именно этот авторитет оказался обоюдоострым оружием. И чаще всего он сковывал людей и их инициативу, направлял всю деятельность института в русло личных стремлений и поисков академика Урумова. Он не делал никаких усилий, чтобы поощрить какую-либо другую инициативу или поделиться с коллегами своими планами, обратиться к ним за помощью.
До сих пор Азманов говорил импровизированно, не заглядывая ни в какой план или записку. Но тут он сменил свои очки на другие, еще более блестящие, и вытащил из кармана целую пачку узких и длинных бумажек, невероятно мелко исписанных.
— В чем, в сущности, состоит гипотеза нашего уважаемого директора? — продолжал он. — Я очень внимательно прочел статью и еще более внимательно выслушал его сегодняшнее выступление. Сегодня он был гораздо сдержаннее, но в основе своей его позиции остались теми же. По его мнению, кроме нормального вирусного цикла, в размножении вирусов участвует еще один механизм: приспосабливая свою нуклеиновую кислоту к клеточному обмену, вирусы используют этот обмен для своего собственного воспроизводства, что, как хорошо известно, характерно для всех вирусов, но академик Урумов допускает, что при определенных условиях и определенных биохимических состояниях вирус, используя аналогию своей структуры со структурой клеток, не уничтожает ее, а лишь принуждает ее изменить свою обменную цепь в желательном для него направлении. Этот процесс академик Урумов называет неудачным, по моему мнению, термином «взаимозамещение». В результате клетка, образно говоря, отчуждается от своей общности в интересах самого вируса, в интересах его существования и воспроизводства. Цель деятельности академика Урумова — создать в организме преграду этому процессу, ликвидировав условия, при которых подобное «взаимозамещение» оказывается возможным. На практике это означает безмерное повышение иммунной реакции клеток, чтобы они могли безошибочно различать аналогичные структуры и не допускать, чтобы вирусы изменяли обменную цепь.
Как видите, уважаемые коллеги, на первый взгляд все это достаточно остроумно, но, по-моему, лишено серьезных научных доказательств. Больше того, гипотеза академика Урумова противоречит бесспорным научным истинам. Его мнение об антибиотиках не только антинаучно, но и практически вредно. Подвергается сомнению работа почти всей нашей фармацевтической промышленности. Обессмысливается деятельность ученых, работающих в этой. области. Больные будут избегать спасительных для них антибиотиков, боясь способствовать возникновению в своем организме этих роковых мутаций, которые
якобы могут подвести черту под существованием всего человечества.Я опрашиваю, насколько основательны все эти страхи, эти мрачные прогнозы. По-моему, они совершенно безосновательны. Что это за мистическое «взаимозамещение» структур? Забывая о простейших законах диалектики, академик Урумов полностью отрывает форму от содержания. Это, конечно, может произойти с каким-нибудь стишком или рассказиком, а не с постоянными и точными законами природы. Определенная структура соответствует лишь определенному содержанию. Вирусы — не фантомы, которые могут принимать какой захотят вид, словно ведьмы в сказках — то царевны, то лягушки. И биология — не сборник произведений народного творчества, а серьезная наука.
Это была самая эффектная часть его выступления, но когда Азманов попытался осветить суть проблемы, всем сразу же стала видна его слабая подготовка. И только когда он перешел к задачам института, голос его вновь окреп:
— Мы призваны помочь нашему сельскому хозяйству! — торжественно заявил он. — От нас ожидали, что мы откроем и внедрим самые эффективные средства биологической защиты растений. Ведь всем известно, какой ущерб наносит природе безудержная и невежественная химизация. Измученная природа протягивает к нам руки, моля о помощи. Подали ли мы ей свою руку?
В зале раздался смех.
— Не смейтесь, товарищи, вопрос серьезный! — сказал Кынчев.
Но Азманов, наверное, почувствовал, что переборщил с метафорами, потому что добавил твердым, почти мрачным голосом:
— Да, вы правы, товарищ Кынчев. Это даже не вопрос, это — важное государственное и партийное задание, за выполнение которого мы отвечаем.
Он говорил уже свыше получаса, а пучок бумажек в его руке уменьшился не больше чем наполовину. Тогда кто-то в зале подал голос:
— Вы говорите дольше докладчика, товарищ Азманов. Нельзя ли покороче?
— Очень уж редко мне здесь дают слово, товарищ Кирилов, — пожаловался тот. — Так что сейчас я должен…
Кынчев сердито нахмурился и спросил:
— Может быть, вы скажете, товарищ Азманов, кто, когда и в связи с чем не давал вам слова? Или лишал его?
Азманов замолк, видимо растерявшись.
— Скажите, скажите… А то я подумаю, что вы клеветник.
— Хорошо, я сокращу свое выступление, — вывернулся наконец Азманов. — Я только в нескольких словах подведу итог.
Азманов сунул заметки в карман, и Сашо вновь показалось, что по залу прошло легкое движение, на этот раз выражавшее облегчение.
— Дорогие товарищи, на мой взгляд, в институте царит апатия, — озабоченно продолжал Азманов. — Я вижу гораздо больше людей в коридорах, чем на рабочих местах и за микроскопами. Некоторые сотрудники месяцами не являются на работу под предлогом, что они пишут научные труды. Где они, эти научные труды? Я их не вижу. Чтобы переписать что-нибудь, не нужно месяца, для этого совершенно достаточно нескольких дней. Кто следит за их деятельностью? Никто. Людей интересует все, что угодно, кроме их работы. Если бы на телевидении так же долго и глубоко обсуждали свои программы, как мы их обсуждаем здесь, в институте, оно давно бы превзошло само себя. Вы только послушайте, что говорится в наших кабинетах и лабораториях! Можно подумать, что здесь готовят к изданию повареную книгу или руководство по уходу за младенцами, а не научные труды.
В зале опять засмеялись.
— Почему все это происходит, спрашивается? Причину угадать нетрудно. Происходит это потому, что перед сотрудниками не ставится реальных задач, которые были бы им понятны и выполнение которых приносило бы пользу нашему социалистическому обществу. Вместо этого нас уже не один год вынуждают гоняться за фантомом вируса. Я не верю в эти фантомы, потому что они противоречат основным законам логики. Если вирусы и в самом деле действуют таким страшным и призрачным образом, они бы уже тысячу раз уничтожили все человечество. Но, как видите, мы все еще существуем, несмотря на мрачные прогнозы нашего директора.