Ноги в поле, голова на воле

У меня мурашки побежали по коже от страха.

— А в Кошачьей пещере привидения водятся?

— Нет. Там костры разводят, а привидения страсть как боятся дыма и огня, еще они не любят, когда петухи кричат.

— А почему не любят, когда петухи кричат?

— Потому что петушиный крик — предвестник рассвета и утра, а вся ночная нечисть утра боится, ну, всякие там оборотни, упыри, вампиры, ведьмы, бабы-яги, водяные, лешие и бесы…

Я даже рот разинул, потрясенный таким скопищем дьявольской силы, орудующей по ночам. И не осмелился спросить, кто из них как выглядит и кто чем промышляет. Мне оставалось только поражаться Славкиной образованности да удивляться тому, что при его блестящих познаниях он по второму разу проходит курс наук первого класса.

— Но раз в Кошачьей пещере нечисти нет, может быть, ты меня как-нибудь туда сведешь? — не отстаю я от Славко.

— Ладно уж, так и быть, свожу. В воскресенье пойдем с тобой рыбу ловить, прихватим вершу и вверх по ручью — хоп! хоп! хоп! — к самому подножию скалы, где пещера. Неподалеку от пещеры на старой мельнице мельник Дундурия живет.

— Как ты говоришь? Дундурия?

— Это у него кличка такая.

— А как его по-настоящему зовут?

— Я думаю он и сам уже забыл. Оглох он от мельничного шума и пальбы.

— От какой еще пальбы? — вздрагиваю я, едва не свалившись с каштана на землю.

— Ты что, не знаешь, что у нас на престольные праздники из старинных мортир палят. Они жутко громко хлопают.

— А почему Дундурия из них палит?

— Потому, что он привык на своей мельнице к шуму и грохоту, так ему и пальба нипочем. Еще и на пользу идет, уши ему прочищает, он потом даже лучше слышит.

— Ой, как бы я хотел с ним познакомиться! — вздыхаю я.

— Познакомишься, если только он в село не уйдет, потому что он по воскресеньям обычно зубы рвет.

— Как так зубы рвет? — оторопело таращу я глаза на Славко.

— А так. Дундурия самый искусный зубодрал во всей округе, разве ты не знаешь? А еще он вправляет поломанные руки и ноги и у коней зубы рвет.

— Что ты говоришь!

— Ну да. А еще Дундурия мастерит рукоятки для топоров, тесаков, мотыг и тяпок и вытачивает из ясеня зубцы для граблей.

Устроившись, на суках в гуще раскидистой кроны старого каштана, мы за разговорами о мельнике и его разнообразных рукомеслах чуть было не отстали от своих. И спохватились, лишь услышав крики из-под дерева:

— Эй, там, Араб! Эй, Бранчило! Вы где, мы домой уходим!

Чего только не снилось мне в ту ночь! Какая диковинная невидаль не обступала меня! Я проснулся от ужаса, когда на меня надвинулся мельник Дундурия, вооруженный громадными клещами, и заорал:

«А ну, рот разинь, сейчас я тебе вытащу конский зуб!»

13

В воскресенье спозаранку, едва я успел завтрак проглотить, как с дороги послышался оклик Славко Араба:

— Эй, Бранчило, поторопись, в церковь пора!

Какая там еще церковь! Я отлично понимал, что мы со Славко отправляемся на рыбалку, босой, выскользнул из дому, и вот уже мы со Славко улепетываем по дороге. За первым поворотом перескакиваем через плетень и кукурузником напрямик на речку Япру.

— Вот она, наша церковь. Помолимся мы тут с тобой святому Голавлю и пресвятой Форели с красными крапинками.

Из густых зарослей осоки у воды Славко извлек объемистую вершу, сплетенную из гибких ивовых прутьев, а вслед за ней и длинный шест, по прозванию вышибала. Этим шестом из-под подмытых берегов и густого сплетения ивовых корней выгонялись притаившиеся там голавли и другая рыба и направлялись в подставленную вершу.

Наши обязанности были заранее распределены. Я ношу и ставлю вершу, а Славко шестом загоняет в нее рыбу. Так сложилось с первой нашей совместной рыбалки, и по этому поводу у нас не возникает никаких пререканий. Мы ссоримся совсем из-за другого, а из-за чего, сейчас вы узнаете сами.

Подставляю я вершу, мы ее называем кошелкой, к самому берегу и кричу:

— Давай гони, я кошелку под самые ивовые корни подвел, так что ни одна рыбка от нас не ускользнет!

— Да молчи ты, чтоб тебя дьявол унес! Услышит рыба и в другую сторону кинется.

— Не слышит рыба! — утверждаю я.

— Как это не слышит, глупый? — бушует Славко.

— Не слышит, потому что она в воде. Запихни голову в воду, узнаем, что ты там услышишь! — подначиваю я.

Славко засучивает рукава и штаны, становится на четвереньки в Япру, точно скотина на водопое, и погружает голову в воду. Я воплю во все горло:

— Сивый мерин, осел, ишак!

Он не меняет позы, тут я даю ему вышибалой шлепка. Он зарывается в самую глубину речки, а потом выныривает и орет:

— Эй, что там еще такое?

— Ты слышал, как я тебя звал?

— Не слышал. Слышал только, как ты меня по заду чем-то огрел.

— Вот еще небылицы какие, это тебе так показалось. Что же ты, не слышал, как я тебя звал?

— Ничего я не слышал! А как ты меня звал?

— Сивый мерин, осел, ишак! — вдруг гогочет из высокой осоки чей-то голос.

Мы так и подскакиваем от неожиданности. Кого это нелегкая принесла?! Из осоки тут же высовывается рожа Ёи Клячи.

— Эй, примите меня в свою компанию?

— На что ты нам? Голавлей пугать?

— А кто за вами улов будет носить? А кто будет на стреме стоять, чтобы вас легавые врасплох не захватили?

Кляча был прав. Несподручно нам было с шестом-вышибалой и кошелкой еще и улов за собой таскать. Что же касается легавых, так с ними и вообще хлопот не оберешься. Чуть зазевался, а они тут как тут и цап за шкирку обоих.

— Ладно, Кляча, пошли с нами! — согласился Славко.

Втроем нам было веселее. Мы геройски продвигались вверх по речке, улов был богатый, при этом Кляча неутомимо забавлял нас своими беззастенчивыми выдумками, пока сам не поперхнулся:

— Ого, ну уж это я чересчур загнул — рогатого зайца придумал, в нашем селе рогатого коня и то не встретишь!

Чем ближе подходили мы к откосу, на котором высилась гигантская скала с Кошачьей пещерой, тем уже становилось ущелье с протекавшей по дну его речкой Япрой. И вот наконец солнце скрылось совсем за могучими бастионами леса, и все утонуло в густом сумраке, а издали до нас донесся монотонный гул и рокот.

— Что там такое? — забеспокоился я.

— Это мельница Дундурии. Сейчас он появится сам!