Ноль
Шрифт:
– Кто? – шепчу тихо.
Урод поднимает глаза и усмехается:
– Тебе какая разница?..
Подхожу ближе, опускаюсь рядом с ним на колени и пытаюсь разглядеть степень нанесенных повреждений, но он отворачивается.
– Почему ты никогда не сопротивляешься? Дай сдачи хотя бы одному! – умоляю я в тихой истерике, физически ощущая, как от удара хрустят кости, щекочет в носу и ломит лоб.
– В уличной
Глотаю горький ком, отгоняю воспоминания, в которых кричала ему в лицо ужасные слова.
Только сейчас до меня доходит, что так сильно пугает в Уроде непосвященных: ледяное спокойствие.
Его жизнь – кошмарный сон обывателя, из которого невозможно выбраться, разве что попытаться спиться или убить себя. А Лебедев упорно идет вперед по известному только ему пути и сохраняет при этом ледяное спокойствие…
Нашариваю в кармане бумажный носовой платок и протягиваю ему.
– Егор… – я уверенно произношу его имя. – Спасибо тебе. За алгебру.
– Пожалуйста, – он коротко мотает головой и отказывается от платка. – Но это было не ради тебя. Просто кто-то должен был наконец заткнуть этого гондона.
Обида царапает по сердцу, но я беру себя в руки:
– Все равно спасибо. Ты меня спас.
Урод неопределенно хмыкает, но не произносит ни слова. Мы молча сидим рядом – еще миллиметр, и плечи форменных пиджаков соприкоснутся.
Голова гудит, в ней кружится наполненный звездами космос…
Похоже, на пустыре он поставил верный диагноз: я действительно неравнодушна к нему. Не знаю, что со мной, но я бы хотела стать его девушкой. Или, если школьные слухи про них с Воробьем все же правдивы, быть для него хотя бы другом.
– Можно вопрос? – набираюсь смелости, и он кивает.
– Валяй…
– Ты правда предпочитаешь парней?
Съежившись, я жду, что меня пошлют или поднимут на смех, но он только пожимает плечами.
– Никого я не предпочитаю. Ни парней, ни девчонок.
– Но почему?!
– Я не люблю людей. Все они смотрят сквозь меня. Смотрят и не видят… – Он утирает пальцами кровь под носом и достает из лежащей рядом пачки сигарету. – Возвращайся, тебя будут искать.
– А ты? Сколько ты еще пробудешь здесь? – Я не хочу
уходить, но ловлю быстрый, обжигающий злобой взгляд.– Обо мне не беспокойся! – взвивается Урод. – Вообще не думай. Забудь!
Ну конечно: он не будет светиться, чтобы не подставлять Сашу и его прихвостней перед директором. А завтра скажет, что получил по морде не в стенах школы.
Я смотрю на его припухшую посиневшую переносицу, длинные пальцы и снова выступившую кровь, и слезы раскаяния давят на горло.
Виновата во всем я…
Он прав: мне нельзя к нему приближаться.
Медленно поднимаюсь на ноги, отряхиваю юбку и устремляюсь к выходу, но замираю у самой двери и, не оглядываясь, выпаливаю:
– Знаешь, Егор, меня тоже никто не видит. Все будто смотрят сквозь меня…
– Мне как-то пофиг… – раздается за спиной, и едкая фраза прерывается скрипом петель и стуком ржавой дужки.
Выхожу в пустой школьный коридор, дышу ртом, пытаясь справиться с коротким замыканием в мозгах.
Кажется, я безответно и намертво влюбилась в того, кем меня пугали в детстве. И очень хочу доказать ему свою преданность и любовь.
Тринадцать
В пятницу утром Урода встречают овациями, громче всех орут Сашины прихвостни, хотя их предводитель никак не выдает своей причастности к синякам и опухшему носу Лебедева.
Раскрыв рот, я в шоке пялюсь на разбитое лицо – последствия ударов стали явными, и Алена громко шепчет:
– Урод… Говорят, его в Микрорайоне вчера отоварили. Правильно сделали! Обнаглел. Меня мама каждый день провожает в школу как на войну, и все из-за этого!
– Что? – переспрашиваю глупо, и одноклассница сочувственно тянет:
– Даже представить страшно, каково сейчас тебе и твоей бабушке… Но справедливость все же есть!
От ее шипения и горячего дыхания разгорается головная боль.
Отворачиваюсь, медленно оглядываю класс, и в мозгах рождается странная ассоциация: как-то раз я смотрела фильм про Средневековье, и перекошенные лица одноклассников сейчас живо напоминают мне лица из толпы, обезумевшей в предвкушении казни.
Когда-то я была такой же. Одной из многих.
Хочется вскочить и сбежать, прикрыв ладонями уши.
Конец ознакомительного фрагмента.