Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

– Ах ты...
– задохнулась Кантель.
– Нет у меня никакой бородавки! А вот к твоей бородавке чудесно подойдет голубой цвет.

Грозно подперев бока костлявыми кулаками, Кантель все ближе и ближе придвигалась к Адели. И, в конце концов, оказалась ко мне спиной. И я увидела, что в капюшоне ее пальто, полыхая синим пламенем, застрял клетчатый платок. Я засмеялась. Я не могла остановиться, чтобы объяснить бедным старушкам, в чем дело. Кантель долго в упор смотрела на меня, а потом гневно спросила:

– А ты что смеешься?

Я упала на свою постель и, едва сдерживая себя, чтобы не хохотать, проговорила:

– Кантель, сударыня, то, что вы ищете, находится за вашей спиной!

Кантель

покружилась на месте, пытаясь заглянуть себе за спину. Но ничего не обнаружив, рассердилась еще больше.

– Смейся-смейся!
– зловеще проговорила она.
– Недолго тебе еще смеяться!

***

Волшебный мамин портрет исчез. Вместо него на моей постели лежали жалкие цветные обрывки. Плача, бережно собирала я кусочки рисунка, бесчисленное множество раз складывала их. Но ничего не выходило - портрет не собирался, нескольких кусочков явно недоставало. Тогда я собрала все в кучку и положила в кармашек платья.

Глубокой ночью я неслышно поднялась с постели, полная решимости бежать. Я оделась, взяла Алиса, перелезла через подоконник и стала спускаться по пожарной лестнице во двор. Палата господина Йерса находилась на первом этаже. Спрыгнув на землю, я осторожно постучала в его окно. Неожиданно он сам вырос у меня за спиной. Почтительно приподняв свою измятую шляпу, он шепотом сказал:

– Доброй ночи, сударыня! Куда-то собрались?

– Да, господин Йерс! Вы просили, чтобы я потерпела, но я не могу больше терпеть!
– быстро заговорила я.
– Пойдемте со мной, прошу вас!

– Куда же?

– Туда!
– уверенно указала я пальцем на темноту в конце дорожки.
– Я не помню, где я живу... жила, но мы как-нибудь разузнаем про это. Я уверена!

– Вы знаете, барышня, прежде всего вам следует успокоиться!
– Господин Йерс взял меня под руку и повел вглубь садика. Усевшись возле меня на скамейке, он серьезно спросил:

– А вы знаете, как отнесется матушка к вашему неожиданному появлению?

– Обрадуется, сударь...
– неуверенно ответила я.

– Да, поначалу, возможно... А потом? Она расстроится, что в больнице, в которую она поместила вас для вашего же блага, вам плохо. И что же ей прикажете делать?

Я растерялась.

– Да, вы правы, господин Йерс! Я поступаю очень эгоистично! Я, наверное, никчемная дочь...
– с горечью и раскаянием ответила я.

– Я так не думаю, барышня! Просто вы очень любите вашу маму.... И очень скучаете по ней, - улыбнулся он.
– Пойдемте-ка прогуляемся перед сном! Такой чудесный воздух сегодня ночью!

Мы не торопясь брели по узенькой дорожке сада. На душе моей становилось спокойно, как будто все было так, как и должно было быть, так, как я и желала.

Господин Йерс остановился возле одного из деревьев и, погладив шершавую кору, произнес:

– Эх, старички! Они привязаны здесь корнями, как мы обязательствами или обстоятельствами. Вот, казалось бы, и ворот здесь нет, а никуда не уйдешь. Потому что некуда... или незачем. И все равно деревья свободнее нас, потому что корни всегда при них. Память корней - самая ценная память. Остальное - сухая пыль. А среди людей более свободны дети. Они могут сказать "нет", и с них не потребуют никаких объяснений. А вот взрослому нужно найти сотню отговорок для отказа. Даже если действие, к которому его принуждают, не является необходимым... а иногда совершенно пустым или даже бесчеловечным.

– Тогда я нипочем не хочу становиться взрослой, - грустно сказала я.

Господин Йерс погладил меня по голове и прошептал:

– Ангелус кустос... Это по-латыни - ангел-хранитель. Вы устали, мой ангел, и мне кажется, вам следует немного поспать. А утром я приду и заплету вам косички, и вы будете самой прекрасной

девочкой на земле!

***

Наступила зима. Снег выпал стремительно и без предупреждений. Обычно первый снег тает, но этот, зная силу свою, обошел свой же негласный закон. Я больше не выходила на улицу. Меня поместили в изолятор, где я оказалась взаперти и совершенно одна. Мне сказали, что у меня ангина. Был ли это справедливый приговор или кто-то оклеветал меня? Я спросила об этом доктора. Доктор Перель, помотав головой, виновато ответил:

– Нет, Нора, что ты... Какой приговор? Это диагноз. Ты заболела.

– Нет, доктор! Поверьте, я прекрасно себя чувствую! Хотите я подпрыгну? Или побегаю?

– Нора, не нужно, пожалуйста...
– остановил меня доктор.
– Дети не могут оценить свое состояние адекватно. Это право взрослых людей.

По неизвестной мне причине мне не позволили взять с собой Алиса. Я надеялась только на то, что мои соседки-старушки проявят к нему жалость и позаботятся о нем.

Часами сидела я у окна и наблюдала за теми счастливчиками, которым можно было гулять. Иногда некоторые из пациентов задирали голову вверх и внимательно разглядывали меня, как рыбку в аквариуме. Я не уплывала, а в ответ так же спокойно рассматривала их.

Я пролежала в изоляторе почти всю зиму. За эти долгие недели я узнала и изучила многих пациентов - их имена, привычки, походку, характер... все-все. Стекло в окне моей "тюрьмы" было тоненькое, от этого в комнате было прохладно, но зато оно хорошо пропускало уличные звуки.

Вот идет господин Майл. Он хохочет так громко, что, мне кажется, его смех слышат даже в далекой Африке. Он и говорит громко, а только ни словечка не разберешь. Потому что говорит он невнятно, да к тому же давится собственным смехом. Он так заразительно смеется, что я тоже смеюсь вместе с ним. Мы знакомы уже месяц - через стекло. Господин Майл - здоровенный и высокий, как водонапорная башня. Он молод. Его волосы блестят и издалека похожи на меховую шапку. У господина Майла всегда есть в кармане горстка конфет.

Вот наша прачка - Хоум. Полная и румяная. Она развешивает белье на веревках, натянутых меж деревьев. Майл приобнимает ее сзади. Она визжит, будто не ожидала, и заходится веселым, естественным смехом. Видно, что ей приятны его ухаживания, и на вечерней прогулке она обязательно принесет ему чего-нибудь съестного из кухни. Но вот она уходит, и тогда Майл принимается с раскатистым хохотом хлопать по плечам унылых и вечно озабоченных чем-то стариков. Под тяжестью его ладони они пригибаются к земле, как чахлые цветы во время дождя. С больными помоложе он почтительно здоровается за руку, приседает перед дамами, вероятно, одаривая их комплиментами. Потому что все они улыбаются ему в ответ. Вот одна из пациенток подходит к нему, снимает с шеи шарф и повязывает его Майлу. Он в ответ украдкой сует ей что-то в руки. Такой обмен происходит постоянно, почти каждый день. Это кажется мне каким-то тайным обрядом, благодаря которому в руках господина Майла в конечном итоге чудесным образом появляются конфеты. Наверное, господин Майл - фокусник, сбежавший из передвижного цирка и скрывающийся здесь от своих жестоких хозяев.

Наконец господин Майл хлопает в ладоши, будто замерз. Это наш знак. Я открываю форточку, и он бросает мне две или три конфетки. Он не жадный. Просто, наверное, у него их немного и он оставляет кое-что на следующий раз. Однажды господин Майл бросил мне совершенно необыкновенную конфету. Она была раза в три больше обычной, в сверкающем золотистом фантике. Я отвернула край фантика и замерла: это был шоколад с кусочками орехов. Самое невообразимое лакомство! Господин Майл стоял за стеклом и довольно улыбался. Я отправила ему воздушный поцелуй.

Поделиться с друзьями: