Норби
Шрифт:
Серые глаза потемнели, словно тучи перед грозой.
Молния!
– Отрежу сама! И не пытайся от меня убежать, глупый дикси!..
Мне очень захотелось поцеловать ее в губы прямо здесь, у набитого машинами шоссе. Не решился. Мы еще не достучались друг до друга.
– Ранца у меня сейчас, к сожалению, нет, – Мухоловка, дождавшись зеленого огонька светофора, свернула на незнакомую мне улицу. – Он из хозяйства майора Грандидье, пользуюсь им свободно, но как раз после нашего полета майор попросил его отдать. И
В Париж мы въехали в сумерках. После Фонтенбло Мухоловка сама села за руль. Куда именно мы направляемся, я предпочел не спрашивать.
– Адди наверняка решил, что мы убегаем. Пусть думает! У меня для него сюрприз.
– Клементиец? – вспомнил я. – Которого ты перевербовала?
Она весело усмехнулась.
– Скоро узнаешь. Кстати, приехали.
Незнакомая улица, и дом незнакомый, многоэтажный, с лепными балконами. Впрочем, нет, балконы как раз памятные.
– Мы здесь были! – сообразил я. – Твоя «чистая» квартира!
У нужного подъезда нас никто не ждал. Мухоловка поглядела вверх, кивнула.
– Он там, мы договорились, в какой именно комнате будет гореть свет. Предавать ему не с руки, я его единственная надежда. А еще нас должен предупредить портье. Пошли!
Я поправил кобуру на поясе.
В прихожей пахло оливковым маслом и базиликом. Фогель включила свет.
– Ой!
Из коридора, ведущего на кухню, выглянул некто щекастый и в очках. Не мальчишка, но явно не старше двадцати. Толстенький, при галстуке-бабочке, но почему-то в белом халате.
– Мадемуазель Фогель, как хорошо! А я, знаете, словно чувствовал, сделал омлет-пуляр. На нас двоих точно хватит, а вот уважаемому мсье. Сейчас, возьму другую сковороду!
Поправил очки, моргнул. Исчез.
– Ты завербовала поваренка? – не утерпел я. В ответ Мухоловка лишь улыбнулась.
Щекастый наверняка не француз. Очень странный акцент, так иногда говорят испанцы.
Шляпа нашла свое место на крючке. Я облегченно выдохнул и расстегнул пиджак. Кажется, в ближайшее время стрелять не придется.
– Ночевать будем в разных комнатах.
Ее губы коснулись моего уха, и я вновь ощутил вампирский прикус.
– Медовый месяц закончился, дикси!
Я стоически смолчал. Между тем, толстячок вновь появился в коридоре, на этот раз без халата, зато при полном параде. Пиджак, слегка увядшая хризантема в петлице, на лацкане – маленькая красная розетка. Орден Почетного Легиона! Ого, вот так колобок!
– Прошу знакомиться! – Мухоловка шагнула вперед. – Мсье Корд, Джонас Корд. Он американец и умеет решать проблемы.
Я изобразил аллигатора, протянул руку.
– А это профессор Жак Бенар.
Профессор Бенар? Клиника «Жёнес мажик»? Кто?! Этот юный колобок?
Кажется, он догадался.
Подмигнул.
– Не желаете сбросить лет двадцать, молодой человек?
9
– Отпусти! – взмолился он. – Так нельзя! Ты забираешь всех, кто рядом, я не успеваю
даже привыкнуть. Имена, лица. Сколько уже погибло, а я все еще здесь. Пусть меня судят, пусть накажут, в конце концов, каждый имеет на это право!Ветер нес пыль над Последним полем, колонны уходили за горизонт, и Смерть глядела ему в глаза.
– Теперь ты понял, мой Никодим, как страшна моя работа, – желтая костлявая длань опустилась ему на плечо. – Но я не судья, приговор выносят не на земле. Иным приходится искупать содеянное в Кругах, а твой Круг здесь, под солнцем. Не мне, ни тебе этого не изменить.
– Я не знаю, за что! – в отчаянии крикнул он. – У меня забрали память, фамилию, Родину. Я не могу даже покаяться!
Смерть взглянула равнодушно.
– Я помню приговоры и пострашнее. Тебе оставили боль, не так и мало. Считай это последней милостью. А как ты всем распорядишься, решай сам.
Он хотел возразить, но пыль плеснула в горло.
Тени равняли строй. Шинели, фуражки, ремни – все казалось серым, потерявшим цвет. Он успел заметить пана подпоручника, с которым только что шел по просеке. Хотел окликнуть, но тот увидел его сам. Взглянул строго, вскинул пальцы к фуражке с оторванным козырьком.
Лесная пехота собиралась на последний смотр. Его не пустили. И не отпустили.
Убитых присыпали землей прямо в воронке, в самой глубине. Из двух веток связали крест, воткнули рядом – прямо в черную, остро пахнущую землю. Собрали патроны, отыскали оружие по руке. Вместо последнего салюта сухо щелкнули курки.
Пятеро мертвых, трое живых.
– Веди, секретный! – велел рослый сержант, морщась от боли в наскоро перевязанной руке. – Приказ никто не отменял.
Антек молча кивнул и взглянул на небо. Чисто, ни единого облака. Черная тень не промахнулась, но он все-таки уцелел. То, что их атаковал самолет из чужого мира, он понял сразу.
– Пошли!
И снова потянулась просека, деревья, вырубки. Живых по-прежнему не было, но на другой стороне возле упавших стволов они заметили свежий холмик под самодельным крестом. Потом на пути попалась русская винтовка без затвора, польская фуражка-«рогативка», и пробитый пулями котелок, непонятно чей. Война прокатилась и здесь, по самой лесной глуши.
Когда солнце оторвалось от верхушек деревьев, перекусили, открыв банку тушенки. Антек хотел отказаться – кусок не лез в горло – но его заставили, объяснив, что силы понадобятся всем. А он – секретный, без него идти не имеет смысла.
И снова просека. На одном из коротких привалов бывший гимназист развернул оставшуюся от погибшего офицера карту. Прошли, считай, полпути, но пока ничего похожего нет и в помине. И та ли это просека? Что один лес, что другой.
Вскоре запахло гарью, а потом они увидели сожженные деревья. Огонь пировал здесь совсем недавно, а прямо посреди черных обугленных стволов лежали трупы. Русские или поляки не поймешь, смерть сделала всех близнецами.
Постояли минуту, сержант прочитал молитву.