Нортланд

— Сейчас, Лили! Подожди секунду, Лили! — голос у него был веселый. Он первым заметил нас.

— Мы опаздываем, черт тебя возьми!

— Смотри, Лили. Там фройляйн Байер и Рейнхард. Они тоже опаздывают. Здравствуйте, фройляйн Байер!

Я кивнула ему. Маркус подошел к нам, принялся рассматривать. Рейнхард отвернулся от него, ему были неприятны долгие взгляды.

— Привет, — сказала Лили. — Пойдем, может мой пойдет за твоим.

Она достала из кармана портсигар и быстро закурила.

— Он все утро такой. Впервые видит тополиный пух.

— Не впервые, — сказала я, и Лили скривилась, словно бы туфли ее вмиг стали неудобными.

— Рейнхард, подожди, — слушала я. — Рейнхард, ты куда? Смотри, тут белые хлопья, как снег. Рейнхард!

— Твой моего терпеть не может, правда? — усмехнулась Лили. Я пожала плечами.

— Когда мы заговорили о них, как о собаках?

Мы обе замолчали. Маркус выяснял что-то новое о тополином пухе позади, а мы шли по дорожке, тенистой от склонившихся по обе стороны деревьев. Лили спешила, и я вынуждена была прибавить шаг.

— Однажды, Эрика, они будут управлять нами. Решать наши судьбы. Думаю, вовсе не страшно, если мы будем презирать их прежде, чем они будут презирать нас.

Я не ответила. Я не то чтобы любила вступать в этические споры. Это была опасная защитная позиция. Пока мы все оставались слабыми, искушение считать кого-то хуже было велико. Все здесь исполняли свои характерные роли, радуясь, что им не досталось других.

На площади, ровном квадрате асфальта с трибуной на возвышающейся сцене, собралось множество людей. Мы с Лили переглянулись. Никакого шума не было, казалось, люди даже не дышали. Мужчины в белом, женщины в черном, все молчаливые и торжественные, стоящие парами в несколько длинных рядов.

Не то свадьба, не то война.

Лили тихонько выругалась, затем прошептала:

— Ну почему именно сегодня?

Маркус громко спросил:

— Лили, что случилось? Мы что идем на войну? А с кем у нас война, если никого нет?

И в этот момент я поняла, почему так притихли все. Кто-то выстрелил в воздух. Я услышала голос Карла, многократно усиленный микрофоном, разнесшийся по площади, как волна, разбивающая берег. Мне захотелось зажать уши.

— О, вот и вы, девочки! Добро пожаловать! Займите свои места, пока не получили какое-нибудь хитроумное наказание!

Даже Маркус замолчал. Голос Карла действовал на всех одинаково. Мы заняли места в конце строя и одновременно с этим Карл поднялся на сцену. На нем был кожаный плащ, который этим летним утром должен был доставлять ему изрядное неудобство. Это было первое обстоятельство, которое порадовало меня сегодня. Все остальное вызывало смутное беспокойство. Я закашлялась от волнения, и Карл, стоя на сцене, размахивал руками, словно бы дирижировал, а затем раскланялся, когда я закончила.

Никто не засмеялся. Шутки Карла нужны были не для того, чтобы над ними кто-либо смеялся. Думаю, если бы не бесконечная клоунада, Карл бы стрелял в людей, пока не кончились бы патроны. Он был эксплозивный психопат или кто-то вроде, если только диагноз с номером и списком рекомендуемых мероприятий мог вместить все зло, которое носил в себе Карл Вольф. Он был садист во всех известных коннотациях и смыслах этого слова. Как ни старалась я быть послушной и исполнительной, даже у меня остался от него сувенир на долгую память — шрам на подбородке. Он ударил меня тростью по лицу, когда я, еще не разобравшись ни в здании института, ни в Рейнхарде, потеряла его среди бесконечных коридоров и помпезных залов.

Карл был злобный шут, добившийся всего благодаря жестокости и умению никого, никогда не жалеть. Меня вряд ли можно было назвать объективной, однако Карла ненавидели все, кто его когда-либо знал. Он говорил об этом не раз и с гордостью. Стоило бы признать его несчастным, несостоявшимся человеком, однако радость, с которой Карл потреблял ненависть и страх, заставляла меня сомневаться в вечной, неодолимой истине о том, что добрым быть радостно, а злым печально.

Карл подкинул в руке микрофон, и раздался визг. Карл с удовлетворением посмотрел на нас с Лили, когда мы побороли желание зажать уши. Дрессировщик сук, так он себя называл.

Карл был чуть старше меня. Он был белоснежный, породистый, что заменяло ему красоту, с чертами слишком резкими, чтобы быть приятными. Голос у него был хриплый, но громкий, этот голос иногда будил меня посреди ночи, и я радовалась его иллюзорности, как ничему в жизни.

Вслед за Карлом на сцену вышли солдаты, уже готовые. Они вывели кого-то, видимо женщину. Она стояла к нам спиной, и я не могла отличить ее от десятков знакомых мне тусклых блондинок. Сердце мое встрепенулось и больше не давало о себе забыть. В тишине, воцарившейся после Карла, пели птицы, длилось лето. Пахло скошенной травой и нагревающимся асфальтом. Мы все смотрели на женщину, стоявшую к нам спиной.

Карл был лишь одним из кураторов (и, к сожалению, он достался нам), однако слава о нем ходила такая, что частенько он, как самый внушительный, говорил за всех. Он стоял перед нами в своем кожаном плаще и фуражке с блестящим на ней дагазом. Форма его пародировала отчасти форму гвардии. Карл был похож не то на палача, не то на конферансье.

— Дамы, немногочисленные господа и их овощи! Мне жаль отрывать вас от повседневных занятий, важных для нашего дражайшего Нортланда, но ситуация сложилась такая, что всем нам придется постоять здесь некоторое время и послушать мою мораль.

Он криво улыбнулся, оскал его заставил меня отвести взгляд.

Я перевела взгляд на солдат гвардии. Они смотрели на этих мужчин в белом, трясущихся, раскачивающихся, грызущих рукава своих пиджаков, старающихся сохранять тишину, совершающих цикличные, раз за разом все более жуткие движения.

Интересно, думала я, эти идеальные, безупречно красивые, умные и сильные люди понимают, что были такими же? А как им злобное определение от Карла?

Овощи и те, кто был ими когда-то, стоило ему добавить, раз уж он хотел охватить всю аудиторию.

— На вас, дамы и немногочисленные господа, лежит ответственности за будущее Нортланда. Вы создаете сливки этого общества. Вы создаете идеальных людей, а идеальный человек в Нортланде кто? Правильно, солдат. Вы даете жизнь солдатам-финансистам, солдатам-ученым, солдатам-директорам, солдатам-инженерам и, конечно, солдатам-солдатам.

Он засмеялся, и Маркус тоже. Два человека здесь считали, что слово, повторенное много раз, может стать смешнее. И только у одного была уважительная причина на это.

— Ответственность, лежащая на вас, больше, чем на женщинах, в крови и муках рождающих для Нортланда детей. Вы создаете тех, кто никогда не предаст нас. Стоит ли говорить, что вы должны быть чисты, как весенние цветы?

Мы с Лили переглянулись. Карл указал на нас микрофоном:

— Думайте погромче, девочки, вы что-то тихо меня ненавидите!

Я покраснела. Мне казалось, в такой толпе Карл не различит моих мыслей. Я посмотрела на Рейнхарда. Он глядел в небо чуть приоткрыв рот, как будто ожидал дождя.