Нортумес. Война вампиров, часть 1

Когда сосед умер, а гордые гости устроили победный танец под окнами, последний той осенью, когда никого так и не наказали, когда милиция сообщила, что неизвестные злодеи не были найдены, вот тогда всё началось. Все всё прекрасно понимали – кого там искать? Вон они, шляются по улицам. С видом победителей шляются. И не понимают, что вместо ужаса, над городом витает сдерживаемая злоба, растущая ненависть, медленно просыпается всё то поганое, что есть в русском человеке, что когда-то давно, вдоволь вкусили многие народы. Врагов мы не боимся…, как там дальше? Впрочем, не важно, заканчиваться должно так – мы истребляем их до последнего младенца…, он тяжко вздохнул. Может всё не так и он просто пытается переложить часть своей вины на других? На гены свои треклятые, на наследственность и так далее? Может, на самом деле не было никакой озлобленности у других? Может она была только в нём?

Той осенью, когда они снова танцевали, он вдруг понял, как очень легко решить вопрос.

Он с трудом остановился у дверей квартиры. За окном играет музыка, слышны гортанные выкрики гостей. Что-то такое уже было, но тогда, под окнами играли гитары, слышались голоса без акцента…, почему-то, это воспоминание сразу же растворилось. Ведь тогда под окнами буянили не приезжие, тогда там были свои, пусть и моральные уроды, но всё же свои, местные…

Ему так трудно было погасить своё страшное желание, так трудно…, он всё же вернулся на кухню в тот день. Поставил оба ножа обратно в подставку. Отказался от своего желания и долго не мог уснуть – музыка давно стихла, они ушли.

А он проклинал себя за свою нерешительность.

Ему очень хотелось убить их всех.

Зачем разговоры? Зачем кого-то убеждать? Бешеных псов никто не пытается уговорить, их просто усыпляют. Но ведь это люди – говорил он себе. И что? Отвечал он сам себе. Не в том проблема, не это сдерживало его. Странная позиция Закона местного, сошедшая прямо с первых страниц Камасутры, вот что сдерживало его. Ведь так легко, так просто – вышел, вежливо попросил перестать шуметь. Ведь он знает, какой будет реакция. А потом, если реакции всё же не будет, ведь можно подойти ближе и тихим-тихим шёпотом послать кого-нибудь на три буквы. И всё. Они кинутся на него сворой, как собаки. И он убьёт их как собак. Это не сложно. Нет людей, которых сложно убить, есть только те, кто думают, что бессмертны – а таких убить ещё проще. И ведь все проблемы сразу решены. Нет человека, нет проблемы. Увы, Закон…

Он как-то выпивал с соседом, той же осенью и вдруг разговор зашёл на тему гостей восточно-южных. И каково было его удивление, когда он услышал ровно те же мысли – сосед тоже хотел их убить. Как же он тогда сказал? Прикрыв глаза, попытался вспомнить.

– Колян, говорить со зверьём – да нахуй надо? Слов не понимают. Вот завалить я бы с радостью. Вот скажи наш алкаш, что, мол, амнистия за любого гопоря или чуркана. Я б прям сейчас прихватил нож и отвечаю, до утра хотя бы парочку, но вальнул бы.

– А не жалко? Люди же…

– Людей жалко Колян. Очень. Я человека никогда не убью. А животных гасить, это правильно, за это ангелы премию дают, гы.

И ведь не бандит, обычный русский мужик, работяга…

Или может, просто они двое были такими, а остальные трусливые и жалкие?

Ну, был ещё один, с кем он выпивал после – пожилой сантехник и пьяница Андрей.

– Боюсь я Колян, боюсь по-настоящему. – Помолчал, выпил и закончил так. – Сесть боюсь. За ссаных псин, нынче садят как за людей, вот такие вот дела. А сяду я, кто о семье подумает? Эх, вот так оно Колька. И терпеть сил нет, и сделать-то нихера нельзя.

А может просто они трое такие, кровожадные, злобные и…

Да какая разница теперь? Эти ребята, кто бы они там ни были, откуда бы они там ни приехали, чёрт бы их побрал…, мертвы они. Он их и убил…, вот только как он это сделал? Как???

Ничего нет в памяти. Кроме того вечера, большая часть коего, из памяти пропала. День, когда он сошёл с ума и его страх, что посадят, куда-то исчез. Нет, в обычное время он оставался с ним. Он каждый день боялся стука в дверь и слов «откройте, милиция». Но ничего не происходило. Потом прочитал в газете про волков-людоедов и сумел даже поверить в это, убедить себя, что всё, что он запомнил – сны или глюки. Что на самом деле, где-то по городу бродят волки. Даже вечерами стал нож с собой носить – вдруг и на него нападут волки эти?

Пока не очнулся однажды дома, весь в крови, с этим ножом в руке.

Теперь он всё знает, теперь он понял, что произошло – он сошёл с ума. Та кровожадность, что была только в них трёх, или в целом русском народе, не важно – она вырвалась на свободу.

«Нет ничего страшнее дикого русского бунта» – так, кажется, сказал Пушкин, однажды, лично посмотрев на последствия бунта крепостных в каком-то российском имении, где в живых не осталось даже дворовых псов. Довели людей до белого каления, до момента, когда страх перед каторгой, перед наказанием от власти, вдруг отключился. И палеолитная жестокость вылилась так, что смела всё на своём пути…, да, занимался он историей немного, знал кое-что об истории человечества. Палеолит этот…, если бы вторая мировая, прошла по сценарию обычных будней раннего палеолита, погибло бы не 100 миллионов человек, а 2 миллиарда как минимум.

Как бы там ни было, всё то, что он считал снами, галлюцинациями, таковыми не являлось.

Что же случилось тогда, в тот день?

Они снова припёрлись под окна дома, может даже те самые. Играла музыка, лихо отплясывали молодые парни, выкрикивая оскорбления и слова на родном языке…, и снова очень хотелось выйти на улицу с ножами в руках. Да так, что он тихонько подвывал глядя на ножи – он вытащил их, положил на стол. Пот катился по лицу градом – жажда устранить источник шума и страх получить срок лет на 15, боролись в его душе и страх побеждал. Почему-то, никогда, буквально ни разу, он не ощутил страха, в том плане, что ведь там не гопники с дистрофичной внешностью. Там сильные молодые ребята, которые будут защищаться…, или с воем ужаса побегут прочь, как только начнётся серьёзная игра, с кровью и мёртвыми телами? Как же сильно хотелось оставить на том асфальте хоть парочку таких тел…, сильно изрубленных…, что бы кровь текла по рукам, лицу…, что бы кровь была тёплой, что бы капельки попадали на губы…, что бы наступила тишина, и тихий ветер напевал о свершившейся справедливости…

– Всё-таки, маньяк. – Грустно прошептал он, глядя на кучку смятых предсмертных записок.

Да, сосед у него тоже не прочь был бы убить тех, кто отравлял жизнь этому дому. Но вряд ли в его разуме имелись мысли о крови текущей по лицу и рукам и радостное возбуждение от таких мыслей. Маньяк. Он точно маньяк. Возможно страшнее всех, что были когда-либо. Ведь ему не важен сценарий, главное – убить. Лишь одно играет роль – жертва должна быть повинна. В плохом поступке – убийстве, изнасиловании, включении громкой музыке, грубом высказывании в адрес женщины, в том, что незаметно размазала козявку по стене дома, да хоть в чём-нибудь, за что можно убить. И он был абсолютно чужд расизму или сексизму – можно женщину, не принципиально, можно чурок, можно русских или негров, к тому же, негра было бы даже интересно убить – ведь он ни разу их ещё не убивал. А убивать, на самом деле, ведь можно буквально за всё, причину найти так легко, а ведь это ещё и само по себе так просто и так ужасно приятно…

– Господи, за что? – Простонал он, вцепившись пальцами в волосы.

Он не мог поверить, что стал таким. Да как же такое случиться могло???

В тот день он понял, что страх сильнее. Не хотелось ему на зону, не мог он променять 15 лет своей жизни в застенках, на сиеминутную радость избавления мира от человеческого мусора. Чуть не плача, он вернулся в зал и там, видимо, с ним случился какой-то припадок или он потерял сознание. Потому что, то, что происходило дальше, такого быть просто не могло.

У окна стояла высокая женщина. Словно сошедшая с постеров DOOM. Чёрный плащ с высоким воротом, рот полный крокодильих клыков, злобные узкие глаза, в них жёлтый огонь. Острый язык возбуждённо касается губ. Длинные руки с крючковатыми когтями. И этот хриплый голос…

– Арьенэ Рекэвэнэ, Жажда Крови, пришла за тобой, сын Мой, потомок мой, что останется после, хранитель Призмы, коса Жнеца, воплощённая в твоей крови – ты моё последнее создание.

Так и хотелось сказать, что раз такая пьянка пошла, пора им оголить задницы и сравнить свои родимые пятна…, однако, мысль та мелькнула призраком и растворилась – он не понимал, что это сон и был в ужасе. А потом она вдруг исчезла и возникла прямо перед ним. Потом была острая боль в шее, и утром он проснулся на полу. Подошёл к окну, на полу кучка пепла – видимо, пепельницу уронил…, и всё. Никаких следов ночного видения. Даже шею пощупал – ничего, даже царапин нет. Только руки в чём-то красном и рот тоже. А ещё по всей квартире красные отпечатки ладоней. До самого вечера драил комнату, глухо матерясь – и так с этими глюками настроение ни к чёрту, так ещё весь день под окнами ходили люди, визжали сирены. Только к вечеру, закончив уборку, он спустился вниз, узнать, почему так долго там шумят непонятно какие люди.