Носорог для Папы Римского
Шрифт:
— Теперь мы его достанем, — негромко сказал старик, и пока он это говорил, расплавленная масса света точно разбухла.
Неожиданно самый верхний тигель начал извергать брызги. Капли бесцветной жидкости падали в огонь, который был наготове и тут же обращал их в извивы едкого дыма.
— Дурной запах, а, парень?
Мальчик не ответил. Старик взял свои тяжелые щипцы и ухватил форму посередине. Железные кольца стали источать красное и белое сияние, когда он поднял и наклонил форму, расплескивая металл, заливая содержимое тиглей в желоба каждого из противоположных каналов, пока потоки
Старик повалился навзничь, грудь его вздымалась. Вода в ведре забурлила, поглотив щипцы. Мальчик протиснулся мимо Игуэдо и, пошатываясь, вышел во двор. Кожа его горела, и когда ее коснулся прохладный ночной воздух, мальчику показалось, что он нырнул в холодную воду. В ногах чувствовалась слабость, его лихорадило. Он уселся рядом с тем, что осталось от кучи древесного угля, и, возможно, даже уснул, но надолго ли, ему было неведомо. Он не знал, слышат ли он звуки, доносившиеся из хижины, или это ему приснилось. Когда Игуэдо потрясла его за плечо, было еще темно.
— Фенену. Фенену, вставай. Пойдем в дом.
Он встал и потряс головой, чтобы в ней прояснилось. В хижине он увидел старика, грузно лежащего на земле среди разбросанных черепков формы. Когда мальчик вошел, старик приподнял голову; в лице его что-то изменилось. Теперь на нем отражалась скука и что-то еще: возраст. До этого он был старым, ныне же стал древним, и мальчик не мог объяснить себе, в чем именно выражалась эта перемена. Он приблизился, одновременно зачарованный и испуганный этим преображением.
— Эри прорезал реки. — Голос старика был едва не громче шепота. — Эри укрепил землю. Он вырастил ямс, — пробормотал он.
— Да, да, да! — вмешалась Игуэдо грубо и раздраженно. — Эри сделал так, чтобы сияло солнце, росла трава, пели птицы и плавала рыба. Все такое. Да, Эри укрепил землю. Да, Эри посадил ямс. Но теперь земля твердая. Теперь ямс растет. Реки прорезаны. Что толку теперь от Эри?
— Старуха…
— Что толку, а? Пора сунуть Эри в его яму. Дать ему бивень Эньи, чтобы тот напоминал ему о его сыновьях…
— И о его дочери? Первой Эзе Ада?
— Думай, что говоришь, старик!
Крикнув это, она шагнула вперед и даже замахнулась. Мальчик, оказавшийся между ними, попытался вжаться в самый дальний угол хижины. Старик поймал его за запястье. Хватка его была теперь слабой. Мальчик с легкостью смог бы вырваться, стоило ему захотеть.
— Ификуаним не был не прав, — сказал старик. — Не был. Но и прав тоже не был. Он сотворил Эзоду, он и Эньи…
— Да? — откликнулся мальчик.
Он ничего не понимал в происходящем. Что-то неправильное крылось в этой столь внезапно вспыхнувшей вражде между Игуэдо и стариком, что-то застарелое и приевшееся.
— Теперь ты сам должен решить, — сказал старик.
— Решить? Что решить?
Старик помотал головой. Мальчик почувствовал у себя на плече руку Игуэдо.
— Пойдем со мной.
— Но что? Что я должен решить? —
настаивал мальчик.— Тебе обо всем скажет Уссе. А теперь пойдем со мной, — сказала Игуэдо.
Старик отвернулся.
Мальчик поднялся и направился было к двери, но когда дошел до нее, то обнаружил, что Игуэдо направилась в заднюю часть хижины и теперь что-то искала в темноте. Она резко взмахнула рукой, призывая его к себе. Где-то там старик держал свои инструменты. Огромная груда старых корзин, части сломавшейся мебели, изношенные циновки, скорлупа кокосовых орехов, странные палки и прочий неисчислимый хлам — все это было привалено к стене. Игуэдо расчищала к ней проход, швыряя то, что попадалось ей под руку, через плечо, так что посередине хижины образовывалась новая груда. Мальчик нагнулся, чтобы ей помочь, и вскоре там не осталось ничего, кроме хрупкой рамы с переплетенными пальмовыми ветками внутри, — выходило нечто вроде ширмы. Игуэдо отбросила ее в сторону, и обнаружился низкий дверной проем.
— Сюда.
Он ожидал, что окажется среди кустов, которые, как ему представлялось, окружали огороженный участок со всех сторон. Вместо этого он увидел еще одну комнату, очень узкую. Под ногами он ощущал сухие листья, покрывавшие утоптанную землю. Значит, стена, оставшаяся позади них, была чем-то вроде перегородки, а в той, что впереди, действительно имелся выход наружу. Женщина повела его влево, и они снова пригнулись, проходя через низкий дверной проем. Еще одна комната. Или зал. Листья под ногами исчезли. А крыша над головой вроде бы сделалась выше.
— Ты что-нибудь видишь? — спросила она.
Он сказал, что да, видит, хотя совершенно не понимал, как такое возможно. Арочный проход в одной из боковых стен вел в другой зал, больше предыдущего по размерам, а следующий оказался еще больше. Затем последовали несколько комнат поменьше, где стены и полы были сделаны из затвердевшего ила, гладкого и прохладного на ощупь. Полы имели форму чаши и плавно поднимались по краям, переходя в стены. Мальчик провел пальцами по арке, ведущей в следующую комнату, и лишь тогда до него дошло, что на участке старика ну никак не могло быть столько комнат, да и сам участок не мог простираться так далеко. Далеко ли он зашел? И где оказался?
Внезапно встревоженный, он остановился. Что-то тяжелое ударило его по ноге. Игуэдо несла корзину — судя по ее виду, тяжелую. Мальчик догадывался, что в ней такое.
— Где мы? — спросил он. — Куда мы идем?
Ее лицо оставалось бесстрастным, спокойным.
— Ты хотел увидеть белых людей, — напомнила она ему.
— Белых людей? — Он помотал головой и при этом увидел, что лицо ее расплывается в улыбке. — Я передумал, — сказал он поспешно. — Я хочу вернуться.
…слишком поздно…
— Нет, не поздно, — возразил он. — Мы просто повернемся, пойдем обратно, потом свернем… — Он пытался вспомнить. — Свернем…
— Вернуться нельзя, — сказала она, железной хваткой сжав его запястье. — Реки текут только в одну сторону. Возьми-ка это.
Она протянула ему корзину.
— Что это? — спросил он, хотя вес бронзы подтверждал его недавнее предположение.
— Ты знаешь, что это.