Носорог для Папы Римского

— Сальвестро, Сальвестро, проснись!

— Никлот, — пробормотал он, открывая затуманенные сном глаза. — Так меня зовут. Или звали.

Перед ним было чье-то лицо, черное, не молодое и не старое, и не лицо Водяного. Юноша, решил он. Диего умолк и, похоже, — Сальвестро моргал, отыскивая на полу точку опоры, чтобы подняться, — стоял на коленях перед трупом. Бернардо стоял с ним рядом, глядя вверх. Потом юноша сказал что-то непонятное, поворачиваясь к кому-то за пределами ямы, и ответа того человека Сальвестро тоже не понял, но узнал его, несмотря на густо раскрашенное лицо и заплетенные в колечки волосы.

— Вылезайте, — сказала Уссе.

Бернардо встревоженно посмотрел на него. Сальвестро медленно поднялся на ноги, но Диего по-прежнему стоял на коленях перед сидящей фигурой.

— Все вылезайте.

Юноша снова обратился к стоявшей над ними женщине. Когда он умолк, Уссе помотала головой.

— Я — слуга короля Нри, — неожиданно сказал Диего, по-прежнему стоя на коленях и обращаясь как к мертвецу, так и к живой женщине у себя за спиной. — Я повинуюсь ему. Я останусь при нем, ибо поклялся ему в верности.

Последовал еще один короткий диалог на местном языке, под конец которого Уссе просто пожала плечами. Сальвестро удивлялся своему пробуждению: как это он мог видеть во сне остров, но проснуться все равно здесь?

— Тогда оставайся, — равнодушно сказала она коленопреклоненному солдату. — А вы двое, — она указала сначала на Бернардо, затем на Сальвестро, — следуйте за мной.

Пыль во дворе походила на белый песок. Крыша Обы, омываемая лунным сиянием, отбрасывала резкую черную тень. За стеной колыхался слабый оранжевый свет, едва видимый отсюда. Факелы ждущих людей, подумал он. Фенену смотрел, как двое белых неуверенно скользнули через массивную деревянную дверь — сначала тот, что поменьше, потом его товарищ.

— Куда они идут? — спросил он у женщины, стоявшей у него за спиной.

Это она отдавала им приказы, говоря с ними на их языке.

— Куда ты их отправила?

И тут раздались крики. Он слышал, как голоса белых перекрывают общий гвалт. Звучали они грубо, словно звериный рык.

— На реку, — ответила Уссе.

Задумайтесь о тройственной природе рек. Исток, течение и устье. Реки укрупняются по мере приближения к морю, расширяются или углубляются, накапливая пожертвования со своих водосборных площадей, которые, в свою очередь, накапливают в себе дожди. Идут дожди — разливаются реки. Эта связь является чисто причинно-следственной — перед нами простейшая система оборота воды, — и поскольку дожди, во всяком случае здесь, являются единожды в год, то можно было бы ожидать однократного ежегодного разлива. Вместо этого река предлагает их дважды в год, большой и малый; полнокровный, рушащий берега неистовый поток, за которым дней через девяносто следует нечто вроде обратного прилива, несильной волны или слабого отзвука, при котором уровень воды повышается на фут или два, а затем опускается… Неопасное и неинтересное явление, известное под названием янгбив окрестностях Иды, где оно иногда уносит какое-нибудь непривязанное каноэ…

Задумайтесь о трижды бедственной природе этой конкретной реки, о разъединениях и сегментах ее верхнего, среднего и нижнего течений. Вершина и хвост текут через леса и саванны, журчат по лощинам и разливаются по руслам, окруженным зеленью и растительностью. Влажный сезон здесь поистине влажен. Середина, однако, протекает через палящую пустыню, извиваясь и испаряясь под ослепительным безоблачным небом. Отсутствие облаков означает отсутствие дождя. Отсутствие дождя означает отсутствие разлива. Эта часть реки не вносит никакого вклада в общее дело, это приживалка, прогибающаяся середина речного амфимакра, всего лишь расстояние, которое должен преодолеть разлив верхнего участка, чтобы достичь нижнего, а разлив нижнего всегда проходит к моменту запоздалого прибытия истощенных вод сверху, после того как минует гарматан. Тогда разлив уже становится не более чем вздутием, аномалией местного масштаба на протяжении всего оставшегося пути. В лучшие годы он способен поднять брызги вокруг скал у Ансонго, но в остальном — более или менее безрезультатен, печальный и бесполезный водный бугор, способный подняться разве что над самыми низкими отмелями…

Не очень высокая, но достаточно широкая песчаная отмель на полпути между Оничей и Асабой обычно служит местом для шумливого рынка. Янгбиспешит вниз по течению от Иды, как бы предвкушая, что сможет затопить хоть какую-то землю, смывая рыночных торговок, перекатываясь над невысоким песчаным горбом и тем самым устраивая собственное наводнение…

Но рынок к тому времени обычно уже свернут, причем торговцы ничуть не расстраиваются — они знают, что янгбидолго не продлится. Как правило, отмель выглядит пустынным пологим наносом, но только не в этом году. В этом году — нынешней ночью — она кишмя кишит разной живностью, привязанной к плотам.

Здесь есть и козы, и свиньи, и собаки, и крысы. Имеются белки, гекконы, ящерицы и крыланы. В разнокалиберных клетках, сплетенных из ветвей молодых деревьев и слоновьей травы, сидят куры, хохлатые цесарки, птицы-носороги, попугаи и плодоядные голуби. В других клетках содержатся жабы, лягушки, раки-отшельники, бродячие, а также волосатые мангровые крабы. На одном из плотов собраны бабуины, на других — шимпанзе, а еще один служит временным обиталищем для одинокой угрюмой гориллы. Передвижную платформу, собранную из бальсовых бревен, делят между собой три антилопы, а мелкий безрогий скот группами от двух до семнадцати особей загнан на некие понтоны с оградами. Есть бык. Есть черепаха. Немало здесь и змей, привязанных к палкам.

И как следствие, окутанная ночным мраком песчаная отмель оглашается блеянием, хрюканьем, лаем, лопотанием, шипением, клекотом, карканьем, щебетом и чириканьем, кваканьем, писком, рыком, скулежом, уханьем, воплями, стрекотанием, воем, мычанием и ультразвуковым свистом, потому что, каким бы слабым оно ни было, янгбисейчас вползает на края непостоянного островка и вода, уровень которой постепенно поднимается, уже омывает ближайшие к ней суденышки, построенные на скорую руку. Недавно отплыли три лотка с зябликами, и пернатые их команды печально пищали, прежде чем их шумно пожрали недремлющие крокодилы. Скоро за ними последуют несколько корзин с жабами. Какофония началась даже еще до того, как те, кто отбуксировал всех их сюда, успели влезть обратно в свои пироги и исчезнуть в темноте. Теперь, когда скот топочет, куры взмахивают крыльями, а печальная обезьяна неумело пытается освободиться от пут, кажется, что каждое животное, способное издавать звуки, издает их на пределе своих возможностей. Кроме одного.

Самое большое из судов, собранных здесь, стоит в самом центре отмели. Возможно, именно этим объясняется спокойствие его пассажира. Или пассажиров. Их трое, хотя виден только самый массивный, горделиво стоящий на плоту, построенном из цельных стволов, к которому по всей длине прикреплены два каноэ, выступая по бокам, словно утлегари. Пока что он не издал ни единого звука, не шевельнул ни единой мышцей. Он просто стоит посреди гвалта, ожидая, пока вода не подхватит плот, а вместе с ним и двоих других пассажиров. Они в каноэ. Связанные.

— Сальвестро?

Вдвоем они выбрались за пределы участка и оказались лицом к лицу с поджидавшей их толпой. Их схватили, связали по рукам и ногам, а затем уложили в клиновидные гробы — во всяком случае, так показалось Бернардо. Он потерял из виду Сальвестро, когда того подняли и понесли на плечах через лес. В ушах у него звенели крики, а голова билась о боковые деревянные стенки, потому что его похитители продвигались с неимоверной быстротой. Внезапно полог леса оборвался, и все замолчали. Бернардо услышал журчание воды, а затем почувствовал, что его в эту воду опускают. Он оказался на плаву. Вокруг него плескались похитители. Он ощутил рывок, и его судно стали буксировать прочь от берега. Сначала слышны были только размеренные шлепки весел по воде, но постепенно их перекрыли более странные и перемешанные звуки: нераспознаваемый вой, пронзительные вопли и хрюканье.

То ли каноэ было слишком глубоким, то ли его так туго связали, но Бернардо не мог поднять голову и посмотреть поверх бортов. Но когда безмолвные люди вытащили его каноэ на берег и поволокли по песку, чтобы привязать к плоту, они, должно быть, прошли прямо под носом у зверя. Только что он беспомощно глазел на звезды — и вдруг вскидывается огромная голова и заслоняет собой небо. Голова величиной с бочку. Глаза как змеи. На конце носа — рог. Она смотрела на него сверху. Он смотрел на нее снизу. Потом голова скрылась из виду, каноэ подтащили к плоту, и Бернардо снова открылся вид на звезды.