Ностальгия по черной магии

– Осторожно, осторожно, сзади раненая тварь!

Едва прикончили оленя, как из чащи выскочил новый участник большой забавы, – его гнала другая группа загонщиков, – обезумевший, ударом булавы ему разнесли челюсть, он несся на нас как пьяный бульдозер, не обращая внимания на собак, лишь мимоходом расплющил одну из них в лепешку, она с визгом рухнула на землю, он устремился прямо на Обсула, который как раз озаботился тем, что я нахожусь с загонщиками, а не с охотниками, он полагал, что так моя инициация недействительна, чтобы быть рыцарем, надо убивать, а чтобы убивать, надо охотиться. Все были застигнуты врасплох, в тот же миг Обсул покатился по земле, снесенный налетевшей тушей, вокруг взвихрились панические крики; когда зверь его сшиб, он как раз подходил ко мне, поэтому я стоял совсем рядом, всего в нескольких метрах, и пока один из егерей, вооруженный копьем, без толку махал руками, я спокойно взял у него оружие и вонзил в сердце зверя, испытав тот же подъем, благодаря которому убил быка, – та странная интермедия теперь казалась мне еще более далекой, чем парижская жизнь, такой далекой и туманной, что я воспринимал ее не иначе, как очередной сон. Ну так сдохни, мразь, сказал я, сдохни, мерзавец, и тогда кто-то из охотников вскочил на лохматую спину и прикончил его ударом кинжала, убил ровно в тот момент, когда кабанье рыло уже искало яремную вену короля.

По дороге в замок мне были оказаны почести, подобающие доблестным воинам, один из егерей уступил мне свою лошадь, отныне я пользовался особым расположением Обсула.

Дату моего окончательного посвящения в рыцари перенесли, в конце недели должно было состояться грандиозное празднество по случаю дня рождения Обсула, и было принято вполне логичное решение добавить к нему и церемонию, закрепляющую мою принадлежность к истинным столпам Шамбора. А пока я мог рисовать в свое удовольствие, изучать здешние места, приходить в себя и переваривать все, что за столь короткое время свалилось мне на голову.

По правде сказать, я был абсолютно счастлив, что могу бродить по окрестностям замка, среди полотняных палаток варваров, хорошо одетый, сытый и выспавшийся на мягкой постели, это было так здорово, ведь еще совсем недавно общество, а может, и вся земля готовы были окончательно сгинуть, во всяком случае, я их уже оплакал, отрекся от всего, насколько это вообще возможно, согласился принять смерть и даже кое-что похуже, а теперь, так сказать, получил все обратно – свое место в рамках общественного порядка, быть может хаотичного, но в конце концов реально существующего; люди здесь были организованы и передвигались туда-сюда, беззаботные и, казалось, мгновенно позабывшие все невзгоды, которые еще вчера обрушились на нас и погрузили во мрак.

Старец и все прочие, кто встретил меня здесь, кто был на церемонии с повешенным, держались незаметно, одного я видел на кухне, другой был интендантом, а старец вроде бы ничего не делал, только давал советы Обсулу и с озабоченным видом сновал вверх-вниз по бесчисленным лестницам, при встрече он всякий раз отводил глаза или вежливо осведомлялся, как подвигаются мои картины и не нужно ли мне чего, или говорил, что Обсул высоко оценил мою смелость на охоте, вы знаете, охота здесь – это очень важно. Временами, как тогда в лесу, когда поверх средневековых сцен вдруг всплыло лицо Марианны, у меня к горлу подкатывал комок, вновь пробуждались чувства и подступали слезы, а потом все проходило и я опять погружался в то равнодушное спокойствие, что стало отныне частью моего я.

Обсул занимался работорговлей, немного в стороне от замка стояло здание, где обитали его отборные экземпляры. Всех милашек, каких одну за другой поставляли эмиссары-солдафоны, рыскавшие по полям, зрелых девиц и совсем молоденьких – их взращивали на месте в ожидании, когда плод созреет и будет наконец готов для потребления, складировали здесь; либо на радость двору и его главе, либо для обмена на разные товары и горючее, которое шайки добывали где-то во внешнем мире.

Окрестные поля, что находились за пределами домена и которые я видел по дороге в замок, лежа связанный на лошади, также возделывали рабы, сервы, на сей раз мужского пола; их не нужно было даже заковывать, настолько смирение и хаос полностью подавили всякий бунтарский дух, там сажали картошку, без которой не обходилось ни одно блюдо и из которой гнали спирт; едва темнело, варвары нажирались до бесчувствия, орали и плясали под звуки гигантского магнитофона, работавшего на аккумуляторах и убаюкивавшего нас звуками техно, – пульсация эхом разносилась по башням, коридорам, чердакам и всей запутанной архитектуре Шамбора, долетая до моей комнаты с регулярностью несколько назойливого метронома.

Если днем я не видел никаких признаков колдовства и сверхъестественного, которое, однако, безусловно, присутствовало вокруг, то по ночам все было иначе. В каждом сновидении передо мною открывались все новые помещения, странные лабиринты, я бродил по ним со стариком и прочими колдунами, мне объясняли множество вещей, и смысл того, что я пережил за время своих испытаний, и как мой дух мало-помалу очистился от них, я стоял посреди гигантской свалки самых разных элементов, мне велели составить их перечень, бесконечный список того, из чего состоял я сам, он простирался в такую даль, что конца его не было видно, и все же, в светозарном, хрустально-прозрачном порыве, я видел его, и тут все рассеивалось, как облачко пара, мир исчезал, и я превращался в ничто.

В другом сне мы приходили в пещеру, где громоздились запасники огромного музея, неисчислимая коллекция статуй из слоновой кости, напоминавшая то ли штабель саркофагов, то ли статуи египетских богов, полулюдей, полуживотных, но с некоторыми отличиями, более округлые, – их выпуклости, гладкие, отполированные, распространяющие вокруг себя ауру ласкового покоя, волновали тем сильнее, что они, доброжелательные и неподвижные, казалось, принадлежали иной эпохе, иным векам, несли в себе физический след какой-то бездны, неизмеримой тайны, что-то такое, чего мне не удавалось припомнить. Из статуй рождались другие, поменьше, наподобие русских матрешек, с той лишь разницей, что иногда новые видения каким-то необъяснимым чудом оказывались больше тех, из которых они появились.

Однажды утром, встав с постели, я с изумлением обнаружил, что замок абсолютно пуст, ни суеты, ни огня в каминах, большие залы были холодны и безлюдны, казалось, здесь уже лет сто никто не жил, меня мгновенно охватила безумная паника, все куда-то сбежали и бросили меня, как идиота, на необитаемом острове, который вот-вот уйдет под воду; в ту минуту, когда я собирался закричать, моему взгляду предстала бумажка на полу, обертка от жвачки, и я услышал на лестнице шаги старца, его окружали какие-то призраки, похожие на слуг, на воинов Обсула; армия фантомов вела себя самым естественным образом, да и огонь весело потрескивал в красноватых бликах очага, и мне снова подумалось, что вся земля всего лишь огромный театр, возведенный для одного меня, только чтобы меня замучить и окончательно свести с ума.

Празднество в честь дня рождения Обсула, когда состоялось мое настоящее посвящение, было грандиозным.

Поутру вернулись бензовозы, и заряженные аккумуляторы теперь работали на полную мощность, освещая башни и уступы замка, воскресив на один вечер ту магию прожекторов, что прежде так восхищала туристов, превращая Шамбор в большой белоснежный корабль; картофельный спирт лился рекой, для желающих было даже вино и метадон, Обсул разрешил привести женщин, и толпа, в строгом соответствии с иерархией (бароны, охотники и простые варвары), принятой в этой новой столице сгинувшей Франции, заполонила этажи, балконы и внутренний двор, там сгрудилась большая часть войска, во всю глотку распевая шлягер, имевший бурный успех несколько лет назад:

Мы шагалиСквозь войны и невзгоды,ПобеждалиСмерть и непогоду. Оле, оле,Пляшем в 2000-й год,Оле, оле,Веселый хоровод.Новый век настает,Мы празднуем столетье,Танцуем на рассвете.

Варвары орали, голося во все горло куплеты, охотники орали, воины орали, сам Обсул тоже вопил, будто оглашенный, лишь старец оставался холодным как мрамор, точь-в-точь как родитель ученика на вечеринке, внимательный, но отсутствующий.

Оле, оле,Пляшем в 2000-й год,Оле, оле,Веселый хоровод.

Незадолго до полуночи несколько избранных женщин тоже пригласили на бал, туда, где веселился плебс, обычные варвары; естественно, девицы были уже потасканные, далеко не первого разбора, но все-таки еще съедобные, в мгновение ока они растворились в массе танцующих.

ПобеждалиСмерть и непогоду.

Они тоже пели, хлопая в ладоши, и если бы в меня не впечаталось намертво воспоминание об адском плоте со старухами и чокнутыми, то зрелище их распахнутых грудей и юбок с разрезом показалось бы мне как минимум волнующим.