Нова Свинг
Шрифт:
Она от удивления перестала есть и воззрилась на него.
– Туда же ничто не попадает, – сказала она.
Эшманн с улыбкой покивал.
– Отличный ответ, – проговорил он. – Ты в этом уверена, не так ли? – Он вручил ассистентке разогретое полотенце. – Вот этим вытирают губы.
Следующим вечером Вик Серотонин отправился на бои.
Он их не очень-то жаловал. Можно, как это часто делают, утверждать, что все бои разные, но это различие проистекает из преодолеваемого сходства, засим повидал один бой – считай, повидал их все. Так полагал Вик. Но он сильно переживал из-за предстоящей повторной вылазки с Кьелар в Зону и решил снова попытаться раздобыть дневник Эмиля Бонавентуры – в надежде, что, вопреки очевидным соображениям, там обнаружится более точная и надежная карта, чем состряпанные Виком. И может, именно она даст ему преимущество. Вик позвонил Эдит Бонавентуре и пригласил ее в «Pr^eter Cur». [25]
25
«Сердце
– Я знаю, тебе там нравится, – сказал он ей.
– Я бы пошла, Вик, – ответила Эдит, – но Эмилю, ну ты знаешь, не очень хорошо. Как он мучается за свои грехи! И мне голову мыть надо будет. Так что пока, и постарайся развлечься. – Она отбила вызов.
Вик со вздохом повторил его.
– Тебе нужно куда-то выбраться на вечер, Эдит, – настаивал он.
– Кроме того, – ответила Эдит, словно разговор и не прерывался, – после смерти Джо Леони я утратила прежний интерес к боям. – Она хрипло рассмеялась. – А назови девчонку, которая бы не утратила. – Это было сказано негромко, точно в сторону, кому-то невидимому. Голос ее в дешевом общественном канале связи обретал сардоническое эхо. Фоном долетали звуки аккордеона: нью-нуэвское танго с обычной манерной точностью препарировало абсурдную жизнь в стиле танго. Вик побился бы об заклад, что это игра самой Эдит в ее славные деньки. Тринадцать лет ей было, а она уже удостоилась голозаписи.
– Послушай, Вик, мне жаль, но ничего не поделаешь.
На сей раз вызов отбил Вик.
– Ну что, я хотя бы попытался, – признал он вслух. – Думаю, ты знала, чего хочешь добиться.
Эдит тут же перезвонила.
– Ну, может, я и выберусь, – сказала она.
Бои проходили по всему городу, их на любой улице после шести можно было увидеть, но место, именуемое «Pr^eter Cur», считалось в Саудади самой престижной ареной. Изобилующее загрязнителями и естественной флорой, которой они пришлись по вкусу, изрытое кавернами и пригорками: несколько акров грязного бетона на границе ореола Явления, в конце улицы, отходящей от бульвара Кахуэнга. Обширные секции арены стояли без ограждений, только на подпорных столбах, и днем на тела мертвых, спящих, бомжей и полудурков лил дождь или ложились тусклые полосы света. Когда-то здесь располагались военные верфи, пока ЗВК не перенесла их на нынешнее место. На закате арена оживала: самоцельный и самоценный, самоуправляемый и самопатрулируемый нахалстрой, муравейник, где торговали несвежей едой с лотков и всякой всячиной с блошиных рынков, сдавали бараки в аренду, принимали ставки, промышляли дешевыми выкройками и татухами, кишел культиварами и уловками всех сортов и размеров. Хитрые технологии волновой ретрансляции позволяли комментаторам «Радио Ретро» вещать о ставках и результатах буквально по воздуху. Хихикающими стайками сновали рикши и Моны, слонялись сексуально озабоченные новочеловеки, накачиваясь «ночным поездом» и высматривая тихий уголок для дрочки. Все это – в свете пропитанных нефтью факелов или безличных, как на допросе, галогенок, а также всех промежуточных источников освещения. В «Pr^eter Cur» тень столба зачастую падала на зеваку со всем весом реального столба, и в следующий миг легко было потерять равновесие от непредсказуемого прыжка и мерцания дымчатых огней, снующих вокруг, как рыбьи косяки. Везде плавали рекламные объявления, пленяя посетителей единственным обещанием невыносимой легкости бытия, пока венец из бабочек вокруг головы не обращался в венец терновый и не выяснялось, что незадачливый гуляка уже мать родную заложил твинк-фермеру в сорока кварталах от арены, на Пирпойнт-стрит.
Неразбериха света, дыма, людей и явлений в каждый отдельный момент поддавалась описанию, но о следующем ее состоянии это ничего не говорило; бойцы двигались в этом месиве с грозной неясной призрачной грацией, сведя речь тщательной гормональной настройкой к уверенному, довольному нечленораздельному рычанию, долженствующему выражать неуязвимость, нежелание терять в статусе и извечное превосходство над рядовыми болельщиками. Свет выхватывал их ноги, бронзовые от загара, утыканные когтями и шпорами, затем внезапно проявлял странные изгибы колен и бедер, огромные, постоянно эрегированные члены, выпирающие из кожаных штанов, бронзовую шпору – дополнительный большой палец на каждой руке, стеклярусово сверкающие, подвижные, как фары, живые татуировки и карты сокровищ на темных, покрытых струпьями и шрамами торсах. Каждый боец всего сутки как родился на свет, в лучшем случае, и уже стал мифологической фигурой, обреченной на заклание.
Туристам это нравилось. С высоты пяти-шести сотен футов над Саудади по вечерам видно было, как все рикши
города устремляются к арене «Pr^eter Cur Дяди Зипа», точно T-клетки к месту инфекции.Эдит Бонавентура тоже любила бои.
– О, Вик, – воскликнула она, – ты посмотри! Посмотри на огни! – Обычно жесткая, она смягчилась от удовольствия, и каждый проходящий мимо боец ее поражал в самое сердце. – Ты глянь, какой у него огромный член!
– Они не живые, в отличие от нас, – сказал Вик и удивился, потому что это была правда. – Они все равно что кондитерские фигурки.
– О нет! – рассмеялась Эдит. – Что я слышу? Зависть? Ты правда ревнуешь? Сдается мне, Вик, что да!
Но Вик испытывал не сколько зависть, сколько искреннее удивление. Как мочиться, если член все время эрегирован? Как мыться? Вопреки исходящей от бойцов силе жизни – от них прямо веяло ею, как от коней или других крупных животных, – казались они нереальными, пленниками собственных грез, добровольными воплощениями какой-то общественной идеи. Вик подумал, что «грезы» в любом случае не подходят. Грезы дешевы. Грезы повсеместны. Все бойцы прошли обработку у Дяди Зипа, но кто в гало ее не проходил? Кроме Мон, никто не рисковал жизнью ради грез. Но широкобедрая Эдит в лучшем своем взрослом наряде, такая довольная, какой редко бывала после тринадцати лет, не купилась на его подначки. Она заявила, что здесь арена, а не место политических дебатов. Прильнув к нему, она оглядывалась вокруг сияющими глазами, и Вик чувствовал отстраненное удовлетворение.
– Ты в восхищении, – заметил он.
Эдит искоса смерила его прагматичным и таинственным в одно и то же время взглядом.
– А ты проницателен, э? – проговорила она. И тут же они утонули в облаке корично-адреналинового запаха из молекулярного рекламного потока, который, обходя защиту неокортекса и действуя прямо на мозговой ствол, вынудил Эдит застонать от наслаждения.
– Хочу поставить! Хочу поставить!
Вечерние бои выдались крутыми, технически несложными, но исполненными неподдельного драматизма. Арену плотным туманом окутывал запах гемоглобина, пронизанный специфичными для каждого бойца химическими соединениями, традиционными производными алкопопов Древней Земли: «двух собак», «хопалуме», «желтой лихорадки» и старой доброй стандартной «альколы», популяризированной лично Джо Леони. Эдит была в восторге. Первые два бойца, на которых она поставила, победили: один за три с половиной минуты, другой за четыре; третий проигрывал, но она этого пока не заметила. Улучив момент ее хорошего настроения, Вик спросил:
– Ты этот дневник не видела? Старый дневник Эмиля?
Эдит рассеянно взглянула на него: свет нефтяных факелов расплескался по ее личику. Потом ответила:
– Господи, Вик, я не знаю, где он. А какая тебе разница?
– Я в Зону иду.
– Вик, ты в Зону еженедельно ходишь. Ты там работаешь.
Последний из бойцов, на которых поставила Эдит, свернулся калачиком на куче собственных кишок, и на этом вечер для него был окончен. Раны ему, казалось, доставляли наслаждение. Побежденного уволокли в синюю тень за пределами арены, публика проводила его добродушными подколками, а Эдит помотала головой, словно прочищая мозги, и внимательно взглянула на Вика.
– Ты меня сюда вытащил, чтобы спросить про дневник Эмиля? Ты поэтому меня пригласил? – Эдит рассмеялась. – Вик, господи, да зачем было деньги тратить! Я бы тебе дома сказала, тихой ночью, наедине, я бы тебе ответила нет, а потом Эмиль бы свалился с кровати, или наблевал, или стал задыхаться во сне, как это с ним в последнее время частенько бывает. – Она медленно, недоверчиво качала головой. – Вик, ты лузер.
– Послушай, – начал Вик, – я…
– Ты этим вечером хорошего секса лишился.
– Эдит…
Она быстро смешалась с толпой. Вик успел один раз высмотреть ее в людском потоке, а потом Эдит исчезла. В «Pr^eter Cur» свет вытворял странные штуки. Трудно было судить, что это за тень на краю поля зрения – обычная или теневик, гангстерский алгоритм с чувством юмора на подряде у жажды наживы. Вик Серотонин пожал плечами. Он не винил Эдит. Эдит сфокусирована; она понимает свои потребности, как, верно, никто другой. Со временем вернется. Вик купил программку и узнал, что в следующем поединке дерется его знакомый, парень со Стрэйнта, которого перекроили в паре дверей вниз по улице от бара Лив Хюлы. Судя по статистике, у парня неплохая реакция, и на него стоит поставить. Двадцатью минутами позже, в трех боях от попытки потешить самолюбие, Вик почувствовал, как его тянут за рукав, и опустил глаза: лейтенант Поли де Раада, Элис Нейлон, в маленьком пластиковом дождевике и красных «веллингтоновских» сапожках.
– Привет, Элис, – сказал Вик. – Хочешь мою удачу перебить?
Элис прибыла в компании двух-трех ребят Поли, которые одарили Серотонина задиристыми ухмылками. Выгнув шею, Элис заглянула на арену и поморщилась.
– И на кого ты поставил свои денежки в этом мутном деле, Вик? – поинтересовалась она; Вик пояснил, и Элис с профессиональным недоверием покачала головой.
– Похоже, что мы явились слишком поздно, чтобы спасти тебя от самого себя, – заключила она. Вик меж тем сложил из пальцев ствол и нацелился на ганпанков.