Новая философская энциклопедия. Том четвёртый Т—Я
Шрифт:
28
«ТЕЛЬ КЕЛЬ» сную организацию и активность перцепции, первичные пре- рефлексивные значения, телесное «знание» и телесное «сознание». Последнее идентифицируется не как «я мыслю», но как «я могу». Присутствие в современной культуре традиции, отождествляющей мышление с непричастным изменению бытием, обусловило неразрывную связь идей тела и смерти. Человек смертен, поскольку телесен. Причем смерть тела парадоксальным образом оказывается путем к истине или аутентичному присутствию человека либо в качестве всеобщего, освобожденного от связи со случайной единичностью (Гегель), либо в качестве медицинской аутопсии трупов, открывающей истину жизни, либо в качестве уникального «мига», противопоставленного неподлинной всеобщности жизни (Батай). Лит.: Телесность человека: междисциплинарные исследования. М., 1991; Круткин В. Л. Онтология человеческой телесности. Ижевск, 1993; Танатография эроса. Жорж Батай и французская мысль середины XX века. СПб., I994; Подорога В. Феноменология тела. М, 1995; НансиЖ.-Л. Corpus. M., \999,ZanerR M. The Problem of Embodiment: Some Contributions to a Phenomenology of the Body. The Hague, 1964; The Philosophy of the Prody, ed. By S. T. Spicer. Chi., 1970; Phenomenology and the Body. Dordrecht, 1983; The Anthropology of the Body. L., 1977; Leiblichkeit, Paderborn, 1985. П. Д. Тищенко ТЕЛО-БЕЗ-ОРГАНОВ (франц. corps sans organes) — термин впервые появляется у французского поэта А. Арго, близкого к сюрреализму и развивавшего идеи нового театра: человеческое тело (актерское прежде всего) должно выражать себя в движениях, которые не были бы предопределены организацией органов, были бы не органичными и органоподоб- ными, а творимыми: «Все, что мы делаем, происходит само по себе, без помощи какого-либо органа, всякий орган — паразит...» Тело-без-органов является прежде всего аналогом тел движения: протоплазматическая субстанция (В. Райх, С. Эйзенштейн), космическая плоть (Д. Лоуренс), гротескная телесность (М. Бахтин), танцующее тело (Ф. Ницше, П. Валери), тело эвритмическое или эфирное (Р. Штейнер, А. Белый, М. Чехов). Сильная эмоциогенная ситуация, шок или подъем чувств создают движение, которое направляется «против организма» и нашего Я-чувства (чувства психосоматической и осознаваемой идентичности). «Сильная эмоциогенная ситуация является, если можно так выразиться, агрессией против организма. Мобилизация энергетических ресурсов организма в этом случае столь велика, что исключает возможность их использования в адаптивно-приспособительных реакциях; возбуждение приводит к «биологическому травматизму», характеризующемуся, в частности, нарушением функционирования органов, иннервируемых симпатической и парасимпатической системой» (П. Фресс, Ж. Пиаже). В сущности этот вид тела — тело-без-органов — может быть приравнен к «первичной материи» становления, энергии (таковы тела «чистой страсти»: тела экстатические, сомнамбулические, шизо-тела, тела световые, ритмические — танцующие, сновидные и т. п.). Его «субъективным» аналогом является состояние, которое испытывает танцор, достигший в движении чувства ритмической полноты собственного тела (то, что Р. Арнхейм назвал «кинестетической амебой»). Понятие тела-без-органов вводится в современную философскую мысль Ж. Делёзом и Ф. Гваштари в таких работах, как «Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения» (Anti-?dipe, 1972), «Кафка» (Kafka. Pour une litterature mineure, 1975), «Ризома» (Rhizome, 1976), «Тысяча поверхностей» (Mille plateaux, 1980). Тело-без-органов — это не тело-объект, если оно и существует, то по другую сторону от общепринятого представления о телесной реальности, вне собственного образа и телесной схемы (пространственно-временных и топологических координат), вне анатомии и психосоматического единства. Введение техники картографического описания преобразует первоначальные наброски понятия тела-без-органов, которые мы находим в текстах А. Арто: оно теряет антропоморфный характер репрезентации, размещается в поле действия интенсивных величин, или аффектов. Тело живет посредством интенсивных состояний, аффектов, в них оно проявляется. Определенному качеству, степени интенсивности соответствует определенное экстенсивное движение «элементов» тел: то быстрое, то медленное, то мгновенное, сверхбыстрое, то сверхмедленное. Индивидуальная форма тела распадается на конфигурации (планы) широты (длительность интенсивности — повышение/понижение) и долготы (спинозистские различия тел по их медленности и быстроте, покою и движению). Неуместно представление о теле-без-органов как об имеющем «место» во времени и пространстве: оно абстрактно, ибо является принципом сцепления в одной уникальной карте гетерогенных и всегда микроскопических элементов («частичных объектов») становящейся «материи». Лит.: Арто А. Театр и его двойник. М., 1993; Райх В. Функция оргазма. Основные сексуально-экономические проблемы биологической энергии. СПб.—М., 1998; Фресс П., Пиаже Ж. Экспериментальная психология. М., 1975; ДелёзЖ. Логика смысла, Фуко M. Theatrum Philosophicum. M.—Екатеринбург, 1998; ДелёзЖ. Что такое философия? СПб., 1998. В. А. Подорога ТЕЛОС-CM.Zfefb. «ТЕЛЬ КЕЛЬ» (Tel Quel) — журнал, оказавший значительное влияние на развитие литературоведческой и философской мысли 2-й пол. 20 в., прежде всего во Франции. Основан в 1960 в Париже, просуществовал до начала 1980-х гг. Одним из инициаторов издания был Р. Барт. В круг «Тель Кель» входили Ф. Соллерс, Ю. Кристева, М. Плене, Ц. Тодоров, Ж. Женетт, Ж. Л. Бодри, Ж. Тибодо и др. В числе общих принципов, на которые опирались авторы журнала, — семи- отизация проекта политической семиологии Барта, активное подключение проблематики «большой политики», признание примата литературной практики над любой рефлексией по поводу литературы. Участники проекта стремились, во-первых, к созданию общей теории знаковых систем; во-вторых, к формализации семиотических систем с точки зрения коммуникации, точнее, к выделению внутри проблематики коммуникации зоны производства смысла; в-третьих, к прямой политизации письма. Практическое приравнивание текстуального письма к «реальной истории» приводит авторов «Тель Кель», несмотря на их субъективную революционность и апелляцию к классикам марксизма, к растворению истории в семантике. В их трактовке любая политика в принципе про- изводна от языковой политики, история приобретает статус метафоры текстуального письма (при этом остается неясным, какими независимыми социальными механизмами производится само письмо, что делает его возможным и необходимым одновременно). «Дурной», линейной историей оказывается та, которая вызывает к жизни «теологические категории» смысла, субъекта и истины, а подлинной — та, которая производит т. н. «тексты-пределы», воспринимаемые как совершенные аналоги социальной революции. Тем самым признается невозможность языка, который создавал
29
TEMA отношению к текстуальному письму и сообщал последнему историческое измерение. Лит.: Theorie d'ensemble. P., 1968. M. К. Рыклин ТЕМА (в философии и истории науки) — термин, введенный Дж. Холтоном в качестве ключевого понятия тематического анализа. Термин «тема» используется Холтоном в трех различных аспектах: тематических понятиях, гипотезах и методологиях. Холтон не дает развернутого и достаточно концептуального разъяснения понятия темы, и большинство из тем он определяет индуктивно — через перечисление оппозиций (дублетов), таких, как эволюция и регресс, редукционизм и холизм, атомизм и концептуализм. Темы представляют собой неявные, т. е. скрытые, предпосылки или, точнее, эвристические правила, определяющие постановку вопроса, программу исследований, способ решения фундаментальных проблем, основу индивидуальных предпочтений, отдаваемых ученым той или иной гипотезе, проблеме и т. д. Сильное влияние, оказываемое определенными темами на ученого, позволяет объяснить приверженность ученого к определенной точке зрения, которая может в значительной мере расходиться с общепринятыми учениями и эмпирическими данными. Тематические компоненты, используемые в науке, в значительной степени являются имплицитными. Их присутствие наиболее заметно лишь в периоды созревания науки, когда еще не выработана сложная иерархическая структура из гипотез, ведущих от фактов к предельным тематическим обобщениям. Холтон отмечает, что его отношение к проблеме идентификации тематических элементов в чем-то аналогично подходам фольклориста или антрополога, выявляющих в эпических преданиях глубинные тематические структуры и повторы. В целом тематические структуры мьппления практически не изменяются во времени и пространстве, а всего их можно насчитать, как полагает Холтон, не более сотни. Появление же новой темы —- событие крайне редкое. Большая часть тем уходит своими корнями в глубокую древность и постоянно воспроизводится в периоды эволюционных и революционных изменений в науке. Так, современная космогоническая теория имеет, согласно Холтону, свою порождающую модель в космологических представлениях милетцев. Проблему происхождения новых тем Холтон не считает существенной для историка науки, а поиск их истоков может завести в малоисследованную область когнитивной психологии. В. С. Черняк ТЕМАТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ — способ изучения истории науки, предполагающий наличие глубинных устойчивых структур мышления (тематики), лежащих в основе научной деятельности ученых. Концепция тематического анализа предложена Дж. Холтоном в качестве дополнения к стандартному анализу науки, который ограничивается гл. о. эмпирическим и аналитическим (логико-математическим) содержанием знания. Неопозитивистский вариант стандартной гипотети- ко-дедуктивной модели научного знания сводился к выдвижению гипотетического утверждения, полученного индуктивным путем, из которого дедуктивно выводились следствия, подлежащие затем проверке. Стандартная модель построения научной теории обходит вопрос об источнике оригинальной индукции или критериях предварительного выбора, неизбежно участвующих в научных решениях. Этой цели и служит анализ, названный Холтоном тематическим; его предметом являются основополагающие предположения, или темы, определяющие постановку научной проблемы и ее решение. Темы по существу являются эвристическими познавательными установками, в соответствии с которыми принимаются или отвергаются научные гипотезы. Последние могут быть истинными или ложными, чего нельзя сказать о тематических предпосылках, которые не обладают свойством верифицируемос- ти или фальсифицируемости. Холтон считает, что тематике принадлежит такое же законное и необходимое место в научной работе и ее понимании, как и основанному на наблюдении опыту и логическому построению. Наиболее рельефно творческая роль тематических предпосылок раскрыта Холтоном на примере модели построения научной теории, изложенной А. Эйнштейном в письме к М. Соловину (см. Эйнштейновский сборник. М., 1967, с. 26). Специфика подхода Эйнштейна состояла в том, что, отвергая индукцию, он не видел логического пути, ведущего от чувственных данных к общим принципам теории, и допускал разрыв между теорией и ее эмпирическим базисом, который заполняла интуиция ученого. В этот загадочный механизм Холтон вводит некий рациональный элемент. Условия интуитивного процесса таковы, что есть право совершить прыжок, но нет права совершить любой прыжок наугад. В этом случае тематическим установкам ученого отводится роль интеллектуального фильтра, регулирующего воображение ученого при выборе допустимых понятий и гипотез. Направляющая роль тем показана Холтоном на примере знаменитого спора Милликена и Эренхафта относительно проблемы величины заряда электрона. Мил- ликен руководствовался атомистической установкой в противоположность континуалистской установке Эренхафта, потерпевшей фиаско. В физике, полагает Холтон, для каждой теории, построенной на одной теме, найдется теория, использующая противоположную тему (антитему). Диалектический процесс борьбы между темой и ее антитемами, воплощенными в соответствующие теории, является одним из мощных стимуляторов научного творчества. Тематический анализ позволяет находить в развитии науки определенные черты постоянства или непрерывности, некоторые инвариантные структуры, которые воспроизводятся также в периоды научных революций. Основу тематического анализа составляет важная для современной культуры идея единства естественно-научного и гуманитарного знания. Холтон считает, что жалобы на разобщенность науки и других компонентов культуры являются следствием упрощенных представлений о том, что наука делается только в условиях плоскости, ограниченной гл. о. эмпирическим и аналитическим содержанием, и не включает в себя предпочтения, эстетические элементы и пр., существенные для творчества ученого или художника. В. С. Черняк ТЕМИСТИЙ — см. Фемистий. ТЕННИС (Теннис) (Tonnies) Фердинанд (26 июля 1855, Рип, близ Ольденсворта — 11 апреля 1936, Киль) — немецкий социолог. Читал лекции в университете в Киле в 1881— 1933 до отстранения от должности нацистами. Важнейшая его работа — «Общность и общество» (Gemeinschaft und Gesellschaft, 1887). Рассматривая общественные отношения как волевые, он подразделяет их в зависимости от выраженного в них типа воли: естественная инстинктивная воля направляет поведение человека как бы сзади, рассудочная воля предполагает возможность выбора и сознательно
30
ТЕОДИЦЕЯ поставленную цель действия. Примером первой может служить материнская любовь, примером второй — торговля. Естественная воля порождает общность (общину), рассудочная — общество. В общности господствуют инстинкты, чувство, органические отношения; в обществе — расчетливый разум, механические отношения. В ходе истории отношения первого типа все больше уступают место отношениям второго типа. Позже, во «Введении в социологию» (Einfuhrung in die Soziologie, 1931), Теннис усложнил эту типологию, совместив ее с делением на отношения «господства» и «товарищества», группы и объединения. За противопоставлением общности и общества стоит проблема перехода от феодально-патриархальных отношений (и вообще отношений личной зависимости и традиционных форм культуры) к отношениям капиталистическим. Большое значение имели многочисленные эмпирические исследования Тенниса. Он был последовательным демократом и антифашистом, открыто выступал против расизма, называя его «современным варварством». Соч.: Die Sitte. Fr./M., 1909; Marx. Leben und Lehre. Jena, 1921; Kritik der offentlichen Meinung. В., 1922; Soziologische Studien und Kritiken, Bd 1—3. Jena, 1925—29; Das Eigentum. W.—Lpz., 1926; Fortschritt und soziale Entwicklung. Geschichtsphilosphiesche Ansichten. Karlsruhe, 1926; Geist der Neuzeit. Lpz., 1935. Jlirr.: История буржуазной социологии ХГХ— нач. XX в. М., 1979, гл. 8; F. Tonnies, ed. W I. Cahnman. Leiden, 1973. ТЕОДИЦЕЯ (франц. theodicee, от греч. 0eoc — бог и oiicn — справедливость) — «оправдание бога», общее обозначение религиозно-философских доктрин, стремящихся согласовать идею «благого» и «разумного» божеств, управления миром с наличием мирового зла, «оправдать» это управление перед лицом темных сторон бытия. Термин введен Г. В. Лейбницем в одноименном трактате (1710). Исторические формы теодицеи целесообразно рассматривать в свете идеи о расширении «ответственности» Бога за мировое бытие. Так, в политеизме, особенно в его первобытно- анимистических формах или в греко-римской мифологии, наличие множества богов ограничивает личную ответственность каждого из них, а их постоянные раздоры отодвигают на задний план мысль об их общей ответственности. Однако и от таких божеств можно требовать того, что требуется от любого старейшины и судьи, т. е. справедливого распределения наград и наказаний. Поэтому первая и самая общая форма критики божественного «управления» миром есть вопрос: почему дурным хорошо, а хорошим дурно? Наиболее примитивная форма теодицеи: в конце концов хорошему будет хорошо, а дурному — дурно. Новый вопрос: когда же наступит это «в конце концов»? Вот добрый умер в безнадежности, а злой — в безнаказанности: где обещанное возмездие? Выводя перспективу возмездия из ограниченных пределов жизни одного человека в бесконечные дали времени, теодицея относила возмездие не к индивиду, а ко всему роду в целом (что представлялось справедливым с точки зрения патриархальной морали). Однако этот ход мысли перестал удовлетворять, когда идея личной ответственности восторжествовала над безличными родовыми связями: новые формы теодицеи апеллируют уже не к вечности рода, а к вечности индивида в перспективе эсхатологии. Таковы учение о перевоплощениях у орфи- ков, в брахманизме, буддизме и т. д., предполагающее причинно-следственную связь между заслугами и винами предьщущей жизни и обстоятельствами последующего рождения (см. Карма, Сансара), и доктрина о возмездии за гробом, характерная для древнеегипетской религии, позднего иудаизма, особенно для христианства и ислама, однако играющая роль и в различных политеистических верованиях, в буддизме ма- хаяны и т. п. У представителей античного идеализма миро- правление богов заранее ограничено предвечным началом — косной материей, которая сопротивляется устрояющей силе духа и ответственна за мировое несовершенство. Этот выход, однако, невозможен для библейского теизма с его учением о создании мира из ничего и о безусловной власти Бога над своим созданием: если полновластная воля Бога предопределяет все события, в т. ч. и все акты человеческого выбора, то не есть ли всякая вина — вина Бога? Концепция предопределения в Коране и у Ж. Кальвина в христианстве не оставляет места для логически построенной теодицеи, последняя развивалась исходя из принципа свободы воли: свобода сотворенных Богом ангелов и людей для своей полноты включает возможность морального зла, в свою очередь порождающего зло физическое. Эта аргументация составляет основу христианской теодицеи от новозаветных текстов до религиозной философии 20 в. (напр., у Н. А. Бердяева). Менее специфична для теизма эстетико-космологическая теодицея, утверждающая, что частные недостатки мироздания, запланированные художническим расчетом Бога, усиливают совершенство целого. Этот тип теодицеи (или космодицеи — «оправдания мира») встречается уже у Плотина и доведен до предельной систематичности у Лейбница: наилучший из возможных миров есть мир с наибольшим разнообразием ступеней совершенства существ; Бог, по «благости» Своей желающий наилучшего мира, не желает зла, но допускает его постольку, поскольку без него не может осуществиться желаемое разнообразие. Теодицея была подвергнута критике многими мыслителями Нового времени. Атеист П. А. Гольбах возражал на аргументы теодицеи в «Системе природы» (1770). Оценка Лейбницем данного мира как наилучшего была высмеяна Вольтером в романе «Кандид, или Оптимизм» (1759), а растворение мук и вины индивида в гармонии мирового целого оспорено Иваном в «Братьях Карамазовых» Ф. М. Достоевского. Последний случай интересен постольку, поскольку Достоевский, в отличие от Гольбаха и Вольтера, критически рассматривает концепт теодицеи отнюдь не с негативистских по отношению к религиозной позиций. Религиозная мысль, особенно в рамках мистической традиции, а в ее новейших формах — начиная с предшественников и инициаторов экзистенциализма, прикровенно или эксплицитно оценивала самую постановку задачи теодицеи как ложную, ибо она продиктована рационалистически-евдемонистической расчетливостью. В библейской Книге Иова Бог отвечает безвинно страждущему праведнику, призвавшему Его на суд, отнюдь не рассудочными доводами; интерпретация этой книги и специально речи Бога в гл. 38—41 остается по сей день дискуссионной, но очевидно, что оперирование образами левиафана и бегемота имеет весьма мало общего с конвенциональной теодицеей. В 20 в., когда проблема теодицеи оказалась актуализована холокос- том и другими ужасами тоталитарного насилия, в виде решения все чаще предлагается образ Бога не властвующего, а страждущего (во Христе) и солидарного со всеми страдальцами. Этому типу дискурса угрожает опасность впасть в сентиментальность и погрешить против мыслительной (в т. ч. и богословской!) строгости; традиционная теология всегда говорила о страдании Богочеловека Христа, но не о страдании божественной природы как таковой (ср. догматическое осуждение теопасхизма). С. С. Аверинцев
31
«ТЕОДИЦЕЯ» «ТЕОДИЦЕЯ», «Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла» (Essais de theodicee sur la bonte de Dieu, la liberte de l'homme et l'origine du mal) — свод философии Лейбница, созданный им после выхода в свет «Исторического и критического словаря» (1696—97) /7. Бейля в полемике с ним и со всем религиозно-философским знанием эпохи. Лейбниц считал, что в современную ему эпоху Богопочита- ние деградировало до формальности обряда и догмата, тогда как в христианстве его основатель возвел в закон естественную религию всеобщего спасения. Важно достичь ровного расположения духа в любви, смирении и терпении, чему служит прояснение великого вопроса о свободе и необходимости. Ленивый разум ссылается на судьбу или на всевластие Бога; надлежит прояснить трудный, пока еще мало осмысленный путь самоопределения свободного деятеля. Преформация предопределила вещи природы и искусства как самодвижные автоматы; задача нашего познания — бесконечно продвигаться в развертывании семян этого самодеятельного устройства природы в нас самих. «Предварительное рассуждение о согласии веры и разума» строится на различении между истинами Откровения, превышающими разум, и суевериями, противоречащими разуму. 1-я часть содержит учение о божественном оптимуме и максимуме (минимуме) как необходимом пределе, вне которого все тонуло бы в неопределенном равенстве. Упреки Богу происходят от трудности понять замысел наилучшего из миров, необозримо растянутого во времени и пространстве. Следует различать метафизическое зло, т. е. абсолютно неизбежное и общепризнанное несовершенство индивидов, физическое зло, т. е. их иногда неизбежное страдание, и моральное зло, избежать которого всегда в человеческих силах. Не человеку знать все основания, по каким Бог допускает зло для направления всего к добру. 2-я часть с той же энциклопедической широтой и с экскурсами в историю, этнографию и лингвистику тезис за тезисом разбирает философскую теологию Бейля. У зла нет своего особого начала, с которым Бог находился бы в борьбе. Любые недостатки малых миров обращаются творящим началом в благо, хотя творец не имел изначально частных определений воли, оставив т. о. свободу своему бытию. Постоянство и преемственность божественной воли объясняется неизменной оптимальностью, простотой и единообразием его путей. Утверждение, что эта закономерность всего происходящего ограничивает Бога, равносильно упреку, что Он не в состоянии провести от одной точки к другой линию короче прямой. 3-я часть касается физического зла (природных дисгармоний) и сохранения нравственной вменяемости разумного создания в условиях причинной детерминации. Человек обладает большей властью над своей волей, чем склонен думать. Ему принадлежит божественная способность избрать действенным решением одну из возможных последовательностей вещей (один из образов мира). Назначение философского труда в том, чтобы допустить деятельность души как духовного автомата, способного к бессознательному творчеству идеальных вещей. «Теодицея» сопровождается приложениями и дополнениями на темы свободы, необходимости и случайности, зла. Рус. перевод К. Истомина (1887—92). Лит. см. к ст. Лейбниц. В. В. Бибихин ТЕОЛОГИЯ (греч. 0еоХоу1а, от 0eoc — бог и Ахгуос — слово, учение) — богословие, совокупность религиозных доктрин о сущности и действии Бога, построенная в формах идеалистического умозрения на основе текстов, принимаемых как божественное откровение. Одна из предпосылок теологии — концепция личного Бога, сообщающего непреложное знание о себе через свое «слово», почему теология в строгом смысле возможна только в рамках теизма или хотя бы в русле теистической тенденции. Вторая предпосылка теологии — наличие достаточно развитых форм философии. Хотя теология не может обойтись без философского понятийного аппарата (ср. неоплатонический термин «единосущный» в христианском символе веры), она по сути своей отлична от философии, в т. ч. и от религиозной философии. В пределах теологии как таковой философское мышление подчинено гетерономным основаниям; разуму отводится служебная герменевтическая (истолковательная) роль, он только принимает и разъясняет «слово Божие». Теология авторитарна; в этом смысле она отлична от всякой автономной мысли, в т. ч. философии. В пат- ристике складываются как бы два уровня: нижний — философская спекуляция об абсолюте как о сущности, первопричине и цели всех вещей (то, что называл «теологией» еще Ари- стотель — синоним «первой философии», или метафизики); верхний уровень — не постигаемые разумом «истины откровения». В эпоху схоластики эти два вида теологии получили обозначение «естественной теологии» и «богооткровенной теологии». Такая структура теологии наиболее характерна для традиционных доктрин. Перенос акцента на мистико-аске- тический «опыт», запечатленный в предании, определяет облик православной теологии: единое предание не позволяет ни «естественной теологии», ни библеистике вычленяться из своего состава. Протестантская теология иногда тяготела к отказу от понятия «естественной теологии»; в 20 в. такие тенденции стимулировались влиянием экзистенциализма, а также стремлением вывести теологию из плоскости, в которой возможно столкновение с результатами естественно-научных исследований и с философскими обобщениями этих результатов. Именно по вопросу о понятии «естественной теологии» резко разошлись ведущие представители диалектической теологии — IL Барт и Э. Брукнер. Догматическое содержание теологии понимается как вечное, абсолютное, не подлежащее какому бы то ни было историческому изменению. В наиболее консервативных вариантах теологии, особенно в католической схоластике и неосхоластике, ранг вневременной истины дан не только «слову Бо- жию», но и основным тезисам «естественной теологии»: рядом с «вечным откровением» встает «вечная философия» (philosophia perennis). На переходе от Средневековья к Новому времени оппозиционные мыслители подвергались преследованиям не только и не столько за несогласие с Библией, сколько за несогласие со схоластически истолкованным Аристотелем. Однако перед лицом смены социальных формаций и культурных эпох теология вновь и вновь сталкивается с проблемой: как ей обращаться к меняющемуся миру, чтобы на языке неизменных догматических формул выразить новое содержание. Консерватизм грозит полной изоляцией от развития общества на современном этапе, модернизм, связанный с «обмирщением» религии, — разрушением ее основных устоев. Подобные тенденции есть также в истории теологии всех вероисповеданий. Современная теология испьггывает кризис. Теология невозможна вне социальной организации типа христианской церкви и иудаистской или мусульманской общины, понятие «слово Божие» теряет смысл вне понятия «народ Божий» как адресата «слова». Это выражено Августином:
32
ТЕОЛОГИЯ «Я не поверил бы и Евангелию, если бы меня не побуждал к тому авторитет вселенской церкви». Попытка протестантизма отделить авторитет Библии от авторитета церкви не смогла до конца лишить теологию ее институционального характера как вероучения, обращенного от тех, кто «поставлен» в церкви учить членов церкви, к этим поучаемым. Сущность теологии как мышления внутри церковной организации и в подчинении ее авторитетам делает теологию несовместимой с принципами автономности философской и научной мысли. Поэтому начиная с эпохи Возрождения не только материалистическая, но и некоторые направления идеалистической философии формировались в более или менее антагонистическом отталкивании от теологии и создали богатую традицию ее критики. Эразм Роттердамский критиковал теологию как сухую и скучную игру ума, становящуюся между человеческой личностью и евангельской «философией Христа». Мотив практической бесполезности теологического умозрения ярко представлен у Ф. Бэкона и энциклопедистов. Критика теологии обосновывалась также критикой Библии как основы теологии; классиком такой критики был уже Б. Спиноза. Новый уровень антитеологической мысли был достигнут Л. Фейербахом, поставившим вопрос о теологии как отчужденной (см. Отчуждение) форме человеческого сознания и систематически истолковавшим теологический образ Бога как негативный и превращенный образ человека. Марксистский атеизм толкует теологические построения как отражения антагонистических социальных отношений, подчиняющих человека нечеловеческому началу. См. также ст. Религия и лит. к ней. С. С. Аверинцев ГЕНЕЗИС ТЕОЛОГИИ. Генезис теологии как спекулятивного учения о Боге, создаваемого на основании текстов Откровения, связан с теистическими религиями, к которым относятся иудаизм, христианство и ислам. Божественное слово представлено в иудаизме Ветхим Заветом, в христианстве — Ветхим и Новым Заветами, в исламе — Кораном. Это учение может быть выражено в рационально-логической форме или в форме мистико-интуитивного созерцания, озарения, просветления Слова и соответственно восходит к индоевропейским представлениям о верховном божестве, которое означало не только «бога-отца», но и «бога Солнца», будучи этимологически увязанным с индоевропейским корнем глагола «сиять», «светить» (Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984, т. II, с. 791). Это объясняет огромное значение, которое уделяется в теологии идее света. Термин «теология» употреблялся в античной Греции — в божественных генеалогиях, религиозных и нерелигиозных сказаниях и пророчествах, в эпосе и трагедии. Как пишет Августин, «в тот же период времени существовали поэты, которых называют теологами за то, что они писали стихи о богах, но о богах таких, которые были... людьми, или были стихиями... мира, или же по воле Творца и за свои заслуги облечены были начальствованием и властью». Среди них «были Орфей, Мусей и Лин» (Августин. О граде божием. М., 1994, т. IV, с. 20-21). Аристотель, разделив умозрительную философию на математику, физику и теологию, рассматривал ее как «учение о божественном». Эта трактовка сохранялась и в Средневековье до 12 в. Теология, по Аристотелю, была «первой философией», «исследующей самостоятельно существующее и неподвижное», являющиеся источником и целью бытия. Это «достойнейшее знание должно иметь своим предметом достойнейший род сущего» (Метафизика, 1026 а 15—20, 1061 b 1). Стоики под философской теологией понимали мысль, рассмотренную с позиций откровения; мифология при этом представлялась как своеобразная философская аллегория. Варрон различает три вида теологии: мифическую, физическую, гражданскую. Первая находится в ведении поэтов, вторая — философов, третья — народов. Трактовка теологии Варроном подверглась критике Августином (см. «О граде божием», кн. 18), который отличает «истинную теологию», под которой понимается «теория, дающая объяснение о богах», «учение или речь о божестве» («О граде божием«, кн. VI, гл. 5—8; кн. VIII, гл. 1) от языческого («баснословного») учения о богах. СРЕДНЕВЕКОВАЯ ТЕОЛОГИЯ. В Средневековье исследователи теологических проблем чаще всего именовались философами, Петр Абеляр в «Теологии» называет их также divini, т. е. магистрами, обсуждающими божественные предметы. Псевдо-Дионисий Ареопагит понимает под теологией Откровение в его мистико-символическом значении. Термин «теология» прочно входит в употребление как спекулятивное учение о Боге с 1-й пол. 13 в., когда в Парижском университете был открыт теологический факультет, хотя уже у Фомы Аквинского «священное учение» (doctrina sacra) представляет собой синоним теологии. Можно выделить три этапа становления теологии: первый начался еще в эпоху ранней патристики и продолжался вплоть до 10 в.; второй охватывает 11—12 вв.; третий —13—14 вв. Главное содержание раннехристианской теологии состояло в тринитарных и христологических спорах. Эпоху апостольских мужей и апологетов характеризуют два главных направления: защита Божественного достоинства Христа перед иудаизмом и защита единства Бога перед политеистическими религиями. К моменту завершения этой эпохи сложились предпосылки для канонизации текстов Библии и создания к ним исторического (буквального), аллегорического и мистического комментариев. В это время теология отождествлялась со спекулятивной философией прежде всего потому, что исходным и конечным пунктом созерцания той и другой был Бог. Разум был мистически ориентирован, поскольку был направлен на постижение Слова, сотворившего мир и потому чудодейственного, а мистика рационального организована в силу уже того, что само Слово по своей сути логично. Когда Тертуллиан хотел выразить новое мировоззрение, т. е. философствующее богословие, он называл его «христианством» или «христианским основанием» («О воскресении плоти»), объясняя смысл такого именования тем, что «философы только стремятся к истине... христиане же владеют ею» («К язычникам»). Такие представления обусловили двуосмысленную природу теологии: она, с одной стороны, опирается на сверхразумное Откровение Бога (им-то и владеет христианин), причем для трех теистических религий (иудаизма, христианства, ислама) это исключительно Бог Библии, а с другой — на рациональный анализ Откровения с помощью выработанных собственно христианством мыслительных приемов, преобразовавших систему античных категорий и создавших механизмы переносов (трансляций) понятий из одного вида знания в другой (напр., из теологического в естественное или этическое и наоборот). Разум находился в прочном родстве с верой (см. Разум и вера). Можно даже сказать, что христианское Средневековье открыло способность разума быть верующим. Как полагал Тертуллиан, интуитивное, дологическое знание Бога
33
ТЕОЛОГИЯ дано душе. Пытаясь отрефлектировать это дологическое, разум расчищает к нему путь до тех пор, пока не натыкается на нечто предельное, о чем уже ничего нельзя сказать, на что можно только указать: вот оно, и оно есть. Поскольку Бог как первая реальность обнаруживает себя именно т. о., в Него можно лишь уверовать, уверовав одновременно и в то, что этот предел положен Богом, «не желавшим, чтобы ты верил во что-то иное, кроме установленного Им, а потому не желающим, чтобы ты еще что-то искал» (Тертуллиан. Избр. соч. М., 1994, с. 111). На вопрос, что вначале — Афины или Иерусалим, поставленный Тертуллианом и повторявшийся впоследствии в христианстве Петром Дамиани, Бернардом Клер- воским, в иудаизме Аароном Бен Элья, в исламе ал-Газали, Тертуллиан дает ответ в пользу второго по следующим основаниям. В правильность поисков Бога необходимо верить: если нет веры, нет и правильности, т. е. правила. «Нашел ты тогда, когда поверил; ведь ты не поверил бы, если бы не нашел, равно как ты не стал бы искать, если бы не надеялся найти. Значит, для того ты ищешь, чтобы найти, и для того находишь, чтобы поверить». Вера есть предел или свертывание разума в душе. «Этот предел положен тебе самим итогом разыскания» (там же). Познание, начавшись в душе, в пределе вновь возвращается в эту же душу, или в «простоту сердца», укрепив его, — мысль, совершенно чуждая античной философии, а, по Тертуллиану, доказывающая, почему рациональные Афины всегда «после» духовного Иерусалима. В Средневековье считалось, что Бог — обладатель полноты истины, знания, блага; любое самое правильное человеческое умозаключение относительно Него — правдоподобно. Потому верифицирующая процедура теологии 1) всегда обращена в прошлое, поскольку оно свершено, неизменно и подтверждено свидетельствами, 2) оформлена как ссылка на текст Откровения. Опора на «истинное» неперерешаемое прошлое и на авторитет Откровения означает, что назвавший себя христианином человек бескомпромиссен в выборе веры, для него нет иной истины, иного Бога. Христианский Бог — Бог живой, лично пекущийся о мире и лично собеседующий с миром. Как писал отец Церкви Татиан в «Речи против эллинов», Слово родилось «через сообщение, а не через отсечение» (Ранние отцы церкви. Брюссель, 1988, с. 373). Предельное, обретенное при анализе собственной души знание оказывается перед лицом Бога, потому оно всегда «исповедальное» знание. Теоретизирование в христианстве всегда идет рядом с эмоционально- чувственным ожиданием личной встречи с Богом, поисками «Лица Божьего» (Пс 23:6), поскольку взыскующий этой встречи сам есть личность. Тертуллиан, перенесший термин «личность» из юридической сферы в теологическую, идеей первой Встречи объясняет смысл личности и человеческого бытия. Личная встреча с Богом — удел человеческой души, которая строга к себе и непримирима к ересям. Впадение в ересь трактуется им как личный проступок, небрежение или презрение к Богу. Теология связана с верой в Бога Творца и доверием Богу. Суеверие — это не рефлектированная вера в любое сверхъестественное. Душа человека доверяет Богооткро- венным сочинениям, поскольку Писание возникло раньше языческих сочинений, затем — сочинениям апостолов, апологетов, отцов Церкви. Платонизм, аристотелизм, неоплатонизм, стоицизм были включены в христианское теологическое мышление не на основании конвергенции, а на правах, с одной стороны, свидетельства древней естественной веры людей в христианского Бога, а с другой — как моменты оспаривания поставленных этими философскими учениями онтотеологических проблем, игнорировать которые не вправе серьезный ум. Доникейский и посленикейский периоды в теологии проходят в тринитарных и христологических спорах, в которых определяются ортодоксальные (Афанасий Великий, каппадокий- цы) и еретические позиции (арианская, савеллианская, мон- танистская), в спорах о предопределении (Аврелий Августин, Северин Боэций). На их основании в 4—7 вв. сложилась развитая система догматики. Работа над догматами, связанная с задачей встраивания земного мира в горний, с попытками определить соотношение между миром умозрительных сущностей и эмпирическим миром в основном была завершена на VII Вселенском соборе (787). В 8 в. Иоанн Дамаскин выразил в «Изложении православной веры» сложившееся к тому времени предание на языке логически выраженных догматов. И для восточной (православной), и для западной (католической) мысли весьма существенна теологическая позиция Псевдо-Дионисия Ареопагита (6 в., перевод его трактатов на латынь осуществлен в 9 в. Иоанном Скотом Эриугеной). Основная мысль его «Мистического богословия» — «странность» Бога миру, предполагающая парадоксальные высказывания о Нем. Он — Мышление и Жизнь, безымянен и достоин любого имени, даже такого, которое передает представление о Боге через телесность. Последнее, по Псевдо-Дионисию, есть одна из важнейших возможностей богопознания, в котором участвуют все человеческие способности — чувственно-эмоциональные, рациональные, духовно-мистические, сливающиеся в единый онтогносеологический акт. Важнейшими ступенями к богопознанию являются покаяние, сопровождающееся молитвой, исповедь, приятие искупления. Молитва — свидетельство «напряженного стремления к таинственным созерцаниям» при отрешенности от всего видимого. Такое погружение в Бога, осуществляемое с помощью специальной подготовки души, Псевдо-Дионисий называет «очищением». После него «при полном бездействии познавательных энергий» возможно соединение человека с Богом, который т. о. «собирает» человека. Первоначальные функции собирания осуществляет солнечный свет как видимый образ Божественного блага, окончательное же схватывается умопостигаемым светом, или —
что то же — Божественным пресветлым мраком. При переходе на высшие ступени катафатическое (положительное) познание Бога сменяется апофатическим (отрицательным). Такая теология знаменательна полным отсутствием любой мифологии и любых признаков профанной жизни. Это связано с иным, чем в мифе, пониманием опыта не как общего, а как личного мистического переживания священного события — рождества, распятия, воскресения, — переданного через литургию, церковные таинства (см. Таинства церковные), проповедь. Ни о какой «жизни» Бога здесь не может идти речь, в то время как в мифе между жизнью богов и жизнью людей нет непроходимой границы. В развитое Средневековье на православном Востоке мистическая теология по-прежнему оказывается ведущей (концепция «умного делания» Симеона Нового Богослова). На католическом Западе мистическое и рациональное направления в теологии, хотя и были тесно связаны, все же различались, опираясь на создаваемый в это время схоластический метод. В 11 в. теология была занята не сотворением догм, но их объяснением. Самым выдающимся теологом этого времени считается Ансельм Кентерберийский. С его именем связано появление аргумента, который И. Кант назвал онтологичес-34
ТЕОЛОГИЯ ким доказательством бытия Бога, а Фома Аквинский, опровергавший это доказательство, — размышлением, согласно которому нельзя доказать, что Бог есть, поскольку это известно само по себе. Девизом Ансельма была «вера, ищущая разумения». Аргументы в пользу бытия Бога выдвигаются им в «Монологионе» и «Прослогионе». Это были первые трактаты, где вероисповедные истины доказывались без опоры на авторитет Священного Писания и были ориентированы на постижение «только рассудком» человека, «даже если он ум имеет средний». В «Монологионе» применяются доказательства, исходящие из ступеней совершенства («есть нечто наилучшее, и наибольшее, и высшее относительно всего существующего»). Суть доказательства в следующем: если есть некоторые существа, которые можно назвать благими, то источником их благости является бытие, которое есть наивысшее благо, мыслимое как «одно и то же в различных благах» и являющееся благом «само через себя», в то время как другие благие сущности являются благими через него. Из такого рассуждения, по мысли Ансельма, очевидно, что «существует нечто одно» — наиблагое и наивысшее по отношению к всему существующему. Проблема, которую пытается решить Ан- сельм в этом трактате, — как возможно возникновение чего- то существующего из нечто, обладающего наивысшим бытием, тогда как известно, что мир создан «из ничего». Если не обратить внимания на эту проблему, то легко представить Ансельма платоником (Коплстон). «В связи с «ничто», — как пишет Ансельм, — существует некоторая заминка», ибо «каким образом то, что не имело никакого бытия, способствовало тому, чтобы нечто пришло к бытию?» По мысли Ансельма, идея «ничто» теснейшим образом связана с идеей слова и мысли, одновременно обладающих способностью быть и не быть. То, относительно чего Аристотель сомневался: субстанция это или количество, для христианского ума есть очевидная творящая субстанция, т. е. действительная вещь, представленная как звучание букв или слогов, с которой одной только и связано «ничто», осуществляющее перевод от небытия к бытию. В разуме Творца должен быть «как бы образец» вещи, которую предстоит сделать, или ее формы, или подобия, или правила. Сам разум при этом тождествен «изречению вещей», которое есть внутренний монолог Мастера, осуществляемый с помощью воображения и представляющий разные смыслы сотворяемого предмета (один смысл — обозначение конкретного человека именем «человек», другой — представление только имени «человек», третий — созерцание телесного образа человека, четвертый — мысленное созерцание его всеобщей сущности). Ум «схватывает» (или конципирует) внутренней речью всю полноту предмета. Там, где нет творящего ума, действительно нет ничего. В «Прослогионе» доказательство бытия Бога проводится с помощью аргумента, который представляет Бога как «нечто, больше чего нельзя ничего себе представить». Ансельм использовал пример из Псалтири, где некий безумец отрицал Бога. Если, по предположению этого безумца, объекта мысли нет, то это означает, что Бога нет вне его интеллекта, а значит, Он и не существует. Но если тот безумец говорит и думает о Боге, следовательно, Бог есть в его интеллекте, как произведение в уме художника, «даже если он не имеет в виду, что такая вещь существует». Если принять Бога за превосходящее все мыслимое и отрицать его бытие вне разума, то это означает признание существования в реальности нечто большего, чем Бог. Потому либо Бог есть то, выше чего нельзя помыслить, что означает его существование и в уме, и в действительности, либо мыслится нечто большее, чем Бог, но тогда отрицающий Бога отрицает сам предмет мысли. Исходя из Августинова отождествления бытия, благости и познания, в которое входит и чувственное познание, Ансельм ведет к необходимости, а не к возможности существования Бога, к его вечности и всемогуществу. Он утверждает немыслимость представлений о Боге, «не могущем многого», а именно: не могущего «повреждаться, лгать, делать истинное ложным, как бывшее небывшим». Он предполагает, что упомянутые «способности мочь» являются немощью, о чем, как о мощи, говорится «в иносказательном смысле, как многое говорится в несобственном значении». Осуществлению комментария богословских текстов способствовали многочисленные переводы еврейских и исламских теологов, Псевдо-Дионисия Ареопагита, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина. Во время крестовых походов и испанской реконкисты иудей ибн Гебироль (Авицеброн) и мусульманин ал-Газали (Альгецель) служили школьными авторитетами. Создавались многочисленные «диалоги между философами, иудеями и христианами» (Петр Абеляр, Гильом из Шампо). Тексты европейских теологов в свою очередь переводились на иврит. Ко времени возникновения схоластики относится начало дисциплинарного разделения теологии и философии. С этого момента богословские трактаты стали называться «теологиями» (Петр Абеляр, Гильберт Порретанский). Если они еще, как правило, имели трехчастную структуру (первая часть посвящена определению веры, вторая — милосердию, или любви, третья — таинствам (Манегольд Лаутенбах- ский, 11 в.), то с Абеляра такая структура начинает разрушаться, полностью подчиняясь авторским задачам богопознания. Абеляр впервые выделяет теологию как цельную теоретическую дисциплину, обладающую процедурами верификации, которые не предполагают экстрадисциплинарной деятельности, способной подтвердить или опровергнуть ее результаты. Этика, или моральная философия, также вправе стать дисциплиной со своим особым предметом, предполагающим в отличие от теологии деятельность не человечества в целом, а лишь живущего поколения, которую верифицирует «эта» жизнь. Дисциплинарный смысл и дисциплинарная истинность в теологии слиты в нерасчлененное целое, операции верификации знания и его объяснения наложены друг на друга, и предмет теологии определен способностью теолога вносить в массив знания то, что ему удастся объяснить ссылками на текст Писания. Поскольку из трех Лиц Троицы «ответственным» за произведения человеческой деятельности объявляется Бог Дух Святой, то третью Ипостась Троицы Абеляр начинает связывать с функцией покровителя знания. Не исключено, что именно по этой причине он, рационалист в средневековом смысле, поставивший понимание веры основной школьной (схоластической) задачей, назвал построенную им молельню Параклетом в честь Св. Духа. На основании существовавшего с апостольских времен предположения об имеющем место быть некоем «новом» знании, хотя оно и не вмещается в человека (Ин 16:12—13), Абеляр в трех редакциях «Теологии» («Теология Высшего блага», «Теология для школяров», «Христианская теология») теоретически формулирует мысль 1) об исторической ограниченности человеческого знания и 2) о необходимости постоянного ввода в него знания «нового», которое расценивалось бы не только как факт интуиции: оно должно быть выявлено в предмете, поставлено как проблема и переведено в ранг признанного знания с помощью верификации Священным Писанием и диалектичес-
35
ТЕОЛОГИЯ ких процедур. Спустя полтора столетия Фоме Аквинскому создание нового знания уже вменяется в заслугу. С Абеляра теология, во-первых, обнаруживает себя как диалектическая теология, во-вторых, несет в себе зародыш будущей научной дис- циплинарности, ибо способствует разработке стандартов когнитивной точности и строгости. Теологией у Абеляра называется и ais (искусство), и disciplina (дисциплина), и scientia (наука). Диалектическая теология подверглась критике со стороны мистической теологии (Бернард Клервоский), которая первично основывалась на данностях «внутреннего опыта», а не на логических аргументах. Реакция на создание диалектической (рациональной) теологии спровоцировала процессы над Абеляром и его осуждение как еретика на Суассонском (1121) и Сансском (1140) поместных соборах. Тем не менее результаты обсуждения предмета теологии не замедлили сказаться при создании новых познавательных схем. Гуго Сен-Викторский четко выявляет двухуровневую структуру теологии, разделив ее на «мирскую теологию» (theologia mundana) и «божественную теологию» (theologia divina). Первая исследовала сущность Бога, впоследствии она была названа «естественной теологией» (theologia naturalis); вторая, считавшаяся высшей, исследовала Бога, воплощенного в Логосе и церковных таинствах, — в будущем она стала именоваться «теологией откровения» (theologia revelata). Членение единой теологии надвое становится устойчивым. Это означает, что самому понятию естества, или природы, придается устойчивый характер, чего не было в Античности, воспринимавшей «природу» как мир рождающихся и преходящих вещей или указание на генезис вещи. В развитом Средневековье природа сакрализуется как время и пространство. Именно в 12 в. образ книги природы, появившийся значительно ранее, с одной стороны, становится поэтическим штампом, с другой — употребляется как отличие от Книги-Библии (Алан Лилльский, Раймунд Себундский). Подобного рода разделение вело к далеко идущим последствиям: поскольку у обеих Книг был один и тот же автор — Бог, «природа» начинает осознаваться как священный текст равного достоинства с библейским. Третий этап развития теологии по времени совпал с основанием Аристотелевых трактатов «Физика» и «Метафизика», в которых рассматриваются проблемы перводвигателя и сущности, и арабской философии. Анализ Аристотеля, Авиценны и Аверроэса привел к появлению доктрины двух истин (Сигер Брабантский, Боэций Дакийский), согласно которой истины разума не соответствуют истинам веры. Это окончательно разделило теологию и философию, ибо, по представлениям парижских «аверроистов», 1) вера не требует доказательств, 2) суждения философа основываются только на разуме, доводы которого суть не вера, а наука. Опираясь на упомянутые трактаты Аристотеля, «аверроисты» доказывали совечность мира и Бога, невозможность божественного вмешательства в дела мира. Эти идеи в значительной степени способствовали развитию научного познания (Роберт Гроссетест, Роджер Бэкон), основанного на аргументации и эксперименте, т. е. стала вырабатываться верифицирующая процедура, которая в отличие от теологии была направлена не в прошлое, а в будущее, но, подобно теологии, это познание также формировалось как цельная теоретическая дисциплина, не предполагающая экстрадисциплинарной деятельности. Все эти изменения, хотя и имели в качестве конечной цели бого- познание, способствовали появлению наряду с онтологическими выделенных из них гносеологических проблем. Особенно наглядно это показывает пример теологических идей Фомы Аквинского, который, утверждая автономию философии, пытался все же соотнести разум с верой. Догматы веры Фома разделил на рационально постижимые (Бог существует, Бог един) и непостижимые (творение мира, троичность Бога). Первые являются предметом и философии, и теологии, вторые — только теологии, которая, с одной стороны, есть высшая форма философской рефлексии, а с другой — направлена на богопознание, к чему, в отличие от философии, как он полагал, призваны все люди. Все конечные вещи в мире — это примеры основного различия между сущностью и существованием. Реальное сущее являет сущность вещи, которая в свою очередь присуща (как общее) всем однородным вещам, выражая их «чтойность», или природу. В полной мере такое наименование сущего относится к субстанциям, которые принимают акциденции, и потому «некоторым образом и в определенном смысле» имя сущего относится и к акциденциям. Но «более истинным и благородным образом» сущее есть в простых субстанциях, состоящих из материи и формы. Только в их единстве сущность есть сущность. Иначе не различались бы физические и математические определения. Когда вещь получает бытие, то оно есть и в том, что относится к сущности, и в том, что относится к существованию. Здесь нет временного предшествования или последовательности: акт существования обеспечивает бытие сущности, но не наоборот. Сущность не обеспечивает вещи необходимости ее существования. Прежде всего это относится к акту высказывания. Если субъектом высказывания (подлежащим) является конечная вещь, такое высказывание случайно. Но оно может быть необходимым, если его субъектом будет сущность бесконечная. Тождество сущности и существования осуществляется в Боге, потому только о Нем и можно сказать, что Он может существовать. Фома отвергает Ансельмов аргумент о существовании Бога, считая его не доказательством, а самоочевидностью, поскольку он основывается: 1) на привычке («то, что впиталось душой с детства, так крепко удерживается, как если бы оно было естественно и известно само по себе»); 2) на отсутствии различия между тем, что просто известно само по себе, и тем, что известно само по себе «для нас». Из ясного и понятного имени «Бог» еще не следует, что «Бог есть». И не для всех, кто соглашается с тем, что Бог есть, очевидно, что Он есть то, больше чего нельзя ничего помыслить, «поскольку многие древние говорили, что этот мир есть Бог». Фома отвергает и мнение, согласно которому существование Бога определяется только верой. Он предлагает доказательства, исходя не из представления о Божественной сущности, относительно которой человеческому разуму ничего не известно, а исходя из идеи Божественных действий, которые чувственно воспринимаемы, хотя Бог выше всего чувственно воспринимаемого. Эти действия дают основания для доказательства того, что Бог есть. Потому начало познания о Том, что превосходит чувство, обретается в самом чувстве. Фома ведет свои доказательства с признания эмпирических фактов, которые намечают пять путей к Богу. 1. Движение есть существенная неустранимая деталь универсума. Космическая функция движения не деструктивный элемент, вносящий распад в стройный космический замысел, а необходимый инструмент для достижения соответствия между изменчивостью и вечностью, правдоподобием и истиной, разумом и верой. Движение есть перевод чего-то одного во что- то другое, напр. перевод потенции в акт. Однако осуществить
36
ТЕОЛОГИЯ ОСВОБОЖДЕНИЯ такой перевод может тот, кто уже активен. Но одна и та же вещь не может одновременно быть движимым и двигателем. Значит, то, что движется, чем-то движимо. Все изменчивое и движимое неизбежно приводится к началу неизменному и неподвижному, т. е. к Богу. 2. Тварный мир подчинен порядку действующих причин. Однако ряд причин не может уводить в бесконечность, но прекратить причинение означает прекратить действие. Поэтому необходимо признать «действующую причину», имя которой — Бог. Четыре Аристотелевы причины преобразовались в одну. Притом причина здесь — наибольшее бытие, а следствие — сопричастность ему. 3. В мире есть вещи, бытие которых «возможно». Это вещи конечные — возникающие и исчезающие, т. е. они обладают возможностью как небытия, так и бытия. Они не могли бы быть, если бы не было нечто, существующее необходимо, в противном случае было бы невозможно никакое начало. Все сотворенное сущее имеет необходимость в чем-то другом, кто имеет необходимость не в другом, а в себе самом, а это есть Бог. 4. Все сущее в мире обладает разными степенями совершенства. Однако отношение «более-менее» подразумевает некое абсолютное совершенство, выше, истиннее и добрее чего уже нет, т. е. Бога. 5. Все тварные, в т. ч. неразумные, сущности имеют свое целеполагание (этот путь доказательства называется путем «финализма», или «распорядка природы») для полного выявления своей сущности. Очевидно, что цель, или финал, достигается определенным намерением. Ясно, что неразумное не может двигаться к цели без руководства чем-то разумным. Эта сила есть Бог. С Фомы Аквинского начинает четко ощущаться двойственность теологии: попытка понять Божественную тайну парадоксально сталкивает требования холодного, «считающего» рассудка с личностными непосредственными чувствами верующего. Попытку снизить высоту этой «перегородки» предпринял Иоанн Дуне Скот, предложив подвергнуть критике теологические и философские аргументы. Идею эквивокации, двуос- мысленности предметов, имеющих разное определение, но одинаковое имя, он предложил заместить идеей единогласия, или однозначности, фиксирующего «простые сущности», никоим образом не совпадающие с другими. Бог является таким простым понятием сущего, которое однозначно приписывается всему, что есть. Простое конечное сущее не требует доказательства в силу своей очевидности. Но его требует простое бесконечное сущее. Это сущее есть в силу того, что оно есть основание, или причина, существующая или действующая сама по себе. Этим и определяются границы философии, поскольку понятие бесконечного сущего не может выразить полноты и таинственности Бога. Но уже Уильям Оккам «перегородку» между Божественной и человеческой творческой деятельностью, если и не устраняет, то делает проницаемой. Эта проницаемость дает человеку возможность действовать и в земном мире, уже наполненном вещами («после вещей»), и в божественном творческом мире «до вещей», создавая возможности для будущей науки и всего того, что числит земную эмпирию человеческой познавательной деятельностью, способной накапливать и передавать всеобще значимое знание, среди условий собственного существования. В эпоху Реформации идея теологии как умозрительной дисциплины была отвергнута. Ее предметом стали исключительно личностные отношения Бога и человека. Лит.: Бриллиантов А. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эриугены. СПб., 1898; Болотов В. В. Лекции по истории древней Церкви, т. 1—4. М, 1994; Трубецкой Е. С. Учение о Логосе в его истории.— Собр. соч., т. 4. М., 1906; ГарнакЛ. Сущность христианства.— В кн.: Общая история европейской культуры, т. 5. СПб., 1911; О« же. История догматов.— Там же, т. 6; Попов И. В. Личность и учение блаженного Августина. Сергиев Посад, 1911, ч. 1—2; Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. М., 1914; Мартин Хайдеггер и теология. М., 1974, ч. 1—2; Петров - М. К. Язык, знак, культура. М., 1990; Богословие в культуре Средневековья. К., 1993; КарташевА. В. Вселенские соборы. М., 1994; Ма- ритен Ж. Философ в мире. СПб., 1994; Неретина С. С. Слово и текст в средневековой культуре. Концептуализм Абеляра. М., 1994; Жиль- сон Э. Философ и теология. М., 1995; Glawe W. Die Hellenisiening des Christentums in der Geschichte der Theologie von Luther bis auf die Gegenwart. В., 1912; HarnackF. von. Die Entstehung der christlichen Theologie und des kirchlichen Dogmas. Gotha, 1927; Koepgen G. Die Gnosis des Christentums. Salzburg, 1940; Hessen J. Griechische oder biblische Theologie? Das Problem der Helleniesierung des Christentums in neuer Beleuchtung. Lpz., 1956. С. С. Неретина ТЕОЛОГИЯ АПОФАТИЧЕСКАЯ - см. Апофатическая теология. «ТЕОЛОГИЯ АРИСТОТЕЛЯ» — арабское переложение ряда текстов Плотина (из «Эннеад» IV 3, 4, 7, 8, V 1, 2, 8, VI 7), возможно, сделанное на основе парафразы Порфирия. Различается т. н. «вульгата» (версия большинства манускриптов) и пространная версия (иудео-арабские фрагменты и латинский перевод). Арабский перевод выполнил христианин сирийского происхождения (из Эмесы) Абд ал-Маших ибн Абдаллах ибн Найма, перевод был выправлен ал-Кинди (ум. сер. 9 в.). В латинском переводе вплоть до 17 в. издавалась в составе сочинений Аристотеля. Была источником неоплатонического влияния на арабскую и еврейскую средневековую философию и западноевропейскую схоластику. По-видимому, тому же переводчику принадлежит и т. н. «Послание о божественной мудрости», содержащее отдельные главы из «Эннеад» (V 3, 4, 5, 9). Ряд сентенций из Плотина, отчасти совпадающих с текстом «Теологии Аристотеля», переведены в составе т. н. «Речений мудрого грека». Лет.: BadaviA. Plotinus apud Arabes. Cairo, 1955, 1966; Koweit, J977, p. (43)—(55), 1, 255; Idem. La transmission de la philosophie grecque au monde arabe. P., 1968; 2 ed., 1987, p. 29-30, 46-59, 85-86; Plotini Opera, ed. P. Henry et H.-R. Schwyzer, t. II. P.-Brux., 1959 (p. XXXIV- XXXVI: сведения о рукописях, изданиях и, отчасти, составе данных арабских переложений Плотина; в этом же томе в качестве параллели к соответствующим местам греческого текста Плотина дан английский перевод арабского текста); AuoadM. La Theologie d'Aristote et autres textees du Plotinus Arabus.— «Dictionnaire des philosophes antiques». P., 1989,1, p. 541-590. Ю. А. Шичалин ТЕОЛОГИЯ ОСВОБОЖДЕНИЯ — радикальное направление католической теологии, зародившееся в странах Латинской Америки в 1970—80-х гг и развивающееся не только как оригинальные теологические и философские поиски, но и как широкое социальное движение. Крупнейшими основателями и теоретиками теологии освобождения стали Гус- таво Гутьеррес (Перу), Уго Ассман, Леонардо Бофф, Хуан Со- брино (Бразилия), Хуан Сканноне (Мексика), Хуан Луис Се- гундо (Уругвай) и др. На развитие теологии освобождения большое влияние оказали II Ватиканский собор (1963—65), на котором была выдвинута социальная доктрина Католической церкви, радикально модернизированная в соответствии со «знаками времени», и Вторая конференция СЕЛАМ — Латиноамериканского
37
«ТЕОЛОГИЯ ПЛАТОНА» епископального совета, — состоявшаяся в 1968 в г. Медельин (Колумбия) и ознаменовавшаяся заметным «полевением» Латиноамериканской церкви. В последней произошел раскол — на традиционную церковь с ее невмешательством в политику, выполняющую традиционные задачи церкви, индивидуальное спасение души, проповедь терпения, смирения, и обновленческую, «либерационистскую», теоретическим выразителем которой стала теология освобождения. Новое теологическое направление характеризовалось четкой социальной позицией его сторонников: участие в борьбе за освобождение народов Латинской Америки от социального, политического, экономического гнета, выход на арену политической борьбы не с оружием в руках, а с обновленным «Словом Бо- жиим». Основатели теологии освобождения обучались в крупнейших теологических центрах Европы и США, были хорошо знакомы с европейской философией, с теологиями, имеющими политическую окраску, — «теологией революции», «теологией надежды», «политической теологией». Первоначально представители теологии освобождения в основном повторяли те концепции, которым они обучались в Европе, но, позже, следуя наставлениям СЕЛАМ, начали изучать конкретную ситуацию в Латинской Америке, проводя социологические и со- циографические исследования, организуя курсы, семинары, на которых доминировавшая прежде тема «вера и развитие» постепенно переходила в тему «вера и освобождение». Основная идея появившегося направления теологии — политизация и историзация сознания верующих: межличностные отношения (отец — сын, мужчина — женщина, сестра — брат, хозяин — работник) являются политическими. Лейтмотивом теологии освобождения стало также осознание факта угнетения народных масс в Латинской Америке. Представители этого направления пытались переосмыслить все содержание христианства, исходя из требований освобождения и принимая во внимание специфические условия стран континента. Г. Гутьеррес называет теологию освобождения «политической герменевтикой Писания», критическим отражением христианской практики в свете Слова Божьего. В связи с этой основной задачей радикально пересматриваются традиционные теологические темы: эсхатология, экклезиология, экзегеза Библии. Особое внимание теологи освобождения уделяли герменевтике, адекватной, по их мнению, Библии и другим религиозным текстам. Они отвергали буквалистское понимание Библии. Задача богословов, по их мнению, заключается в том, чтобы раскрыть «огромный резерв значения», таящийся в библейских текстах, а это можно сделать только используя данные социальных наук, прежде всего истории, особенно стран Латинской Америки. Многообразие различных точек зрения, существующих в теологии освобождения, объединяет признание приоритета практики над теорией («ортопрактики» над ортодоксией) и использование марксистского анализа как метода познания социальной действительности. Заметное влияние на социально-политические взгляды латиноамериканских теологов оказала марксистская критика капитализма, учение о классах и классовой борьбе, о революции, экономических и политических принципах ликвидации социального гнета. Ориентированная на освободительную практику народа, на глубокое и достоверное познание социальной действительности, теология освобождения тем не менее подчеркивает, что Священное Писание остается единственным высшим источником христианской истины. Сама тема освобождения, по мнению теологов-либерационистов, является библейской. В Латинской Америке наименование «теология освобождения» было впервые применено в 1964, но только с 1968 оно приобрело политический смысл, как освобождение не только от первородного греха, но и от всех форм угнетения. Политическая функция теологии, по мнению теологов-либерационистов, — пророческая, критическая и освободительная. История едина, ее нельзя разорвать на священную историю спасения и секулярную историю. Царство Божие уже наступило, ибо социально-политические освободительные движения являются рационализацией спасения (внутри истории), и в них предвосхищаются признаки полного, священного спасения, которое уже близко и которое имплицитно включает милость Божию. В латиноамериканской теологии освобождения акцентируются идеи мессианства, профетизма; она видит современный кризис Католической церкви в том, что эта церковь во многом потеряла свою пророческую миссию и находится в плену у существующей общественной системы. Религия, по мнению теологов-либерационистов, должна выполнять роль иную, чем та, которую она выполняет в экономически развитых странах; теология же должна быть жизнеспособной в эпоху социальных перемен. Лит.: Scannone J. С. Teologia de la liberaciyn et praxis popular. Salamanca, 1976; GutierrezG. Teologia de la liberaciyn. Perspective. Salamanca, 1979; SegundoJ. L. The Liberation of Theology. N. Y, 1979; BoffL. Eglise: charisme et pouvoir: la theologie de la liberation. P., 1985; Theologie der Befreiung und Marxismus. Munster, 1986; Сох Н. The silencing of Leonardo Boff: Vatican and the future of W>red Christianity. N.Y, 1988. 3. А. Заритовская «ТЕОЛОГИЯ ПЛАТОНА» (Пер! хщ каш ПХахошх GeoAxyyiocc) — сочинение Прокла, единственная в своем роде систематическая сводка платонизма в его схоластической разработке. Написано, вероятно, в поздний период (после комментария к «Пармениду», первые три книги — до «Начал теологии»). Сама идея подобного сочинения возникает в ходе толкования «Парменида» и при осмыслении роли этого диалога как теологического завершения курса платоновской философии в постямвлиховском платонизме. Рассматривая корпус платоновских сочинений как единый «священный текст», Прокл группирует эпитеты богов в соответствии с последовательностью посылок второй части «Парменида», поскольку для тех, кто сплотился вокруг платоновского очага (xoic xfjc тщехерас eaxiac), этот диалог содержит полноту и целостность платоновской теологии, а его изложение второй части соответствует иерархии богов и воспроизводит их разряды от самого первого вплоть до последнего (I 7, 31. 7—10 — цифры после запятой указывают страницы и строки издания Саф- рэ—Вестеринка). В начале трактата (I 2, 9. 8—19) Прокл излагает его замысел и план: прежде всего — все относящиеся к богам общие понятия (xa Koiva vofmaxa) с рассмотрением сил и достоинств богов; затем — все чины (xaCeic) богов с указанием их особенностей и в соотнесении с положениями теологов, т. е. с орфическими теогониями и халдейскими оракулами; и, наконец, сводку разбросанных по разным сочинениям характеристик надкосмических и внутрикосмических богов и их классификация (xa oAa yevri xcov oeiov огакооцсоу). Следуя своему плану, Прокл представляет в первой книге (I 13—29) понятия сущности, Провидения и неукоснитель-
38
ТЕОЛОГИИ РОДИТЕЛЬНОГО ПАДЕЖА ности Провидения (в соответствии с «Законами»), благости и непричастности злу, неизменности, простоты и истинности (в соответствии с «Государством»), блага и веры, знания и истины, красоты и любви (в соответствии с «Федром»), божественности, бессмертия и постижимости умом (в соответствии с «Федоном»)', в заключение речь идет о свойственной всем богам нерожденности и о божественных именах. Второй раздел представлен книгами II—VI: высший уровень иерархии — Единое (II); сверхсущие единицы-боги — генады (III, 1—6); умопостигаемые боги (III 7—28); боги умопостигаемо- мыслящие (ГУ); боги мыслящие (V); боги надмирные (VI). Вероятно, Прокл по тем или иным причинам не закончил «Теологию Платона» (издатели полагают, что недостает по крайней мере 7-го тома). Однако она была известна последующим платоникам: ее цитирует Дамаский, знает Симпли- кий, на нее безусловно ориентируется автор Ареопагитско- го корпуса, ее могли знать в Александрийской школе. В дальнейшем никаких сведений о ней нет, хотя ее читали и переписывали: две древнейшие рукописи относятся к 13—14 вв., а 15 в. — своего рода ренессанс «Теологии Платона»: ее знает и цитирует Плифон, из дошедших до нас рукописей одна, вероятно, приобретенная в 1437—38 Николаем Кузанским, была в библиотеке кардинала Виссариона, благодаря которому Пьетро Бальби сделал для Николая Кузанского латинский перевод «Теологии Платона» в 1461—62; другую приобрел Пико делла Мирандола, третью — Марсилио Фи- чино. Editio princeps, появившееся в Гамбурге у М. Герингиуса в 1618 (вместе с прокловскими «Началами теологии» и «Жизнью Прокла» Марина), было подготовлено Э. Портусом на основе второстепенной рукописи 14—15 вв. Только в 1816 великий знаток и переводчик неоплатоников Томас Тейлор вновь обратился к тексту «Теологии Платона» и перевел его на английский язык, предложив ряд удачных конъектур; ряд замечаний по тексту опубликовал в 1894 В. Кролль. Новое издание было предпринято по инициативе Э. Р. Дод- дса, побудившего к работе над ним своего ученика А. Д. Саф- рэ, к которому затем присоединился Л. Г. Вестеринк (ум. 24 января 1990). 1-й том нового издания вышел в 1968, в 1997 издание завершил один Сафре. В мае 1998 в Лувене (Бельгия) состоялась конференция, посвященная окончанию издания и показавшая значимость «Теологии Платона» для современного понимания философии Прокла и неоплатонизма в целом. Издатели учли 56 рукописей, из которых 23 содержат полный текст «Теологии Платона»; каждый том предваряется обстоятельным введением, рассматривающим также соответствующие темы монографически (в частности: Афинская школа в 4 в. — в 1 т.; История толкования 2-го Письма Платона в платоновской традиции — во 2-м т.; История толкования двух первых посылок «Парменида» Ямвлихом, Сирианом и Про- клом и концепция генад — в 3-м т.; История рецепции «Теологии Платона» — в 1-м и 6-м томах. Изд.: Prodi in Piatonis theologiam ed. Ae. Portus. Hamb., 1618; Theologie Platonicienne, livre 1—6, texte et. et trad, par H. D. Saffrey et L. G. Wssterink. P., 1968-97. Лит. см. к ст. Прокл. Ю. А. Шиналин ТЕОЛОГИИ РОДИТЕЛЬНОГО ПАДЕЖА (Genitiv Theologie) — суммарное обозначение концепций молодых теологов поколения «после Барта и Бультмана», расцвет которых приходится на 1960—70-е гг. Они выразили «кризис доверия» по отношению как к ортодоксии, так и к неоортодок- сии. Авторов этих воззрений вдохновил призыв Д Бонхёффера к интеллектуальной честности и переосмыслению основ христианского существования в безрелигиозном секулярном мире. Они стремились выйти за пределы, очерченные теологией их учителей, настаивавших на неизбежности альтернативы открывающего Себя в Откровении Бога и утверждающей себя в вере человеческой экзистенции. Каждый по-своему они выразили радикальные тенденции общего движения, направленного против господствовавшего в западной послевоенной философии и теологии экзистенциалистски окрашенного антропологизма с его субъективизмом, социальным пессимизмом, вытекающей отсюда приватизацией христианской веры. Идеи Просвещения, утверждают они, исчерпали себя, кризис модернистского сознания, смена культурных парадигм, наметившийся сдвиг в сторону постмодернизма, лишили смысла привычную антитезу теизма и атеизма, пафос противостояния которых питал как религиозное христианство, так и безрелигиозное христианство в его бартовской интерпретации; привычный образ Бога умер. В поисках опоры они обращаются к социологии, социальной психологии, лингвистике, структурализму, культурологии. «Теология смерти Бога» (в США ее представляют Г. Ваханян (род. в 1927), Т. Альтицер, П. ван Бурен, У. Гамильтон (родились в 1924), в Германии — Доротея Зёлле (род. в 1929)), «теология надежды» Ю. Мольтмана, «теология революции», «теология процесса», «теология истории», «теология игры», «теология вопроса», «теология природы» и т. д., т. е. теологии, говорящие не о Боге, а о каких-то аспектах человеческой действительности, — «теологии родительного падежа», или теологии контекстуальные». Бог не единственный предмет теологии (в таком случае она сводилась бы к вечному повторению одного и того же). Теология есть критическое самосознание веры (Д. Зёлле), она исходит из человеческой действительности: кто произносит слово «Боп>, тот должен сказать, что это слово говорит о человеке. Теология определяется сегодня тем событием, которое Ф. Ницше назвал «великой новостью»: случилось то, что «Бог мертв», что «мы его убили». Небеса опустели: разрушены прежние наивные представления о Боге; к этому результату привело то христианское понимание Бога, которое на протяжении двух тысяч лет развивала метафизика, к этому итогу привела иудео-христианская религия, способствовавшая профанации, обезбожению мира. Если прежде в сознании людей был Бог, то теперь Его там нет. Интеллектуальная честность обязывает признать, — такова отправная посылка этой послебартовской теологии, — что в секулярном мире бог есть «отсутствующее», он больше ни во что не вмешивается, он нигде и никак себя не обнаруживает. Нет никакой возможности удостовериться в его существовании. Секулярный человек не находит его в себе самом, и голос свыше ему ничего не говорит. Критическое сознание выхолостило веру в чудо, в «руку провидения» и т. д. Опыт секуляризации свидетельствует, что Бог мертв и его нет не только «здесь», но и «там». Этим более радикальным пониманием последствий секуляризации теологии родительного падежа отличаются от диалектической теологии. Проблема этой теологии заключается не в том, чтобы слушать «единое Слово Бога», не подменяя его человеческими словами, но в том, что в секулярном мире не слышно слово Бога — Он мертв. Проблемы этой теологии: что есть секуляризм? что значит сегодня Евангелие? как совместить опыт «смерти Бога» с верой в то, что «Христос жив»?