Новая философская энциклопедия. Том третий Н—С

639

стоицизм стема (окончательно оформленная Хрисиппом). Стоицизм (подобно кинизму, эпикуреизму и скептицизму) — практически ориентированная философия, целью которой является обоснование «мудрости» как этического идеала, но неординарная логико-онтологическая проблематика играет в ней принципиально важную роль. В области логики и физики наибольшее влияние на стоицизм оказали Аристотель и Мегарская школа, этика формировалась под киническим влиянием, которому у Хрисиппа и в Средней Стое стало сопутствовать платоническое и перипатетическое. Учение стоицизма делится на логику, физику и этику. Структурная взаимосвязь трех частей служит выражением всеобщей «логичности» бытия, или единства законов мирового разума-логоса (прежде всего закона причинно-следственной связи) в сферах познания, мироустроения и морального це- леполагания. Универсальным средством анализа любой предметности выступают четыре взаимосвязанных класса предикатов, или категории: «субстрат» (ujcokeiiievov), «качество» (noiov), «состояние» (яюс sypv), «состояние в отношении» (лрос xi люс exov). содержательно эквивалентные 10 аристотелевским категориям.

ЛОГИКА — основополагающая часть стоицизма; ее задача — обосновать необходимые и всеобщие законы разума как законы познания, бытия и этического долженствования, а философствование — как строгую «научную» процедуру. Логическая часть делится на риторику и диалектику; последняя включает учение о критерии (гносеология) и учение об обозначающем и обозначаемом (грамматика, семантика и фор- мальнаялогака,созданныеХрисиппом).Гносесшогиястоициз- ма—программный антипод платонической—исходит изтого, что познание начинается с чувственного восприятия. Познавательный актстроится посхеме «впечатление»—«согласие»— «постижение»: содержание «впечатления» («отдечаток в душе») верифицируется в интеллектуальном акте «согласия» (оиукатаОеоц), приводящего к «постижению» (ащкатакцщ;). Критерием его необманчивости является «постигающее представление» ((pavrooia катаХ. тррпкт|), возникающее только от реально наличной предметности и раскрывающее свое содержание с безусловной адекватностью и ясностью. В «представлениях» и «постижениях» происходит лишь первичный синтез чувственных данных — констатация восприятия некоторой предметности; но они не дают знания о ней и, в отличие от коррелятивных им логических высказываний (оСш^шта), не могут иметь предиката «истинный» или «ложный». Из однородных «постижений» в памяти складываются предварительные общие представления (лроАх|\|/ец, ewomi), образующие сферу первичного опыта. Чтобы войти в систему знания, опыт должен приобрести четкую аналитико-синтетическую структуру: это задача диалектики, изучающей в основном отношения бестелесных смыслов. Ее основой является семантика (находящая отклики в логико-семантических концепциях 20 в.), которая анализирует отношение слова-знака («выраженное слово», Адуос ярсчрорисбс), обозначаемого смысла («внутреннее слово» = «лектон», Aoyoc evoiaOeroc, Xaaov) и вещественного денотата. Отношение знака и смысла на уровне «лектон» выступает первичной моделью причинно-следственных связей. Соотношение телесного и бестелесного в рамках телесного универсума является глобальной (и не име- ющейрешения) метал роблемой стоицизма: реальносуществу- ют только тела; бестелесное (пустота, место, время и «смыслы») налично иным образом. Формальная логика (см. Хрисипп) устанавливает логическую зависимость между смыслами, изоморфную причинной зависимости в физическом мире и этическому долженствованию; поэтому ее основой является импликация (как строгая аналитическая процедура). Использование развернутыхвысказы- ваний (описывающих реальную структуру «фактов») в качестве терминовпозволяетсчитатьформальнуюлогику стоицизма первой «логикой пропозиций» в истории европейской логики.

ФИЗИКА — последнее оригинальное физическое учение до- неоплатонического периода — отличается не имеющим аналогов в античности тотальны м соматизмом, лежащим в основе последовательно-концептуалистской картины мира. Двумя главными разделами физики являются онто-космология и антропология. Пантеистическое отождествление бога с теле- сньшсущимприводиткфундаментальномусмещениюакцен- тов: онтологической моделью служит антитеза не идеи и материи, а двух вечносущих «начал»: активного (бог-Зевс = Логос) и пассивного (бескачественный субстрат, вещество), которые следует понимать не как первичные субстанции, а как принципы организации единого сущего. На первом этапе космогонии две пары элементов, активные (огонь и воздух) и пассивные (земля и вода), путем сгущения и разрежения актуализируют противоположность «начал». Из элементов возникают все вещи согласно индивидуальным «сперматическим логосам», в которых Логос выступает как закон организации и развития каждой индивидуальной «природы». Космос — окруженная беспредельной пустотой сфера с неподвижной землей в центре и огненным эфиром на периферии. Время понимается как мера движения (пространство, время и тело бесконечно делимы). Космос как порядок преходящ: в конце цикла огонь поглощает прочие элементы («воспламенение»), но в каждом последующем цикле мир возрождается из огненного протосубстрата в прежнем виде. Предельной манифестацией бога-Логаса на физическом уровне выступает творческий огонь (тшр tcxvikov), он же - природа (фбац, то что в себе самом несет начало порождения и развития). Творческий огонь отождествляется с иневмой, состоящим из огня и воздуха всепроникающим теплым дыханием, «душой» космического организма. Основная характеристика пневмы — «давление огня» (тгу r\fr\ яирос,), или «напряжение» (tovoc), и двунаправленное движение: центростремительное обеспечивает стабильность любой вещи и космоса в целом, а центробежное — разнообразие телесных качеств. Это делает возможной симпатию космическую, коррелятом которой является «всеобщее и полное смешение» (краоц &С oAjCov) как следствие бесконечной делимости и полной взаимопроницаемости телесных структур и их качеств. Отдельная вещь (физический «факт») определяется как «состояние пневмы»: онтология стоицизма регистрирует не субстанции, а наличные состояния, или явления-факты. Уровни организации телесных структур определены степенью чистоты и напряжения пневмы: 1) неорганический уровень, «структура» (e?ic); 2) растительный, «природа»; 3) животный, «душа» (впечатления и импульсы) и 4) разумный, «логос». Специальный раздел физики посвящен каузальному взаимодействию структур. Отождествление логической необходимости с физической причинностью приводит к абсолютному детерминизму (психологическая основа этической «терапевтики»): причинность «из ничего» невозможна, «возможное» и «случайное» постулируется как неизвестное. Делению причин на известные и неизвестные сопутствует функцнональ-

640

стоицизм ное деление на основные и вспомогательные или (в моральной проекции) на решение субъекта (то ap'fjjiiv, ярошреоц) и внешнюю (не зависящую от субъекта) причинность. Все- космическое «сцепление» причин понимается как «судьба» (ei|iap|i?vr|), a необходимость такого «сцепления» — как «рок» (avayioi). В провиденциально-телеологической ипостаси «судьба»=«необходимость» = Логос выступает как «промысл» (ярсжш), целесообразно упорядочивающий мироздание (основание для мантики). Теология, венчающая космологию, построена на принципе аллегорезы: в традиционных богах персонифицируются различные функции единого Логоса- Зевса. Субъект раннестоической антропологии, смоделированной в парадигме макрокосмоса и микрокосмоса, — внутренне целостный индивид, целиком определенный своим разумным началом. Душа человека — «частица» космической пневмы, пронизывающая все тело и отделяющаяся от него после смерти, — состоит из 8 частей: пяти чувств, речевой, породитель- ной и «ведущей»; в последней (помещающейся в сердце) сконцентрированы «способности» представления, согласия, влечения и разумности. Ощущение возникает в результате круговорота пневмы между органом чувств и «ведущей» частью, а влечение — как результат «согласия» на «впечатление» о привлекательности объекта. В отличие от Зенона, считавшего влечения эпифеноменами суждений, Хрисипп отождествил их с суждениями, придав психологии законченный ин-теллектуалистический характер. Средняя Стоя провела платоническую коррекцию учения, допустив самостоятельное существование аффективного начала в душе.

ЭТИКА — наиболее важная часть учения, оказавшая универсальное влияние на все развитие этики от христианства до Канта, базируется на идее автаркии добродетели при соединении понятий добродетели и счастья. Исходным пунктом теоретической этики можно считать созданную Зеноном концепцию «первичной склонности», или «расположенности» (оисешхлс), устанавливающую «природные» масштабы целеполагания и долженствования: действия живого организма детерминированы стремлением к самосохранению. У разумного существа эта эгоистическая склонность с возрастом необходимо эволюционирует через «расположенность» к близким до уважения себя и других как носителей разума в масштабах всего мира. Конечной нравственной целью является жизнь согласно разумной природе, тождественная счастью и добродетели («добродетели довольно для счастья»). Добродетель («разумность», cppovn.aic, или знание блага, зла и безразличного, применяемое практически) — единственное благо, ее противоположность — единственное зло; прочее безразлично (aouicpopov), так как не имеет прямого отношения к добродетели. Безразличному соответствует «надлежащее» (ка&п,коу), т. е. действие, «природно» оправданное и целесообразное для всякого живого организма, но лишенное подлинно нравственного характера. Нравственное действие, каторОюиа (высший уровень «надлежащего», на котором природа полностью реализует свой разумный потенциал), определено не инстинктивным здравым смыслом, а моральным отношением к действию. Воплощением идеала добродетельности является мудрец. Будучи внутренне автономен (добродетель — единственное, что «зависит от нас»), он обладает непогрешимым интеллектуально- нравственным настроем, соответствующим идеалу апатии, и принимает свою «судьбу» как проявление благого промысла: знание нравственной необходимости совпадает с пониманием космической причинности. Целью мудреца является его собственное совершенство, подобное совершенству космоса и выраженное в действии: мудрец имеет друзей, участвует в делах общества и т. п. Самоубийство рекомендовалось при обстоятельствах, делающих невозможным идеально-нравственное поведение. Конкретные нравственные предписания составляли основной предмет практической этики (моралистики). Ригористическая посылка этики — все, что не благо, есть зло; каждый, кто не мудр, порочен — вступала в неизбежное противоречие с абсолютизацией исходной «природной» основы всякого действия. После Хрисиппа (особенно в Средней Стое) были сделаны попытки, не отказываясь от первоначального ригоризма, несколько смягчить его путем введения «предпочитаемого» в сферу нравственного целеполагания, а также признания нравственного достоинства за «продвигающимися» к добродетели. Но несмотря на все попытки обосновать нравственную автономию с помощью своеобразной «кос- модицеи», «царство свободы» было (в силу недостаточного формализма этической теории) принесено в жертву природе, которая выступает общей основой этики и права. Поэтому теория государства и права, формально не входящая в состав этики, по сути является ее продолжением, так как восходит к теории «первичной склонности». Учение о «космополисе» как мировом сообществе разумных существ, основанном на принципе справедливости как норме «естественного права», свидетельствует об оформлении нового для античности политико-правового мышления, оказавшего универсальное влияние на развитие европейского правового сознания. Эволюция стоицизма отражает скрытые тенденции учения. В раннем стоицизме логико-онтологическая проблематика неизменно присутствует на первом плане. Средний стоицизм трансформирует антропологию и этику, включая в нее платонические и перипатетические элементы; логико-онтологическая проблематика постепенно отходит на задний план. В позднем стоицизме теоретизирование окончательно ограничивается этикой, которая все более эволюционирует к моралистике; в таком виде он на время становится ведущей «философской идеологией» Римской империи. Параллельно происходит широкая диффузия стоической терминологии и догматики, знаменующая конец стоицизма: как практическая философия он не выдержал соперничества с христианством, а как теоретическая — с возрождавшимся платонизмом. Стоицизм оказал заметное влияние на христианскую тео-кос- мологию, антропологию и этику (апологеты, Климент Александрийский, Тертуллиан, Немесий Эмесский, Августин), на арабо-мусульманскую мысль, а затем — на ренессансный «натурализм» и новоевропейскую философию (Декарт, Спиноза, английский эмпиризм, Просвещение; теории государства и права 16—18 вв.); особым феноменом является программный «неостоицизм» 16—17 вв. (Ж. Липе, Г. Дю Вер, П. Шаррон), реанимированный в нач. 20 в. (Г. Луазель). В настоящее время стоицизм вновь начинает рассматриваться так источник продуктивных философем (Делёз и др.). Фрагм.: Stoicorum veterum fragmenta, coll. G. ab Arnim, vol. I—IV. Lipsiae, 1921—24. (Stuttg., 1968); Фрагменты ранних стоиков, пер. и комм. А. А. Столярова, т. 1. М, 1998, т. 2 (ч. 1). М, 1999; I frammenli degli Stoici antichi, trad, e ann. da N. Festa, vol. 1—II. Bari, 1932—35 (2-d., Hildesheim-N. Y, 1971); vol. Ill, I frammenti morali di Crisip- po, trad, da R. Anaslasi. Padova, 1962; HulserK.
– H. Die Fragmente zur Dialektik der Stoiker, Bd. I—IV. Stuttg., 1987-88. Лит.: А) Общие работы: Степанова А. С. Философия Древней Стой.

СПб., 1995; Столяров А. А. Стоя и стоицизм. М., 1995; Bevan E. Sto-

641

«СТОЛП И УТВЕРЖДЕНИЕ ИСТИНЫ» ics and Sceptics. Oxf, 1913; Barth P. Die Stoa, 6 Aufl., vollig neu bearb. von A. Goedeckemeyer. Stuttg., 1946; Arnold V. E. Roman Stoicism. L., 1958; Pohlenz M. Die Stoa, Bd. 1-2. Gott., 1964-1965; Christensen J. An Essay on the Unity of Stoic Philosophy. Cph., 1962; Edelstein L. The Meaning of Stoicism. Cambr., 1966; Rist J. M. Stoic Philosophy. Cam- br., 1969; Schmekel A. Die Philosophie der Mittleren Stoa. Hildesheim, 1974; Recovering the Stoics.— «Southern Journal of Philosophy», XXIII Suppl. 1, 1985. B) Логика: Males B. Stoic Logic. Berk.—Los Angeles, 1961; Frede M. Die Stoische Logik. Gott., 1974; Les Stoiciens et leur logique, ed. J. P. Brun- schwig., 1978; Bobzien S. Die Stoische Modallogik. Wurzburg, 1986. C) Физика: Sambursky S. Physics of the Stoics. L., 1959; Bloos L. Probleme der Stoischen Physik. Hamb., 1974; Hahm D. E. The Origins of Stoic Cosmology. Ohio Univ. Press, 1977; Goldschmidt V. Le systeme Stoicien et l'idee de temps. P., 1969; Duhot I. J. La conception stoicienne de la causalite. P., 1989. D) Этика: DyroffA. Die Ethik der Alten Stoa. В., 1897; Rieth О. Grundbegriffe der Stoischen Ethik. В., 1933; Tsekourakis D. Studies in the Terminology of the early Stoic Ethics. Wiesbaden, 1974; Forschner M. Die Stoische Ethik: Uber den Zusammenhang von Natur, Sprach- und Moralphilosophie im altstoischen System. Stuttg., 1981; Inwood B. Ethics and Human Action in Early Stoicism. Oxf., 1985. E) Стоическая традиция в философии: Spannei U. M. Permanence du Stoucisme: De Zenon a Malraux. Gembloux, 1973; Jadaane F. L'influence du Stoucisme sur la pensee musulmane. Beyrouth, 1968; Colish M. L. The Stoic tradition from Antiquity to the early Middle Ages, t. 1—2. Leiden, 1985; Tanner R. G. The case for Neostoicism today.— «Prudentia» 14, 1982, p. 39—51. См. также лит. к ст. Античная философия. А. А. Столяров «СТОЛП И УТВЕРЖДЕНИЕ ИСТИНЫ. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах» — сочинение П. А. Флоренского. В основном было написано в годы его второго студенчества в Московской духовной академии (1904— 08). Первая редакция под названием «Столп и утверждение Истины (Письма к Другу)» появилась в сборнике «Вопросы религии» (в. 2. М, 1908). Вторая редакция издана в виде книги «О Духовной Истине. Опыт православной теодицеи» (в. 1—2. М., 1913). Третья редакция «О духовной Истине» была защищена как магистерская диссертация, в нее не вошли главы «София», «Дружба», «Ревность» и все разъяснительные разделы. Четвертая редакция вышла под заглавием «Столп и утверждение Истины. Опыт православной теодицеи» (М., 1914). Последним прижизненным фототипическим изданием является берлинское издание 1929. Книгу следует считать юношеским произведением Флоренского. «Столп и утверждение Истины» содержит разделы: «К читателю», 12 «писем» («Два мира», «Сомнение», «Триединство», «Свет Истины», «Утешитель», «Противоречие», «Грех», «Геенна», «Тварь», «София», «Дружба», «Ревность») и «Послесловие», а также «Разъяснение и доказательство некоторых частностей, в тексте предполагавшихся уже доказанными», и 1056 примечаний. В разделе «К читателю» Флоренский определяет общее направление книга: утвердить «живой религиозный опыт, как единственный законный способ познания догматов» (Соч., т. 1(1). М., 1990, с. 3). Русское слово «истина» происходит от слова «естина» («есть» означает «дышать», «жить», «быть»). В таком понимании истины коренятся истоки русского онтологизма — характерной особенности русской философии. «Живая истина» невместима в рассудок, которому доступно лишь самотождественное. Путь рассудка ведет в «скептический ад»; для искания абсолютной Истины «необходимо оказаться вне рассудка» (там же, с. 42). Истина есть антиномия, т. е. суждение само-противоречивое. Истина есть интуиция- дискурсия (там же, с. 43). Антиномия у Флоренского пронизывает отношения Бога и мира, духа и плоти, девства и брака и т. д. Для обретения Истины необходим «свободный подвиг» веры. Флоренский понимает Истину как «самодоказательный Субъект» (там же, с. 44), а познание Истины как «реальное вхождение в недра Божественного Триединства, а не только идеальное касание к внешней форме Его», которое «возможно только через пресуществление человека через обожение его, через стяжание любви» (там же, с. 74). Любовь у Флоренского — гносеологическая категория: познание Истины мыслимо только в любви. В понимании Флоренского София — Премудрость Божия есть прежде всего Христос (там же, с. 350). София есть «триединая идея основы-разума-святости»: «Под углом зрения Ипостаси Отчей София есть идеальная субстанция, основа твари, мощь и сила бытия ее; если мы обратимся к Ипостаси Слова, то София — разум твари, смысл, истина или правда ее; и, наконец, с точки зрения Ипостаси Духа мы имеем в Софии духовность твари, святость, чистоту и непорочность ее, т. е. красоту» (там же, с. 349). София есть и Церковь в ее небесном и земном аспектах, т. е. «совокупность всех личностей, уже начавших подвиг восстановления» (там же, с. 350). Стихия церковности — стихия братской, агапической общины. Предел дробления общины — не «человеческий атом», но «общинная молекула: «пара друзей» (там же, с. 419). Флоренский понимает дружбу онтологически — это «созерцание Себя через Друга в Боге» (там же, с. 438). Антиномия дружбы — нераздельность и неслиянность друзей: «Друг — это Я, которое не-Я» (там же, с. 439). Дружба чревата ревностью. Природа любви личностная, и ревность есть ревностное утверждение «вечного акта избрания любимого» (там же, с. 472) во всей его неповторимой «единственности». Церковь есть не только иерархия (католицизм), не только буква Св. Писания (протестантизм), но — «новая жизнь, жизнь в Духе» (там же, с. 7), недоступная рассудку, — «Столп и утверждение Истины». В ревности осуществляется стремление к «Столпу и утверждению Истины», стремление к Церкви. Теодицея Флоренского нашла себе основание в Церкви. Лит.: Pawel Florenskij. Der Pfeiler und die Grundfeste der Wahrheit- Ostliches Christentum. Dokumente, hrsg. von N. Bubnof und H. Ehrenberg. Munch., 1924, S. 28-193; Pavel Florenskij. La colonna e il fonda- mento, a cura di E. Zolla. Mil., 1974; Pere Paul Florensky. La colonne et le fondement de la verite, trad, du russe par Constantin Andronikof. Lausanne, 1975; Pavel Florensky. The Pillar and Ground of the Truth, transi, and annot. by Boris Jakim. Princeton (N. J.), 1997. Игумен Андроник (Трубачев), С. М. Половинкин

СТРАДАНИЕ — претерпевание, противоположность деятельности; состояние боли, болезни, горя, печали, страха, тоски и тревоги. Идея страдания живых существ, включенных в бесконечную цепь перерождений (сансара), лежит в основе традиции древнеиндийского умозрения, прежде всего буддизма (т. н. «четыре благородные истины» Будды), считающего главной психологической причиной страдания эмоциональную привязанность человека к преходящим вещам и видящего путь к преодолению страдания и освобождению от сан- сары в достижении отрешенности и бесстрастия. Для античного мировосприятия вопрос о смысле (цели, оправданности) страдания почти невозможен (ср., однако, представление Эсхила о том, что через страдание Зевс учит человека мудрости). Страдание выпадает на долю человека по закону, без-

642

«СТРАСТИ ДУШИ» различному к отдельному лицу (рок). Классическая античная философская мысль следует идеалу «невозмутимости духа». Так, Сократ стремится даже перед лицом смертельной опасности не унизить себя, делая что-нибудь «рабское» {Платон. Апология Сократа 38 d). Этот же идеал выражен в определении Аристотелем катарсической сути трагедии, которая предполагает действие, совершающее «путем сострадания и страха очищение подобных аффектов» (Аристотель. Об искусстве поэзии 1449 Ь). В рамках иудео-христианской религиозной традиции страдание осмыслялось как божественная кара за грехи, как непременная принадлежность несовершенного тварного мира. Ветхозаветное переживание страдания негативно (страдание — свидетельство богооставленности человека). В христианстве искупительная жертва Христа делает страдание залогом спасения. Самое страшное зло — мученическая смерть Христа — сердцевина христианской надежды. Апостол Павел утверждает: «... мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, для Еллинов безумие...» (1 Кор. 1,23). В «Страстях Христовых» сосредоточено все возможное человеческое страдание от предательства до богооставленности. Искупительным является то страдание, которое отдано Христу, т. е. сострадание, так как он соединил муки всех людей. Те, кто измучены страданием, благодаря вере входят через сострадание в спасительное таинство «Страстей Христовых». Парадокс веры, становясьуАвгустинаоснованием историософской доктрины, приводит к синтезу догматов свободы воли и провиденциального присутствия Бога в преисполненной зла и страдания жизни людей, в истории «града земного». В результате утверждается направленность единого исторического процесса, в котором обнаруживается провиденциальный смысл духовного и социального кризиса и гибели Рима и античного мира в целом, а также связанного с этим человеческого страдания. С точки зрения Августина, история разомкнута жертвой Христа, которая дала начальную точку отсчета Новому времени. В свете Нового завета история предстает как процесс, направленный к спасению человека; она содержит в себе направление следования—восхождения, в котором Бог — цель, человек — путь (Августин. О Граде Божием, XI, 2). Средневековая христианская мистика расценивает страдание как знак любви Бога к человеку: «Страдание — та лошадка, которая быстрее всего привезет нас к совершенству», — утверждает Майстер Экхарт. Позднее Лютер, возражая Эразму Роттердамскому (который полагал, что свободная воля самого человека «может оставаться правильной», так как «разум затемнен [грехом], но не погашен»), настаивает на несоизмеримости божественного провиденциального разума и человеческого рационального выбора и произволения, и тем самым — на мистериально-искупительном значении страдания: «Если бы я мог хоть каким-нибудь образом уразуметь, как это Бог милосердный и справедливый являет нам столько гнева и несправедливости, то не было бы нужды в вере. Ныне, когда понять этого нельзя, как раз есть место обучению вере, и это следует проповедовать и возвещать. А именно то, что когда Бог убивает, то Он учит вере в жизнь». Рационализм Нового времени объявляет страдание следствием неадекватного знания (Спиноза, Лейбниц). Сострадание оценивается по-разному в зависимости от того, видят ли в нем эгоистическую основу (Декарт, Гоббс, Спиноза) или рассматривают как подлинное чувство (Ф. Хатчесон, Д. Юм, А. Смит, утилитаризм, Руссо). С точки зрения Канта, сострадание имеет ограниченную моральную ценность: как долг человечности его следует культивировать, но само по себе оно несвободно, пассивно, иррационально, «легально», т. е. не противоречит требованиям морали, но слепо, неразумно, а потому неморально. Вместе с тем еще во 2-й пол. 18 в. намечается возможность переоценки страдания. Это связано, в частности, с преодолением запрета на миметическое воспроизведение в поэзии безобразного, отвратительного и страшного, напр., хищных зверей и трупов, как того, в чем «душа наша не видит... никакой примеси удовольствия» (Лессинг. Лаокоон, XXIV—XXV). Но уже в «Вертере» Гете в описании самоубийства героя происходит деконструкция данной связующе-нормативной схемы мимесиса: «Когда к несчастному пришел врач, он нашел его безнадежным; пульс еще бился, все члены были парализованы. Он выстрелил себе в голову над правым глазом; мозг вытек наружу Ему сделали обильное кровопускание из руки. Кровь текла, он все еще дышал». Шопенгауэр подчеркивает искупительный смысл страдания, объявляя основанием морали сострадание. При это он полагает, что «нравственная пружина» должна быть «эмпирической», т. е. сильно и непосредственно действующей и преодолевающей мощные эгоистические побуждения. Он видит в сострадании опыт мистического непосредственного проникновения в чужое «Я», слияния с ним, ведущего к познанию тождественности всего сущего. Ницше считает страдание условием душевного величия, хотя и лишает его какого-либо искупительного смысла и отвергает сострадание как депрессивное состояние, умаляющее ценность жизни. В экзистенциализме структура «подлинного бытия», «экзистенции», открывается через страдание («страх» Хайдегтера, «пограничные ситуации» Ясперса). Опыт 20 в. делает непопулярным наивный раннебуржуазный оптимизм и гедонизм, видевший в страдании некое недоразумение. Непроясненное страдание утратившего самого себя «абсурдного» человека (абсурд, по словам Камю, — это «состояние души, когда пустота становится красноречивой, когда рвется цепь каждодневных действий, и сердце впустую ищет утраченное звено») становится исходной интуицией философии и искусства. В современной культуре образ конечного человеческого бытия «дается как опыт смерти... немыслимой мысли» (М. Фуко). Одной изеуще- ственных характеристик культуры постмодерна становится страх перед будущим и перед принятием решения, поскольку утрачивается культурный контекст научно-технической цивилизации. Лит.: Очерк истории этики. М., 1969; Швейцер А. Культура и этика. М., 1973; Аверинцев С С. Унижение и достоинство человека.— В кн.: Он же. Поэтика ранневизантийской литературы. М., \9П\ЛьюисК. С. Страдание. М., 1991; Страдание.— Вкн.: Словарь библейского богословия. Брюссель, 1990; Козловски П. Культура постмодерна: общественно-культурные последствия технического развития. М., 1997; Guardini R. Das Ende der Neuzeit. Basel (Hess), 1950; Jaspers K. Psychologie der Weltanschauungen. В., 1922; Mensching G Die Bedeutung des Leidens im Buddhismus und Christentum. В., 1930. A.A. Чанышев «СТРАСТИ ДУШИ» (Les passions de l'ame) - последнее из произведений Декарте, опубликованное при его жизни в Париже и Амстердаме (1649; лат. пер. 1650). Цель работы — «объяснить страсти не как оратор и даже не как моральный философ, но только как физик». На этом пути философ считает себя первооткрывателем. Первые пятьдесят парафафов посвящены описанию «природы человека». Декарт выстраивает антропологию как наглядную анатомию движений че-

643

СТРАТОН ловеческого тела, живущего по ясным физическим законам. Страсти в его описании — это живая природа человека, практически не зависимая от мыслительных усилий души. К страстям относимы все движения человеческой жизни, за исключением лишь тех немногих, которые никак не могут принадлежать телу. Только душе мы приписываем «мысли». Однако все виды наших восприятий или знаний Декарт считает страдательными состояниями (они получены от вещей, извне). Действиями самой души являются только желания, то, что зависит от автономно действующей воли. Но даже воля при ближайшем рассмотрении у Декарта на подозрении, ибо сама она уже обольщена страстями и руководствуется суждениями, основанными на страстях, когда-то победивших ее. Эти страсти принимаются ею как собственное оружие. Логика декартовского рассуждения такова, что с территории антропологии оказывается вытесненной эгология. Декарт фактически вводитжесткое ограничение: процедуры egocogito («Я мыслю») не могут быть основанием антропологического рассуждения. Объективное представление о человеке может быть изложено только на нейтральном языке наблюдения. Декарт наглядно рисует человеческое телесное существование как движение страстей. Модель его носит механический характер: «Будем рассуждать так: тело живого человека так же отличается от тела мертвого, как отличаются часы или иной автомат (т. е. машина, которая движется сама собой), когда они собраны и когда в них есть материальное условие тех движений, для которых они предназначены, со всем необходимым для их действия, от тех же часов или той же машины, когда они сломаны и когда условие их движения отсутствует» (Соч. в 2 т., т. 1. М, 1989, с. 484). Именно механическая модель может претендовать на исчерпывающую полноту описания. В наглядной картине телесной жизни не может быть скрытых, метафизических причин. Движущими элементами телесной жизни, по Декарту, являются т. н. «животные духи», образующиеся в мозгу из мелких и активных частиц крови. В описании Декарта — это «тела, не имеющие никакого другого свойства, кроме того, что они очень малы и движутся очень быстро, подобно частицам пламени, вылетающим из огня свечи. Они нигде не задерживаются... сообщают телу самые различные движения» (там же, с. 486). Они обеспечивают жизнь тела без участия волеизъявлений души. Декарт вводит в описание жизни человеческого тела инстанцию «души». Душа связана со всем телом, но локализована в определенном месте телесной конструкции человека, а именно в т. н. «шишковидной железе». Окончательно убеждает Декарта в этом следующий аргумент: «...поскольку относительно одной и той же вещи в одно и то же время у нас есть только одна-единственная и простая мысль, безусловно необходимо, чтобы имелось такое место, где два изображения, получающиеся в двух глазах, или два других впечатления от одного предмета в двух других органах чувств могли бы соединиться, прежде чем они достигнут души, так как в противном случае они представляли бы ей два предмета вместо одного...; если исключить эту железу, то нет другого места в теле, где эти впечатления могли бы соединиться подобным образом...» (там же, с. 4%), ибо все остальные части нашего мозга парные. Душа находится в железе, непарном органе, расположенном в центре мозга, откуда она излучается во все тело при посредстве животных духов. Страсти души вызываются также движением духов, которые колеблют железу. Первой же причиной страстей Декарт полагает воздействие предметов на наши чувства. Это воздействие имеет для нас различное значение, возбуждая, соответственно, различные страсти. Декарт выделяет 6 первичных страстей: удивление, любовь, ненависть, желание, радость и печаль, и говорит об их бесконечном числе. В кон. 1 -й и в кон. 2-й частей трактата Декарт обращается к традиционной для метафизики теме — о власти над страстями. Эти пассажи в Декартовом исполнении выглядят несколько иронично. Призыв «приложить старания, чтобы наставлять и руководить» страстями, удерживаться от крайностей, высказан рядом с убеждением, что «те люди, кого особенно волнуют страсти, могут насладиться жизнью в наибольшей мере» (там же, с. 572). Декарт не дает моральных предписаний, основываясь на позиции нейтрального наблюдателя. Рус. переводы Н. Н. Сретенского (1914), А. К. Сынопалова (1950). Лит. см. к ст. Декарт. Е. В. Ознобкина

СТРАТОН (IxpdKov) из Лампсака (ок. 340—270 до н. э., Афины) — древнегреческий философ, глава перипатетической шкалы после Теофраста. До того, как возглавил Ликей, в течение 10 лет (с 300/299) находился в Александрии при дворе царя Птолемея I Сотера в качестве воспитателя наследника, Птолемея II Филадельфа. В античности за Стратоном закрепилось прозвище «физика»; каталог его произведений у Диогена Лаэртия насчитывает 47 книг, из которых более половины посвящены физике, остальные — логике, этике, физиологии и психологии. Несмотря на то что по предмету своего исследования Стратон еще тесно примыкал к перипатетической традиции, это не мешало ему сильно расходиться во взглядах со своими предшественниками. В частности, он критиковал основные принципы аристотелевской теории движейия. Согласно Стратону, все виды движения сводятся к родовому понятию «движения самого посебе», следовательно, ни одно из них не можетбыть первым по бытию или по времени, как утверждал Аристотель. Тем самым лишалось основания аристотелевское доказательство существования круговращающегося небесного тела — эфира—и неподвижного первого двигателя. Причиной пространственного движения тел Стратон считал свойственную им от природы тяжесть, а качественные изменения объяснял противоборством двух телесных сил—тепла и холода. Стратон отрицал, что мир создан Богом, и сводил все происходящее к самопроизвольно действующей природе. Против аристотелевского определения времени как числа движения он выдвигал следующее возражение: как можно исчислить непрерывное? В учении о душе расходился как с Аристотелем, так и с Платоном. Мышление и ощущение, по его мнению, имеют много общего, поэтому нет основания делить душу на разумную и неразумную части. Известно, что Стратон опровергал аргументы Платона, доказывающие бессмертие души. Учениками Стратона были известные ученые, такие, как астроном Аристарх и физик Эрасистрат. Предположительно школе Стратона принадлежит ряд естественнонаучных сочинений, вошедших в Corpus Aristotelicum («О цветах», «Механические проблемы», «Акустика»). Фрагм.: Wehrii F. (ed.). Die Schule des Aristoteles, Heft 5. Basel. 1950; Gottschalk H. B. Strato of Lampsacus: Some Texts. Leeds, 1965. Лит.: Gatzemeier M. Die Naturphilosophie des Straton von Lampsakos. Meisenheim am Glan, 1970. С. В. Месяц

644

СТРАХОВ

СТРАХ (нем. Angst; франц. angoisse; англ. anxiety) — тягостное, мучительное душевное состояние, вызываемое грозящей человеку опасностью и чувством собственного бессилия перед ней. Страх может быть вызван внешними обстоятельствами, представляющими угрозу для жизни; в этом случае предмет его вполне конкретен, и такой страх можно охарактеризовать как психологический. Но существует страх другого рода — метафизический, предмет которого не может быть ясно определен, так как не имеет внешнего источника и вызывается внутренними причинами. Метафизический страх родствен страху религиозному, мистическому В Ветхом Завете описан страх человека перед мощью и величием Бога, напр., страх народа израильского перед явлением Бога на Синае: «Весь народ видел громы и пламя, и звук трубный, и гору дымящуюся; и, увидев то, народ отступил и стал вдали. И сказал Моисею: говори ты с нами, и мы будем слушать; но чтобы не говорил с нами Бог, дабы нам не умереть. И сказал Моисей народу: не бойтесь; Бог пришел, чтобы испытать вас и чтобы страх Его был пред лицом вашим, дабы вы не грешили» (Исх, 20,18—20). Такой же страх испытали Моисей перед Неопалимой Купиной (Исх, 3,6) и Иаков после своего ночного видения (Быт., 28,17). В Новом Завете описан страх, который чудеса Иисуса вызывают у Его учеников (Марк, 6, 49— 50). Страх Божий, сочетаемый с любовью к Богу, — свидетельство глубины веры и источник мудрости: «Начало мудрости — страх Господень» (Пс, 110,10). В связи с открытием бессознательного немецким идеализмом (особенно Шеллингом) и романтиками страх становится предметом философского анализа. С. Кьеркегор в своем глубоком исследовании «Понятие страха» ( 1844) различает обычный страх-боязнь, вызываемый внешней причиной (Furcht), и безотчетный страх-тоску, страх-ужас (Angst). Последний, по Кьеркегору, есть форма переживания человеком «ничто», которое открывается при переходе от состояния невинности как природного состояния к состоянию вины как условия свободы, или духа. «В состоянии невинности человек определен не как дух, а как душа в непосредственном единстве со своей природной основой. Дух в человеке спит.., В этом состоянии — мир и покой; но в то же время здесь присутствует нечто другое, что не есть, однако, спор и раздор, ибо нет ничего, с чем можно было бы спорить. Что же, следовательно, есть? Ничто. Но какое воздействие оказывает ничто? Оно рождает страх. Это глубокая тайна невинности: она есть в то же время страх» (Kierkegaards. Der Begriff Angst. В., 1965, S. 40). Сущность метафизического страха амбивалентна: он есть «симпатическая антипатия и антипатическая симпатия» (там же, с. 41); страх представляет собой влечение и в то же время отвращение к предмету страха — ничто, которое осознается как искушение нарушить запрет. «Страх есть головокружение свободы, возникающее постольку, поскольку дух хочет осуществить синтез, и свобода заглядывает в свою собственную возможность и хватается за конечность, чтобы удержаться. В состоянии головокружения свобода бессильно падает... В это мгновение все меняется, и когда свобода вновь поднимается, она видит, что виновна» (там же, с. 57). Акт свободы как полагание самости, как переход от невинности к вине есть грехопадение, происходящее на границе сознания и бессознательного, а потому для разума непостижимое. Страх осмысляется Кьеркегором в сущности в контексте антропогенеза, понятого теологически. В этом же контексте, но уже не с точки зрения теологии, а скорее с точки зрения психопатологии исследовал природу страха основатель психоанализа 3. Фрейд. Анализируя феномен табу в первобытных обществах, Фрейд видит в нем аналог того страха, которым сопровождаются невротические состояния душевнобольных. Как и Кьеркегор, Фрейд подчеркивает амбивалентную природу страха и связывает его с жизнью бессознательного. Табу, по Фрейду, является очень древним запретом, наложенным извне каким-нибудь авторитетом и направленным против сильных вожделений людей. Страх преступить запрет и в то же время влечение к запретному составляет характерную черту не только первобытного сознания: здесь выявляется антропологическая структура, определяемая отношением сознания и бессознательного. Сознание, по Фрейду, представляет собой систему запретов по отношению к (гл. о. сексуальным) влечениям, которые в результате вытесняются в бессознательное, рождая болезненные душевные состояния, в т. ч. и беспричинный страх, который есть свидетельство невроза и требует лечения — выявления врачом-психоаналитиком характера подавленного влечения, осознания его самим пациентом и смягчение или вообще отмена «цензуры сознания». В основе фрейдистского толкования страха лежит просветительская концепция человека и его свободы, согласно которой несвобода есть всегда результат внешнего насилия над человеческой природой. Если для Кьеркегора свобода изначально связана с чувством страха и вины, которая свидетельствует о нормальной жизни духа и которую свободный человек должен взять на себя, то для Фрейда чувство вины должно быть устранено как симптом душевного неблагополучия. Проблема страха рассматривается также представителями экзистенциальной философии. Различая вслед за Кьеркегором страх перед конкретной опасностью и безотчетный метафизический страх, Хайдеггер видит в последнем неотъемлемый момент конечного человеческого существования. «Перед-чем страха является бытие-в-мире как таковое... Перед-чем страха совершенно неопределенно... Страх не знает, что такое то, чего он страшится... В перед-чем страха открывается это «ничто и нигде»...» (Sein und Zeit. Tub., 1960, S. 186). Страх открывает смерть как последнюю возможность человеческого бытия. У Сартра экзистенциальный страх (angoisse) истолковывается как страх человека перед самим собой, перед своей возможностью и свободой. «Страх возникает не оттого, что я могу упасть в пропасть, а оттого, что я могу в нее броситься» (Sartre J. P. L'etre et le neant. P., 1943, p. 66). Безотчетный страх-тоска есть в конечном счете страх смерти, который не может быть полностью устранен у конечного существа, каким является человек, но может быть просветлен с помощью религиозной веры. Лит.: Страх. М., 1998; КыпфА. Die Angst als abendlandische Krankheit. Z., 1948; Silva-TaroucaA. Die Logik der Angst. Innsbruck, 1953; VestdijkS. Het wezen van de angst. Amst., 1968; Schober D. Angst, Autismus und Moderne. Fr./M.
– B.-Bem-N. Y.-P.-Wien, 1998. П. П. Гайденко