Новая Неистинная Пара

— Ты знаешь, что не имеешь права связываться с ним? — уточнил Влас, пока Апал набирал номер.

Вместо ответа алкоголик пальцами отогнул, вывернул верхнюю губу, показывая шрам-знак. И я знала, кто оставляет такую незаметную метку на «своих». И все равно вздрогнула, когда услышала:

— Здравствуйте, Мастер!

Часть 1. Влад. Глава 19. ч-1 (12.02)

(Влад)

Том постучал в дверь кабинета Инги, когда я уже ощущал явное нежелание вставать из кресла от количества алкоголя в крови.

— Спасибо, — поблагодарил, когда понял, зачем он пришел.

Местный оборотень и отличный исполнитель. Он относился к тому типу личностей, которые не могут быть лидерами, ни в каком виде, зато отличные «выручалки» любого руководителя. Вот и сейчас, он определил мою потребность в сигаре на каком-то интуитивном уровне. Просто зная меня самого и мои привычки, лучше любого другого. Томас Виссер относился к главному роду Виссеров, к тем, кто уже очень и очень давно присягнул на верность моей семье. Этих оборотней можно было назвать кланом. Больше века назад они полностью подмяли под себя не только Дусбург, где жили мы с Ингой, но и все ближайшие городки-деревни, превратив всю эту местность в крепость. Здесь жили самые верные, самые преданные мне волки. Больше двадцати лет назад отец Томаса ушел на заслуженный отдых, предоставив мне своего старшего сына, как нового секретаря. Я не спорил.

Том никак не выказал отношения к моей пьянке. Молча поставил сундучок на стол и удалился.

Я запустил в себя еще глоток Туннеля. Открыл ящик, выбрал сигару, откусил кончик, одновременно зажимая табак губами и закурил от старой зажигалки из того же «сундучка». Когда-то коньяк и сигары были не только дорогими, но и статусными вещами. О политике или бизнесе могли говорить все, а вот так, чтобы и принимать решения, только обладатели сигар и коньяка. Я курил и пил. К этому, как не печально, меня приучили британские оборотни еще до Первой Мировой. Времена изменились, а вот привычка с молодости успокаивать нервы крепким табаком — осталась. Сизый дым заструился к потолку, а я откинулся на спинку кресла. Запрокинул голову и снова принялся перебирать в памяти прошлое. Задумался, усмехаясь над собой.

Примерно раз в десятилетие находится умник, который решается поинтересоваться, а какого это — жить так долго, как я? Не стареть внешне, переживать современников, а то и целые страны?

Отвечал я всегда по-разному, иногда отшучивался, иногда отвечал что-то загадочное и туманное, как плохой герой кино, иногда делал вид, что не услышал. На самом же деле моя «вечная» жизнь — это не та тема, которая может расположить ко мне собеседника.

Долголетие накладывает определенные условия на психику. Легко, как говориться, «потерять берега», загордиться, упустить что-то важное. Легко измениться так, что становишься слишком далеким от современников. Такое случается с вампирами сплошь и рядом. Ночные Охотники не понимают современных идиом, их речь часто остается почти такой же, как при перерождении. И в итоге, они выделяются в современном обществе, как бельмо.

Для полной мимикрии важно лишь чуть отставать от современности. На три-четыре десятка лет, тогда никто не заподозрит в тебе выходца из другой эпохи. И я умею шагать со временем. Но ни только это позволяет жить полноценно. Еще мой дед по бабкиной линии говорил, что для Мастера важен стержень. Те правила, что каждый ведьмак пишет для себя сам. И пишем мы их еще до Посвящения. Это некий столб, на котором держится психика, условия игры в долгую жизнь, которые мы не нарушаем. И я не про Закон сейчас.

Для истребителя это правило с самопровозглашенными заповедями еще более актуально, чем для других. Ведь тот, кто больше оружие, чем личность, без тормозов — опасен.

Мои правила сформировались где-то между юношескими угрями и мягкими усиками.

Я никогда не убиваю просто так. Всегда нужна причина для убийства, и даже для простой драки. Причина, которая устроит, как минимум, двоих из моих личностных граней.

Я никогда не насиловал женщин. Сексуальное насилие, несмотря на внешнюю простоту процесса, ломает сознание навсегда. Вбивает страх перед жизнью. А ломать так более слабую особь… Лучше, гуманнее и проще просто убить.

Я никогда не убиваю детей. Тут стоит уточнить, что «взрослым» для меня считается парень с пятнадцати лет, с тех лет, как детки (из моего прошлого) сбегали в полки. И закон современного общества, с двадцать одним годом, ничего не значит для меня. Если у отрока нет мозгов в пятнадцать, то и к тридцати они не появятся. Поверьте старому убийце.

Я всегда убиваю за издевательства над детьми. И я сейчас не про подзатыльник или хорошую трепку ремнем, ибо и мне прилетало в ученичестве. Я про побои, измывательства голодом, холодом или сексуальным актом.

Если я принимаю в ближний круг, то это навечно, без исключений и оговорок. Верность… забавное слово. Верными могут быть вассалы. Преданность — глубокое слово, особенно если сравнить его с предательством. Преданность не заслуживают и не покупают, в отличие от верности. Верность я покупал всегда, за помощь стаям, родне, парам, волки и люди были мне верны. Это сделка. Правильная, в чем-то красивая, но сделка. Преданность же просто дарят. Я дарю ее по своему желанию и никогда не забираю обратно, чтобы не думали окружающие. Как бы меня не предавали, как бы не обворовывали и не пытались убить, но я не мстил, если предатель в ближнем круге. Я просто отпускал, просил уйти, иногда изгонял. Но никогда не позволял себе возненавидеть того, кому отдал собственную преданность. Это я назвал кого-то братом, другом, воспитанником, сыном… И если тот, в ответ, предал… Ну так и что с того? Как это связано с моим решением?

Верные всегда могут отвернуться. Я верил, и разочаровался. Меня обманули, и потому я буду ненавидеть, буду мстить. Преданные же никогда не отворачиваются. Они всегда где-то рядом. Они придут на помощь.

И это правило я никогда и никому не озвучивал, просто чтобы не давать козырь в лапы врагов, но я так живу. И поэтому в моей жизни очень много «верных» и единицы «преданных» волков, да и людей, впрочем. Причем, отмечу, что я дарил свою преданность намного чаще, чем вручали этот дар мне.

Я верю себе, как никому иному. Мне, конечно же, важны слова и доказательства, но если интуиция на пару с ассом и волком говорят о другом, то никто не переубедит.

Ну и наконец, я не бью женщин. Отмечу, что хорошо себе представляю, как отвешиваю пинок (и отвешивал) ребенку-воспитаннику за шалость или грубость, чтобы с пятерней на заду раз и навсегда запомнил вдалбливаемый постулат. Но никогда не ударю женщину. Это правило сформировалось еще в детстве. Мать за что-то отчитывала Василеса, а тот ударил ее. Простая пощечина, но… Мой. Старший. Брат. Ударил. Мать.

Я мог схватить за руки, мог напугать, мог сделать чуть больно, но никогда не бил женщину!

Детское потрясение от того скандала отпечаталось на душе будущего истребителя окончательно, как татуировка. Правило словно кислотой внутри выжгли. Несмотря на то, что потом брат умолял мать простить ее на коленях. И мама простила. Кажется, она даже не оскорбилась, а только удивилась. Я помню, что и плакали они вместе. Но внутри меня правило уже сформировалось, и уже неважно, что было после поступка брата.