Новая прошивка императора

— Совершенно верно, государь, — кивнул врач. — Ваше состояние вынуждает меня лично присутствовать при встречах, и особенно когда звучат такие шокирующие подробности.

— И всё-таки это очень странно — сначала покушение, совершённое при жутких обстоятельствах. А затем мгновенно вспыхнувшая забастовка. Нет ли здесь связи? Какие требования у рабочих?

— Прошу простить меня, государь, что вмешиваюсь не в своё дело — откашлялся Гирш, — Но убийство в квартире Аграновича напоминает ритуальное жертвоприношение. Террорист как будто просил помощи потусторонних сил перед преступлением.

— Гхм, — откашлялся я…

В принципе мне уже почти всё стало ясно, по крайней мере, версия выстраивалась весьма стройная, однако не буду же я всем рассказывать о киллерах из будущего… Так что поддержим:

— Пожалуй, что я с вами соглашусь, Густав Иванович. Однако эта версия не объясняет мотивы.

— Возможно, это тайная секта, государь. Будем продолжать расследование, — кивнул Трепов. — Также очевидно, что прямой связи между покушением и стачкой в столице нет. Мне сложно представить себе, что подобные чудовища будут участвовать в социалистических кружках. Там, конечно, полно негодяев, но всё-таки…

— Полагаете, что это случайное совпадение?

— Без сомнения. Забастовка в Петербурге развивалась следующим образом — сначала ткачи потребовали у хозяев Калинкинской мануфактуры расчёта за выходные коронационные дни и прекратили работу в ожидании выполнения требований. Представитель администрации пришёл на переговоры вместе с фабричным инспектором. С собой принесли утренние газеты, в которых уже просочилась информация о покушении — во время переговоров они стали зачитывать рабочим сию новость, и, судя по всему, кто-то из них в запале обвинил забастовщиков в соучастии. Далее случилась ссора, инспектора и инженера избили, полиции пришлось вмешаться… Произошла драка с приставами, градоначальник также связал беспорядки с покушением и не стал долго уговаривать забастовщиков… Далее пошло-поехало: начались оцепления и аресты. А в ответ на действия полиции стачка расширилась, охватила другие предприятия. К вечеру рабочие устраивали митинги во множестве мест. Дело даже дошло до того, что сегодня утром генерал-майор Клейгельс запретил устраивать собрания на морском побережье, мотивируя это тем, что полиция борется с возможными оргиями[2].

— С чем? — удивлённо переспросил я.

— С оргиями, государь.

— Однако… Положение действительно, гхм, серьёзное… Вы опасались погромов, Дмитрий Фёдорович? Они и произошли! — сказал я. — А в газетах что печатают? Надеюсь, про семью Аграновича удалось замолчать?

— Пока да. Там даже фамилий нападавших не фигурирует. Хотя, конечно, на самой станции слухи ползут. Среди местных крайне тяжело утаить.

— Слухи — это не столичные газеты.

— Совершенно верно, государь. Мы временно запретили посещение станции и Лавры по железной дороге — поезда теперь идут мимо. Полагаю, это задержит распространение слухов, а затем накал событий спадёт.

— Допустим… Что дальше? Теперь из-за жадности хозяина фабрики, трагического стечения обстоятельств и нерасторопности властей мы имеем в Петербурге большую стачку ткачей. И она грозит перекинуться на иные предприятия. Что скажете? Я полагаю, что теперь требования рабочих касаются не только оплаты трёх выходных дней?

— Так точно, государь. После того как волнения распространились, требования также поменялись. Сейчас они желают сокращения рабочего дня с четырнадцати до двенадцати или до десяти с половиной часов, также хотят оплачиваемое время подготовки станков к работе.

— А ранее им за это не платили?

— Нет.

— А вы знаете, я нахожу их требования справедливыми. Вы только представьте себе, господа — эти люди по четырнадцать часов стоят у станков, а затем они должны успеть отдохнуть, восстановится, заняться семейными делами, в церковь заглянуть в конце концов! И ради чего они совершают сей трудовой подвиг? Возможно, государству это приносит пользу?

— Я думаю, что наоборот. Здоровье рабочих быстро приходит в расстройство. Они не могут работать, рано умирают. И мы теряем самых опытных, да дети остаются сиротами — сказал Гирш.

— Звучит разумно, Густав Иванович.

— Согласен, государь! — кивнул Трепов. — Нельзя выжимать из людей все соки, это ведёт к бунту отчаявшихся. Необходимо заниматься культурным досугом рабочих, открывать лечебницы, отвращать от пьянства.

— Вот что, Дмитрий Фёдорович, нужно принять меры к прекращению стачки, пока она не переросла во что-то большее. Во-первых, прикажите полиции удалиться от мест рабочих митингов, пускай прекратятся облавы и обыски, оставьте оцепление, но только лишь для сохранения общественного порядка. Обнародуйте эти меры среди бастующих… И доведите через газеты и листовки мою волю: «государство не будет принуждать рабочих в экономических вопросах, а только лишь заботится о сохранении общественного порядка и благочиния, а император верит в разумность своего народа и рассчитывает на то, что стороны конфликта смогут решить дело миром». Пусть собирают депутации и договариваются с промышленниками.

— Слушаюсь, государь! — вытянулся Трепов.

— И во-вторых. Доведите до сведения господ фабрикантов, что я ими крайне недоволен. Отказавшись платить за коронационные дни и спровоцировав беспорядки, они допустили урон августейшей особе. У них есть два дня, чтобы уладить все вопросы с рабочими. Иначе будет дан ход делу о намеренном оскорблении государя, а там кто знает, к чему следствие приведёт? Может они вступили в заговор с убийцами, хотели воспользоваться смертью царя, чтобы устроить новую смуту?

— В точности передам, государь! Разрешите выехать в Петербург, чтобы заняться этим лично?

— Приказываю, Дмитрий Фёдорович! С богом!

Министр ушёл, а я снова остался лежать. Время шло к обеду, то есть к местному второму завтраку, но кушать не хотелось… Разговоры меня несколько утомили, а сделанные открытия взволновали. Требовалось всё хорошо обдумать.

Первая и самая главная проблема — иновремённые убийцы… Эти твари, а иначе их назвать было невозможно, перенесли свои сознания из будущего, заняв головы ни в чём не повинных людей.

Почти так же, как я попал в Никки.

Однако были нюансы — меня перенесло после неестественной смерти исходного тела в случайного, как казалось, реципиента, в момент его внутренней душевной слабости. Киллеры переносились по схожему принципу — первый оказался в голове титулярного советника Титова девятнадцатого мая, на следующий день после меня. Почему в Титова? И почему именно двадцатого?

А всё просто — те, кто его послал, искали подходящего реципиента рядом с возможными царскими перемещениями. Действовали они не наугад! У них явно есть доступ к историческим документам, и организаторам теракта известно, что Николай должен был прибыть на станцию вблизи Троице-Сергиевой Лавры. И я уверен — они искали и в других местах, где можно было удобно перехватить императора.

Но нашли именно на станции Сергиево… Так совпало, что у титулярного советника Титова умерла жена, и он сильно горевал. Так совпало, что он имел доступ к царскому поезду по роду службы…

Очевидно, что переносы из будущего возможны в моменты сильных стрессов у реципиентов! Каким уж образом их вычисляют и переносят — неизвестно. Но факт этот верен и подтверждён экспериментально. Трижды…

Третий случай произошёл с коллегой Титова, несчастным Аграновичем. В промежуток между двадцатым и двадцать первым мая Титов незаметно проник к сослуживцу в дом и убил его семью. Жестоко убил, чтобы наверняка вызвать у мужа и отца сильнейшее горе.