Новеллы японских писателей

С тех пор прошло три года, и вот мы с Сино стоим у того самого водохранилища, только директор здесь уже другой.

— Больше вы его не видели?

— Нет, не видел.

— А что с ним стало потом?

— Умер, — не задумываясь ответил я.

С детских лет мой язык привык к этому слову. Старшая сестра? Умерла. Старший брат? Умер. Удобное слово «умер», и ничего не надо объяснять.

— Может быть, пойдем? Здесь нечего смотреть. Водохранилище как водохранилище. Сколько ни смотри, ничего не изменишь.

Но прежде чем уйти, Сино, сидя на корточках, сложила молитвенно руки и поклонилась воде. Из-под крепового воротника блеснула белая шея. Звуки наших шагов, как удары колотушки, отдавались эхом в воде. Мы направились в Судзаки.

Судзаки, пожалуй, единственное место в этом районе, где я не бывал. Брат не брал меня туда. Помню, однажды он гостил у директора компании, где он служил. Директор с семьей на время перебрался в помещение той самой школы, где училась раньше Сино, и я навестил его. Тогда-то с крыши школы я и увидел Судзаки.

Это было необычное зрелище. Ярко выкрашенные домики, плотно прижавшись друг к другу, выстроились по обе стороны узких переулков. На крышах и окнах развевались по ветру белые и красные полотнища. Мне, деревенскому парню, все это было в диковинку, и я попросил брата сводить меня туда, но он сконфузился и обозвал меня дураком. Судзаки — район публичных домов.

Когда мы вышли к трамвайной линии, на Сино нахлынули воспоминания. Увидев норэн [4] знакомого ей с детства сирукоя [5] , она даже вскрикнула:

4

Бамбуковая или матерчатая штора перед входом в магазин или кафе с изображением торгового знака фирмы.

5

Закусочная, где подают сируко — сладкий суп из красной фасоли с рисовыми клецками.

— О, узнала. Наконец-то!

И, захлопав в ладоши, не дожидаясь меня, устремилась в переулок. Дорога шла вверх, обрываясь у массивного каменного моста, ведущего в Судзаки. У самого моста был небольшой ларек. В тени камышовой ширмы на кушетке сидела развалившись женщина средних лет с нездоровым цветом лица. На ней было платье с глубоким вырезом. Прищуренными глазами она смотрела на проходивших мимо людей.

— Вот он, мост Судзаки! — Сино ласково похлопала ладонью по каменным плитам с черными следами пожара и, запрокинув голову, любовно посмотрела на возвышающуюся над мостом арку. Она вполголоса прочитала надпись из маленьких неоновых ламп: «Р-ай Су-у-дза-ки». Меня почему-то покоробило это слово «рай».

Раскрасневшаяся от возбуждения Сино молча шла по мосту, и я еле поспевал за нею. Сердце гулко стучало у меня в груди не оттого, что никогда раньше я не бывал в кварталах публичных домов. Случалось, мы с приятелями под хмельком захаживали сюда, но я не мог себе представить, что среди бела дня буду прогуливаться здесь с любимой женщиной, шагать с ней под одним зонтиком, как ходят влюбленные.

Когда мы прошли мост, Сино свернула в переулок налево, и мы оказались в «веселом квартале». Дома здесь выглядели убого, словно истощенная после болезни женщина. И тут и там лежал неубранный с вечера мусор. В переулке было тихо. Раздавались только звуки наших шагов. На углу одной из улочек Сино вдруг остановилась и, указав на старый обшарпанный домик, что стоял на углу, как ни в чем не бывало сказала:

— Вот здесь я родилась! — Возможно, по ее лицу скользнула тень смущения, но по голосу об этом нельзя было догадаться. — Мама держала здесь тир. Так что я — девушка из тира при «веселом квартале».

Сино пристально взглянула мне прямо в глаза и попыталась улыбнуться, что, по всей видимости, стоило ей немало сил. На лбу у нее выступила испарина. Ее возбуждение тотчас же передалось мне, словно от нее отхлынула волна и захлестнула меня. Я поспешил ее успокоить:

— Ну и что?

Видимо, стараясь унять дрожь, она так крепко сжимала ручку зонтика, что пальцы сделались совершенно белыми. Она взглянула на меня с немым укором и запальчиво сказала:

— Хорошенько смотрите, чтобы не забыть!

И я смотрел. Розовая краска на стенах дома облезла. Покрытые кафелем железобетонные подпорки, поддерживавшие балкон в европейском стиле, потрескались. Над домом, словно паутина, в беспорядке висели старые гирлянды с неоновыми лампами. В окнах торчали фонари немыслимого цвета. У меня не укладывалось в голове, что в этом полуразвалившемся «заведении для женщин» могла родиться Сино.

На наш зонтик будто упала капля дождя. Подняв головы, мы увидели в окнах второго этажа женщин, выставивших напоказ свои плечи и грудь. Все. как одна, подперев подбородок руками, облокотились на футоны [6] , разложенные в окнах для проветривания. Припухшими глазами они молча смотрели на нас. Одна из них, вынув изо рта жвачку, бросила ее на зонтик Сино, и женщины дружно захихикали.

6

Матрас, подстилка.

Сино, опустив глаза, молча пошла дальше, но пройдя немного, остановилась:

— Вам это странно? Извините! — проговорила она, как будто чувствовала себя виноватой, и с грустью добавила: — Я не хочу сказать ничего плохого про этих женщин, но в прежние времена они были другими. Раньше вообще люди иначе относились к своим обязанностям, а теперь все делают как попало. Я понимаю, времена меняются, но все же когда дзёро [7] опускаются так низко, это уж никуда не годится. Если бы отец узнал, он очень бы огорчился.

7

Женщина из публичного дома, гетера.

— Отец? А чем он занимается?

— Отец? — Она наклонила голову и улыбнулась. — Отец у меня непутевый человек. Теперь он болен. Такой беспомощный, что невозможно на него сердиться. В общем, я не знаю подробностей, знаю только, что он был старшим сыном владельца красильни в Тотиги, но усердия в учебе не обнаружил, и родители лишили его наследства. Тогда он вовсе перестал заниматься, без конца твердил, что он пропащий, никудышный человек. В конце концов запил и совсем опустился. В праздник бэнтэн [8] он надел свое лучшее шелковое хаори [9] и явился в «веселый квартал», назвавшись «стрелком из лука» — «атария». Так назывался мамин тир. Потом, узнав, насколько тяжела жизнь дзёро, он стал их жалеть и, чтобы хоть как-нибудь скрасить их существование, стал у них чем-то вроде советчика. Попадались среди них и хорошие женщины. Такой была О-Нака из дома Тонэро, она всегда меня жалела. Когда ей стало невмоготу заниматься своим ремеслом — у нее заболели легкие, а срок найма еще не истек, — она частенько наведывалась к отцу за советом. День ото дня ей становилось все хуже. В праздник фудо-мёо [10] она приняла яд, подмешав его в желе из агар-агара, и умерла. Эти женщины из Тонэро удивительно бездушны. Ни одна из них не позаботилась о ней, и все хлопоты, связанные с похоронами, отец взял на себя. Вечером гроб вынесли с черного хода и поставили на тележку. Отец тащил ее, а я подталкивала сзади. Помню, когда мы проходили по улице Наканотё, дворники поливали мостовую, черпая воду большими ковшами из бочек. Увидев гроб, они стали по одному присоединяться к нам. Проводили до самых ворот. Вот, пожалуй, и все, что я помню. Я была тогда еще маленькая.

8

Богиня счастья и богатства.

9

Накидка японского покроя.

10

Бог огня.

Тем временем мы с Сино вышли на ту самую улицу Наканотё и направились к тем самым воротам, о которых она только что рассказывала. Улица оказалась широкой, с тротуаром, с аккуратными ларьками. Переглянувшись, мы ни с того ни с сего рассмеялись.

— Ну и находились!

— Зато теперь у меня легко на душе. Мне очень хотелось, чтобы вы сами все увидели.

Сино шла впереди, но у моста Судзаки вдруг остановилась и, схватив меня за руку, попросила:

— Поедемте теперь в Асакуса.

— В Асакуса? Ты хочешь сказать, в Тотиги?

Электричка в Тотиги отправлялась из Асакуса.

— Нет. Мне хочется немного развеяться. Я походила по Судзаки, и теперь меня потянуло в Асакуса. Отец любил туда ездить и всегда брал меня с собой. Сначала мы шли в кино, а потом в парке я каталась на карусели. На обратном пути мы непременно заходили в бар «Камия». Отец заказывал для меня виноградное вино, а себе — коньяк.

— Да, но у нас необычная поездка. Не лучше ли сразу поехать в Тотиги?