Новое место жительства
Шрифт:
Чёрт, что это?!.
Тяжело дыша, я стоял, согнувшись — голова вниз, руки в колени — и пытался прийти в себя от того дикого, непередаваемого чувства потери себя, которое испытал секунду назад. Юрка, что-то приговаривая (я не слышал из-за бурлящей в ушах крови), придерживал меня за плечо и за бок, не давая завалиться вниз физиономией. Собственно, это было первым, что я ощутил и услышал.
А потом…
Потом я вдруг понял, как чист воздух, которым я дышу.
И это было первое ощущение уже этого мира.
Честное слово, вы можете мне верить, можете не верить, но я именно так и запомнил Беловодье — как непередаваемой чистоты
В нём не было ничего, кроме… воздуха. Кроме ветра, солнца, травы, деревьев, свежей воды… Ничего из того, чего и не должно быть в воздухе.
Только воздух.
Всё ещё всхлипывая горлом, я выпрямился.
Мы стояли на речном берегу, на мелкой гальке самых разных оттенков — от алого и иссиня–чёрного до белого и золотистого. Широкая, но явно неглубокая речка бежала, подпрыгивая на перекатах белыми бурунами и оживлённо вскрикивая на разные голоса. А вокруг — вокруг безумствовала зелень.
Стеной стояли деревья, и названий некоторых из них я не знал. Но я различал резные глянцевитые листья дубов, закруглённую листву лип, выпукло–ребристые с острыми зубчиками листья грабов, буки, вязы… а в подлеске — можжевельник, орешник… и — ещё ниже — высоченный раскидистый чёрный папоротник… А над речкой — высоко–высоко — синело — чуть гуще, чем на Земле — небо с еле–еле, но всё-таки различимыми пятнышками звёзд. В небе плыл орёл. Я не уверен, что это был орёл, но мне хотелось, чтобы это был орёл.
Только орёл и мог встретить меня в этом мире, в этом воздухе, в этом небе.
На секунду мне почудилась органная музыка. Честное слово.
— Это Беловодье? — спросил я растерянно и почувствовал, что сейчас расплачусь. Юрка торжественно кивнул:
— Это Беловодье, — и поднял руку. — Вот Перекатная. А нам туда. Идти долго, больше двух дней; переход, сам видишь, не очень удачно расположен…
Больше двух дней! Мне стало смешно. Больше двух дней — он хотел, чтобы я беспокоился из-за двух дней похода по этим местам! Они всё-таки ничего не понимал, бестолочь, он на самом деле не понимал, что подарил мне, он…
С прорвавшимся хохотом я налетел на Юрку и опрокинул его на рюкзак.
— Пусти! — отбивался он тоже со смехом. — Ай, плечо! Владька, пусти, баран! Ну?!
Я свалился в сторону и ойкнул — под зад попал какой-то сучок.
— Привет от новой Родины, — не без ехидства сказал усевшийся рядом Юрка. Меня эти слова неожиданно покоробили, я хмуро покосился на него. Ничего не сказал… но Юрка отреагировал на это «ничего» мгновенно.
— Владька, — он поднял уколовший меня сучок и покрутил в пальцах, — ты, как я понял, большим патриотом никогда не был. Или был?
— Не был! — огрызнулся я. — Я про это вообще не думал! До вот этой секунды!
— То есть, — он опять повертел сучок и запулил его в воду. Я проследил, как он скачет в белопенных бурунчиках, — тебе пофик принципиально, что мы на другой планете, тебе за Россию обидно стало? — я плюнул в сердцах. — И мне обидно, — признался Юрка и вытянул ноги. — Очень. Ты даже не представляешь, как. И что? Ну вот что я могу сделать? Серьёзно, Владька, если ты мне сейчас ткнёшь пальцем даже не в партизанский отряд — хотя бы в политика, который реально хочет «поднять Россию с колен» — я из этого, — он повёл рукой по кругу над головой, — вот инопланетного проекта тут же ухожу и записываюсь в этот отряд или молодёжную секцию к этому политику. Спасать Россию. Владька, я не юморю, не издеваюсь, я тебя серьёзно спрашиваю. У меня отец погиб. До конца верил в Родину. В Россию. И погиб. И не то страшно, что погиб, а… ну так как, Владька?
— Не знаю я таких партизан или политиков, — я отвернулся. — Иди в жопу.
— Не пойду. Вот и я не знаю. Я там ничего не могу. И уже никогда
не смогу, даже если в генералы выйду. И ты не можешь ничего. И даже если место своей матери займёшь или вообще возглавишь эту драную СТМ — не сможешь ничего! — он вдруг вскочил и ткнул рукой в гальку — словно пробивал планету насквозь. — Тут есть шанс! Тут! Тут, твою ж так! И Россия будет тут! Тут, где я! Тут я — могу! Тут я — знаю! Они — там — взрослые — не знают — а я — тут — пацан — знаю! Знаю! — он уже орал это, и я даже отполз от кузена на пяти точках, растерянно и даже чуть испуганно глядя на него снизу вверх. — Тупой разговор, — вдруг сказал Юрка, тяжело дыша, и рывком подал мне руку. — Вставай давай.— Ну ты бешеный, — я поднялся сам, хотя рюкзак меня потянул было назад–вниз. — Зачем так орать-то?
— Да потому, что ты правильно говоришь, — ответил Юрка, остывая. Поддёрнул лямки рюкзака. — Правильно, просто это кусочек правильности. На самой поверхности. Это самое поганое… Но знаешь, ведь у нас такое было, — он вдруг улыбнулся и почесал нос. — Россия — она как возникла? Никто ничего не захватывал. Просто люди убегали от центральной власти, которая их всяким таким достала — а бороться с нею сил не было. Ну и пробежали весь континент в разных направлениях.
Я удивлённо улыбнулся. Такая постановка вопроса мне в голову не приходила. А Юрка продолжал:
— А если теперь открылся такой путь — почему бы не рвануть сюда, как пятьсот лет назад на Урал или триста — на Алтай? Раз Стеньки Разина на Дону пока не предвидится? А если появится — то мы ведь и вернуться можем. Как неожиданное подкрепление.
— Точно! — воспрянул я. Ничего конкретного в этот момент я не представлял, но мелькнули мгновенно какие-то грандиозные картины чего-то возвышенного, грозного и очень киношного, но в то же время всё-таки красивого. — Точно, — кивнул я. И огляделся. — Это будет наша база для борьбы… — я смутился своих собственных слов, а ещё больше — мыслей, за ними стоявших, и разом зароившихся планов, но Юрка закончил без насмешки:
– …за справедливость, чего не договорил?
— Ты что, мысли читаешь? — хмыкнул я. — Ну пошли. Чего ждать-то теперь?
— Пошли, — согласился Юрка. — Шагай за мной… кузен. На базу для борьбы и построения нового общества на основе беспризорников.
Я не удержался и хихикнул.
На ночёвку мы остановились засветло.
Весь день шли. Молча почти всё время. Лес был густой, перелесок практически непроходимый, но Юрка выбирал, как видно, давно известный ему путь, вполне чистый, даже удивительно — но вскоре я и сообразил, что мы идём в сущности по дороге. Не то чтобы очень наезженной, но довольно заметной, если приглядеться. Похоже, тут ездили и на телегах или даже машинах…. хотя на машинах — вряд ли. Такой просёлок, заметный… заметный только своим! Может, в этом дело?
— Это ведь дорога, — утвердительно сказал я. Юрка, не поворачиваясь, откликнулся:
— Угу.
— А почему ты сказал, что нам два дня идти до поселений? Возле дороги никто не живёт? По–моему, это было бы… логично.
— Логично, — Юркин рюкзак подпрыгнул. — Потому никто тут и не селится. Чтобы если кто случайно свалится сюда всё-таки — не сразу понял, что к чему. Да и дорогу тут не сразу найдёшь; скажешь нет?
— Да, — признал я и замолчал опять…
…Мы шагали с перерывами минут на пятнадцать каждые два часа; в полдень остановились на два часа, перекусили и полежали. Собственно — как полежали? Прилегли — на солнышке, головами в тени кустов на рюкзаках, сняв обувь — и вырубились. Юрка — прямо сразу, едва лёг (он точно не спал ночью). Я с полминуты пялился в небо — без мыслей — а потом Юрка меня растолкал. Спали полтора часа, и ничуть не мешали комары. Юрка сказал между делом, что тут их нет — зато в болотах полно всякой мошки.