Новогодний подарок

На следующее утро, однако, и он вынужден признать, что морщины исчезают. И кожа на ощупь уже не производит того неприятного ощущения, какое бывает, когда коснешься наждачной бумаги. Волосы в разных местах на голове уже образуют волнистые пряди. Глаза, которые еще несколько недель назад были почти совсем скрыты под тяжелыми веками, теперь смотрят живо и молодо. Хорошо видна голубая радужная оболочка, которая окружает зрачок, подобно тому как озеро Орта окружает остров Сан-Джулио.

— Я бы сказал, — заключает барон, анализируя свои ощущения, — что палочки и колбочки моей сетчатки пробудились после долгого сна, а глазной нерв, прежде пустая бесчувственная трубочка, теперь передает импульсы со сверхзвуковой скоростью. Мне кажется, еще рано трубить победу, но несомненно одно — уже много лет ни один врач и ни одно лекарство не давали мне такого прекрасного самочувствия. Ансельмо, по-моему, я совершенно здоров.

— Проверим, — предлагает мажордом, доставая из кармана свою записную книжечку.

— Давай.

— Номер один, астма.

— Последний приступ был несколько месяцев назад. Мы тогда только что вернулись из Египта.

— Номер два, атеросклероз.

— На той неделе мы отправили кровь на анализ в Милан…

— Вы правы, синьор барон. Ответ получен с утренней почтой. Кровь в норме. Сегодня ваш артрит соответствует возрасту сорокалетнего человека. Номер три, деформирующий артроз.

— Взгляни на мои руки, Ансельмо. Еще никогда эти пятьдесят костей не были так подвижны. Я уж не говорю о кистях — так и хочется проверить их гибкость.

Синьор барон легко встает и подходит к роялю. Его пальцы легко пробегают по клавишам, и вот уже по всей вилле громко разносятся аккорды «Вариаций Бетховена на тему вальса Диабелли». Сорок два года барон Ламберто не прикасался к роялю. Он прерывает игру, поднимает крышку инструмента и нажимает кнопку.

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

Барон подмигивает мажордому. В мансарде под крышей работа идет безостановочно.

Барон встает, делает два-три шага и вдруг радостно смеется.

— Смотри! — восклицает он. — Я забыл ухватиться за свои палки с золотыми набалдашниками и не падаю! Кости и мускулы опять с прежним усердием выполняют свои обязанности. И я бы даже охотно поплавал сейчас.

— Не будем преувеличивать, синьор барон. Зачеркнем номер двадцать три, хромота, и продолжим контроль.

— Ну давай.

— Номер четыре, бронхит хронический.

— Последний раз я кашлял во время карнавала, потому что поперхнулся.

— Номер двадцать четыре, цистит.

— Цистит, должно быть, отправился на каникулы, дорогой Ансельмо, потому что я не чувствую никаких неприятностей.

Контроль длится несколько дней. Барон Ламберто и его верный мажордом скрупулезно проверяют все составные части организма, ничего не пропуская:

скелет,

мускулатуру (только на это понадобилось два дня, потому что мускулов более шестисот и проверить надо каждый),

нервную систему (такую сложную, что просто действует на нервы),

пищеварительный тракт (теперь барон способен переварить и скорлупу улитки),

кровеносную систему,

лимфатическую систему,

эндокринные железы,

гениталии.

Все в порядке — от нервных окончаний в коже, которые передают в мозг сведения о том, насколько горяча или холодна вода в ванне, до каждого из тридцати трех позвонков, как подвижных, так и неподвижных.

Все части тела, все компоненты этих частей, все элементы этих компонентов исследуются тщательно и придирчиво, чтобы в них не затаилась какая-нибудь болезнь, какое-нибудь повреждение и не скрылась попытка саботажа. Оба исследователя, словно отважные путешественники, пробираются по лабиринтам вен и артерий, заглядывая в желудочки сердца и в предсердия, смешиваясь с толпой эритроцитов и лейкоцитов.

— Синьор барон, ретиколоцитов становится так много, что просто не нарадуешься!

— А что это такое — ретиколоциты?

— Самые молодые красные кровяные шарики.

— В таком случае, вперед, к молодости!

Барон и мажордом проникают в кортиев орган и попадают в уши, высаживаются на островах селезенки, около поджелудочной железы, забираются на Адамово яблоко, блуждают в мальпигиевых клубках, приютившихся в почках, с помощью кислорода и углекислого газа входят в легкие и выходят из них, по мосту Варолио поднимаются в мозг, дуют в евстахиеву трубу, играют на органах Гольджи, натягивают сухожилия, отражают рефлексы, упаковывают фагоциты, щекочут ворсинки кишечника и закручивают двойную спираль ДНК. Время от времени они теряют друг друга из виду.

— Синьор барон, где вы там прячетесь?

— Открываю выход из желудка в кишечник. А ты где?

— Тут рядом. Собираю желудочный сок. Сейчас встретимся в двенадцатиперстной кишке.

Ансельмо ведет бортовой журнал путешествия. Во многих случаях, однако, контроль не так уж необходим. Достаточно помощи зеркала. Любой человек, увидев сейчас барона Ламберто, дал бы ему самое большее лет сорок. И отметил бы, что он здоров во всех отношениях.

Несколько недель назад он был дряхлым старцем, державшимся только на лекарствах и на своих знаменитых палках с золотыми набалдашниками, а теперь это полный здоровья, стройный, высокий молодой блондин, прекрасный спортсмен. У него уже давно стало привычкой каждое утро плавать вокруг острова, чтобы держаться в форме. Он безо всякого труда исполняет на рояле самые сложные произведения. Много занимается гимнастикой. Сам колет дрова для камина. Охотно садится за весла и легко управляет парусом, не путая кливер с бизанью. Бесстрашно прыгает с трамплина, а если надо, то и с дерева. Между тем все двадцать четыре его банка аккуратно каждую неделю присылают ему отчеты о доходах. А в мансарде под самой крышей шестеро ничего не ведающих тружеников по-прежнему день и ночь без конца произносят его имя, не зная зачем (только Дельфина все еще задается этим вопросом):

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

— Старый египтянин был прав, — с удовлетворением говорит барон. — Как он сказал? «Имя должны произносить…». «Имя живет…» Что-то в этом духе, по-моему.

— Я записал его мысль дословно, — говорит Ансельмо, листая свою записную книжечку. — Вот она:

«Человек, чье имя произносят, продолжает жить».

— Прекрасно, — соглашается барон. — «Человек, имя которого произносят…» Прекрасно и, судя по результатам, верно. Ах, как мудры эти древние обитатели пустыни!

— Если я правильно понял, — уточняет Ансельмо, — речь идет об одном из секретов фараонов.

Барон задумывается.

— Однако все они умерли. Как же так? Если они знали этот секрет…

— Очевидно, они не верили в него. Думали, должно быть, что это просто старинная поговорка, а не рецепт от всех болезней.

— Возможно, — соглашается барон. — Но какой странный был, однако, этот святой. Я принял его за нищего.

— Да, выглядел он именно так. И хижина, в которой он жил, походила на курятник. Куры чуть ли не на голове у него сидели.

— Наверное, чтобы клевать вшей, — смеется барон. Он опирается руками на рояль и ловко перепрыгивает через него, восклицая: — Оп-ля! Если когда-нибудь я появлюсь на свет заново, то стану выступать в конном цирке.

— Ну что вы, синьор барон! Вы ведь теперь не умрете!

— Да, я об этом не подумал.

Барон нажимает кнопку.

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

Каждое утро у него появляется новый зуб, старая искусственная челюсть давно уже выброшена в мусорный бак. Теперь он может запросто грызть орехи своими собственными крепкими, молодыми зубами.