Новогодний подарок

— Сию же минуту, — отвечает барон Ламберто и пишет по-английски:

«Любезные господа!

Что вы скажете, если я предложу вам прошвырнуться немного и покататься на карусели? Жду вас в Вене, в «Пратере», в будущее рождество».

— Почему вы пишете по-английски? — спрашивает главарь, который не изучал этого языка.

— С этими господами я всегда объясняюсь только по-английски. Этикет!

— Я вижу тут слово Вена. При чем здесь этот город?

— Я приказал перевести фонды из моего венского банка, в котором сейчас скопилось особенно много мелких итальянских банкнот.

Двадцать четыре генеральных директора долго обсуждают послание.

— Почерк безусловно синьора барона.

— Да, но стиль совсем не его!

— Вы правы, коллега. Я не помню, чтобы барон употреблял когда-либо слово «карусель».

— И потом это вульгарное выражение «прошвырнуться» вместо «погулять» совершенно не в его духе. Ему абсолютно не свойственны фривольность и уменьшительные суффиксы!

— Послание, — замечает другой директор банка, — содержит также ошибку, которая никак не вяжется с ясностью и точностью мысли барона. Вы же знаете, что когда имеют в виду венский «Пратер», всегда говорят «Большое колесо», а не просто карусель.

— Конечно, карусель — это понятие, которое подходит скорее для какой-нибудь ярмарки в Крусиналло, чем для Вены.

Ассамблея единодушно решает отвергнуть послание и требует нового — на немецком языке.

— Почему на немецком? — удивляется главарь бандитов, показывая барону ответ.

— Очевидно, директор моего венского банка, а именно он должен выплатить деньги наличными, хочет быть уверен, что правильно понял меня.

— Ну так пишите!

— А ручка?

— Вот же она!

— Нет, извините, этой ручкой я писал предыдущее письмо. Я никогда не использую ручку больше одного раза. Ансельмо, принеси-ка мне новую ручку.

Ансельмо повинуется, и барон пишет по-немецки:

«Любезные господа!

Этим письмом я приказываю, чтобы из всех моих банков были немедленно уволены все служащие, которые не умеют танцевать танго. Ламберто».

— При чем тут танго? — спрашивает главарь «Двадцати четырех "Л"», указывая на единственное в письме слово, которое ему удалось понять.

— Это шифр. Означает — миллиард. Не думаете же вы, что я стану писать о деньгах в открытую. А если эта записка попадет в руки какому-нибудь шпиону?

— Более чем справедливо, — сочувственно соглашается главарь.

Послание доставляется по назначению. Двадцать четыре генеральных директора громко читают его вслух, и начинается обсуждение.

— Опять то же самое — почерк несомненно барона Ламберто. И подпись его. Могу доказать.

Говоря так, оратор демонстрирует почтовую открытку, которую барон прислал ему в прошлом году из Майами, во Флориде. Открытка переходит из рук в руки. Все рассматривают ее и сверяют подпись на ней с той, что на записке.

— Стиль, однако, выявляет характер весьма отличный от того, который знаком нам.

— Это верно. Синьор барон не любит танго.

— Возможно, он не любит его теперь, потому что ему девяносто четыре года, а в молодости, может быть, и любил.

— Это исключено. Синьор барон с незапамятных времен всегда любил только активный баланс, проценты с доходов, чековые книжки и золотые слитки.

Присутствующие аплодируют. Двадцать четыре секретаря тоже на минуту отрываются от своих записей, чтобы похлопать в ладоши.

Ассамблея единодушно решает, что записки недостаточно и что теперь необходимо достоверное доказательство, что барон Ламберто еще жив. Бандиты должны прислать его теперешнюю фотографию.

— Ну что ж, пошлем фотографию, — вздыхает главарь банды.

— Ансельмо, — зовет барон, — возьми из моей коллекции фотоаппаратов тот, который делает моментальные снимки, и сделай все что надо.

Ансельмо снимает барона, пережидает секунду-другую и вынимает из аппарата готовый снимок. Барон Ламберто вышел прекрасно. Ну прямо кинозвезда! Улыбается так, что видны все зубы. На лоб спадает золотистый локон.

— Теперь, — говорит главарь, — у них есть все, что они хотят. Если они не выложат денежки, то, как я вам ни сочувствую, следующая глава будет намного болезненней.

— Не беспокойтесь, — отвечает барон Ламберто, — всему свое время.

Еще одно путешествие Дуилио с острова Сан-Джулио в особняк мэрии. Двадцать четыре генеральных директора передают друг другу фотографию. Их лица непроницаемы. Они ждут, пока лодочник выйдет из зала. И едва он уходит, разражается буря:

— Предательство, это не барон Ламберто!

— Мошенничество! Грубое мошенничество!

— Этот человек — самозванец!

— Он слишком красив, чтобы можно было поверить!

— Хорошо, что мы потребовали снимок!

Постепенно буря утихает и начинается более спокойное обсуждение вопроса.

— Вообще-то, если присмотреться, — говорит кто-то, — некоторое сходство с бароном есть.

— В чем?

— Ну вот, например, уши.

— Настоящий барон гораздо старше. Посмотрите!

И, говоря это, оратор достает из бумажника фотографию, на которой он изображен вместе с бароном Ламберто на балконе гостиницы в Лугано. Барон Ламберто опирается на две палки, лицом похож на черепаху, глаз не видно вообще — они похоронены под тяжелыми веками. Он скорее мертвый, чем живой.

Все сразу же начинают доставать из бумажников свои фотографии, на которых они тоже сняты вместе с бароном, но на них барон тоже нигде не похож на молодого спортсмена с непослушным локоном на лбу, а всюду выглядит стариком, который держится на ногах лишь потому, что не дуют муссоны.

— Посмотрите внимательно. Разве у барона Ламберто были когда-нибудь такие волосы?

— Может быть, он надел парик… — робко вставляет кто-то.

— А морщины? Куда делись его морщины?

— Грим, — поясняет тот же голос, — грим может сделать чудеса! Я знал одного тенора, оперного певца, которому было семьдесят лет, но выглядел он на двадцать пять.

— Барон не тенор!

— Но он любит хорошую музыку.

— Что верно, то верно…

После целого часа обсуждения ассамблея решает затребовать еще одну фотографию, на которой барон Ламберто должен быть изображен не в фас, а в профиль.

— Почему в профиль? — недоумевает главарь банды, прочитав ответное послание.

— Единственное, что действительно красиво на моем лице, — мягко объясняет барон Ламберто, — это мой нос. Наверное, на том снимке он был плохо виден.

— Возможно, — заключает главарь, — но я не позволю водить меня за нос! Сейчас мы сфотографируем вас в профиль, но отправим этот снимок вместе с ухом.