Новогодний подарок
Шрифт:
Прах его должны перевезти на лодке с острова в Орту и отсюда в Домодоссолу, где находится семейный склеп Ламберто.
Между островом и Ортой всего каких-нибудь пятьсот метров — слишком мало, чтобы похоронный кортеж мог растянуться во всю длину, поэтому было решено, что он будет двигаться не по прямой, а поворачивая то вправо, то влево, на манер тех китайских мостиков, которые, ведя вас из пункта А в пункт Б, все время делают зигзаги, чтобы дать вам возможность полюбоваться панорамой с самых разных точек.
Открывает кортеж большая лодка, в которой сидят священник и служки. Среди них особенно выделяются внуки лодочника Дуилио, которые всюду суют свой нос.
Затем следуют двадцать четыре совершенно одинаковые лодки. В каждой сидит генеральный директор банка со своим секретарем. Всего, следовательно, сорок восемь чиновников в черных костюмах с мрачнейшими лицами. Дело в том, что, когда они прибыли на остров, гроб Ламберто был уже закрыт.
— Но как же так, — удивились они, — а мы?
— Что вы? — спросил Оттавио с каменным лицом.
— Но… Мы… Мы хотели бы отдать должное… И кроме того, официально удостоверить, что это барон…
— Официально удостоверили это члены семьи, то есть я, его единственный племянник, и мажордом Ансельмо.
Так двадцать четыре директора остались со своими сомнениями, и пока похоронный кортеж, извиваясь, двигается по озеру, они продолжают задавать себе все тот же вопрос: кто же все-таки лежит в гробу — барон или загадочный самозванец? А если так, где же настоящий барон?
За банкирами движется лодка с гробом покойного. Ею управляет Дуилио, прозванный в шутку Хароном, который сегодня и в самом деле выполняет роль перевозчика душ. На лодке поднят черный флаг с огромной золотой буквой «Л» на полотнище. За лодкой с гробом следуют две поменьше. В одной сидит племянник Оттавио, притворяясь, будто вытирает слезы белым с черной каймой платком. На самом деле, если б не боязнь потерять равновесие, он, наверное, танцевал бы от радости. Ведь через несколько часов он узнает, какая часть безграничных дядиных богатств заполнит его пустующие карманы. На другой лодке стоит, опираясь на свернутый подобающим образом зонт, мажордом Ансельмо. Он все терзается своими подозрениями по поводу Оттавио. Но кто поверит ему, вздумай он открыто обвинить племянника барона? Ладно, допустим, можно доказать, что это он подсыпал снотворное в ужин обитателей мансарды. Ну и что? Какой врач, какой судья поверит, что барон умер только оттого, что перестали произносить его имя? Они посмотрят на него как на ненормального и, наверное, спросят:
— Вы хотите, чтобы мы поверили в сказки? Вы забываете, что мы живем в двадцатом веке.
Ансельмо плачет. В хороший морской бинокль даже издали можно увидеть крупные слезы, которые катятся по его щекам и капают на зонтик.
Далее следуют другие лодки с разными официальными лицами — гражданскими и военными, итальянскими и иностранными. Затем лодки с флагами различных обществ, благотворителем которых барон всегда был: любителей-цветоводов из города Орта, союза англо-прусских банков, общества друзей финансов, общества друзей казны, общества любителей кошек и так далее. Все эти знамена составляют великолепную цветовую гамму.
Затем движутся сто двадцать семь моторных лодок с венками, присланными со всех континентов планеты, один даже с Огненной Земли. Чего стоит присутствующим только пересчитать все эти венки! Кто насчитывает на два больше, кто на два меньше. Чтобы не спорить, договариваются на цифре — триста двадцать. Но какой-то маленький синьор все-таки продолжает настаивать на том, что их триста двадцать один. Всегда ведь находится
какой-нибудь оригинал, который не желает соглашаться с общим мнением.Тем временем десятки тысяч людей вздыхают и с волнением обмениваются впечатлениями:
— Бедный барон Ламберто! При всех своих деньгах…
— Да, Ламберто был, конечно, очень богат!
— Ламберто был еще и очень добр.
— Кто? Ламберто? Да он был добрее всех на свете!
— А это тот Ламберто, который…
— Да, да, тот самый Ламберто.
— А какой вы думали это Ламберто?
— Ламберто только один и есть… Вернее, был.
— Жил-был однажды Ламберто!..
Замыкает похоронный кортеж большая лодка, в которой сидят музыканты. Это оркестр миланских трамвайщиков, специально прибывший сюда на поезде. Оркестр исполняет один траурный марш за другим.
— Барон Ламберто был истинным любителем музыки.
— Ламберто любил красивые вещи…
— Эх, сердце Ламберто…
— Как вы сказали? Ламберто умер от болезни сердца?
— Говорю, что у него было большое сердце, у Ламберто.
— Бедный Ламберто!
— Ламберто — там…
— Ламберто — здесь…
— Ламберто — тут…
— Ламберто — повсюду…
Если б кто-нибудь мог подняться высоко-высоко над землей и послушать оттуда сразу все, что звучит сейчас на берегах озера Орта, то он услышал бы только одно:
— Ламберто, Ламберто, Ламберто…
Конечно, люди говорят и о другом. Следуя в похоронной процессии, промышленники из Оменьи говорят о кофеварках, фабриканты сантехнической арматуры из Сан-Маурицио д’Опальо обмениваются сведениями об арабских шейхах, которые заказали партию золотых краников, фабриканты зонтиков из Джиньезе сетуют на то, что лето, по их понятию, было слишком засушливым, горцы из Вальстроны обсуждают цены на древесину, художники-абстракционисты из Вербании ругают своих коллег — художников-реалистов, и наоборот. Но всегда находится хотя бы один человек, который упоминает Ламберто, и не успевает он произнести «о» из его имени, как кто-то другой уже произносит «Л». Никто ничего не планировал, не программировал, но факт тот, что сто или даже сто пятьдесят тысяч человек громко или тихо, женскими или мужскими голосами, так или иначе, беспрестанно произносят по очереди это имя:
— Ламберто, Ламберто, Ламберто…
И вдруг — впрочем, это было просто неизбежно, этого надо было ожидать, и можно было поспорить на что угодно, что это случится, — в гробу покойного раздаются удары. Все в изумлении замирают. Священник перестает читать молитву. Умолкает оркестр. Все затаили дыхание. Удары становятся все сильнее. Некоторые тут же падают в обморок от волнения, другие держатся — упасть в обморок всегда успеешь… Наконец крышка гроба со скрипом приподнимается, затем еще немного, еще… Вот она откидывается и летит в воду… И барон Ламберто поднимается из гроба во весь рост, оглядывается и громко кричит:
— Да это же все ошибка! Большая ошибка! Харон, вези меня скорей обратно домой! Ансельмо, смотри, не потеряй зонтик! Оттавио, куда ты так спешишь?
Оттавио сразу сообразил, что положение совершенно изменилось. Он тут же бросается со своей лодки в воду и быстро плывет к берегу.
А барон Ламберто продолжает весело кричать:
— Все это ошибка! Все надо переиграть! Похороны откладываются на неопределенное время, потому что покойник больше не играет!