Новогодний рейс

Когда Никита ушел, она попыталась вспомнить, где и при каких обстоятельствах могла его видеть, но ей это не удалось.

* * *

День оказался на редкость бестолковым, она никуда не пошла — ее знобило, болела голова, должно быть, простуда! Фаня валялась на диване с книгой в руках и к вечеру уже просто изнемогала от скуки.

Странное дело — она сама себе напоминала марафонца, который долго спешил к финишу, не отвлекаясь ни на что другое, и вот он добежал, цель достигнута, и вроде можно успокоиться, но он в растерянности, поскольку совершенно непонятно, чем теперь заняться.

Да, она добилась определенных успехов в карьере журналиста, но что у нее есть, кроме работы? Здесь, в Петербурге, во время этих новогодних каникул она поняла, что совершенно не умеет отдыхать, наполнять жизнь чем-то иным, помимо работы. В самом деле, она не знает, чем себя занять. Читать? Смотреть телевизор? Плевать в потолок? Скучно…

«Не пойти ли в гости к соседу?»

Никита явно обрадовался, увидев ее. Во всяком случае, расплылся в улыбке и пригласил отужинать с ним.

Входя в его комнату, она смутилась и удивилась. «Странно, чего это я вдруг смущаюсь, как школьница?!»

Когда хозяин ушел на кухню готовить ужин, она с любопытством осмотрела комнату — скромно, в меру чисто, шкафы доверху уставлены книгами, в углу электрогитара.

Никита вернулся с подносом и извинился перед гостьей за то, что ужин вышел скромным — яичница да бутерброды. Фаня безмятежно махнула рукой — пойдет!

Пока Никита раскладывал еду на тарелки, она разглядывала книги. Хайдеггер, Ницше, Блаженный Августин… Угрожающе толстые тома словно подсказывали: хозяин — человек серьезный!

— Ты это читаешь? — удивилась Фаня.

— Читаю. Собирал библиотеку не под цвет обоев. Хотя, как говорилось в одном хорошем фильме, «обезьяны читают философские книги, но они их не понимают!». Так что это ни о чем не говорит.

«У него хорошее чувство юмора. Зачет!» — подумала Фаня.

На стене она заметила фотографию, с которой улыбался молодой парень с электрогитарой в руках. Она вопросительно взглянула на Никиту. Он сухо кивнул: «Да, это я в мои лучшие годы» и отвел глаза.

Она вгляделась в фотографию и вдруг все поняла! В памяти возник тот вечер: осенняя Москва, клуб, рок-концерт, на который она, тогда еще студентка, пришла с подругой…

— Это был ты! — закричала она так, что он вздрогнул.

— Чего орешь? — недовольно спросил Никита.

Но Фаня не сбавила громкость и проорала еще сильнее:

— Москва! Осень! Мой любимый клуб, и ты на сцене! Никита Лавров?!

Никита молчал.

— Почему ты молчишь?

Он положил на тарелку яичницу и стал есть.

— Ответь мне! — потребовала Фаня.

Лавров делал вид, что не слышит.

— Можешь ничего не говорить, я все равно тебя узнала! — рассмеялась она.

Фаня чувствовала какую-то бешеную радость, и ей хотелось поделиться этой радостью с ним.

— Как ты пел, Никита! В тот вечер все девушки в зале были в тебя влюблены!

Лавров перестал есть:

— Ну да?

— Да. И я тоже! — Она смутилась, но все-таки добавила: — Я… Была влюблена в тебя!

— Сейчас придумала?

— Нет, той осенью.

Лавров сказал неожиданно мрачно:

— Спасибо, конечно, за теплые слова, но я не люблю вспоминать прошлое. Это было так давно, что кажется — и не со мной. Тот парень писал песни, улыбался девушкам со сцены, ну и что? Какое отношение это имеет ко мне?

— Не просто парень! — возмущенно фыркнула Фаня. — А гений! Поэт!

Никита сморщился, как от зубной боли. Увидев его кислое лицо, Фаня осеклась и растерялась, интуитивно поняв, что прошлое для Лаврова — болезненная тема. Он немедленно подтвердил это, резко сказав, что у него дела и ему пора идти. Фаня опешила и даже обиделась. Растерянно попрощалась и ушла к себе.

Сначала она решила больше не искать встреч с Никитой, но любопытство пересиливало обиду — ей хотелось разобраться в причинах, побудивших Лаврова оставить музыку. Помимо любопытства, было еще и желание как-то помочь ему, потому что за его грубостью она угадала-почувствовала боль и одиночество. Фаня как-то сразу поняла, что он не только одинок, но, видимо, несчастен, как любой одаренный человек, и что его надо любить, холить, лелеять, короче, посвятить ему жизнь, и тогда, может быть, он напишет много новых прекрасных песен.

В общем, она решила все выяснить, но поскольку идти к Лаврову после вчерашнего было неудобно (герой, можно сказать, попросту указал ей на дверь, а она как-никак девушка гордая!), она на следующий день устроила ему засаду на кухне с расчетом, что тот все равно придет туда рано или поздно, и они встретятся будто бы совершенно случайно.

В засаде пришлось провести пару часов — Фаня уже и с Варей поговорила «за жизнь», и выслушала очередную порцию откровений Вариных бабушек, а Лавров все не появлялся. Наконец он вошел — небритый, хмурый, поставил чайник на огонь, достал сигареты. На Фаню смотреть словно бы остерегался, но потом извинился «за вчерашнее» и подсел к ней за стол. Фаня, фыркнув, поинтересовалась, «какая муха вчера его укусила?».

Лавров пожал плечами:

— Иногда случается. Сплин. Тоска. Плохое настроение. А у тебя нет?

— Бывает! Собственно, я и приехала в Петербург спасаться от сплина, или хандры.

— Получилось?

— Не знаю, — вздохнула Фаня. — Кстати, ты здорово написал про такое состояние. Песня про осень — моя любимая…

Лавров невозмутимо пил чай, как будто речь шла не о нем.

— А знаешь, я тогда очень хотела подойти к тебе, познакомиться, поговорить, неважно — просто за руку подержать, но побоялась… Ты был красивый, недосягаемый — звезда! А я так… Никому не известная студентка, к тому же с кучей комплексов. Я была уверена, что ты даже разговаривать со мной не захочешь.

Лавров улыбался. Она засмотрелась на него — красавец! Глаза стального цвета, четкий, благородный профиль, годы его, конечно, изменили, но тело осталось юношеским, подтянутым. Когда-то она влюбилась в него, почувствовав в музыканте, певшем со сцены, какой-то нерв, бешеную энергию, и теперь она рада видеть, что, несмотря на все перемены, он сохранил свою безумную энергетику.

— Ты больше не пишешь стихов? — осторожно спросила она.

Он покачал головой.

— Но почему? — едва не простонала она.