Новогодний роман

– Во-он. Во-он. В первом вагоне рукой машет.

– Да не вижу. Где?

– Деточка, помаши рукой папе. Не моей шляпкой, а своей ручкой, растяпа.

– Лысый. Вместе. Лы-сый. Мы здесь. Здесь.

– Петр Никандрыч. Петр Никандрыч.

– Чего орешь. Здесь я.

– Все равно не вижу.

– А чернота с грохотом и стуком рождала все новые и новые синие с белым позументом вагоны. Электричку в последний раз сильно тряхнуло, швырнуло назад и вперед, со змеиным шипеньем разошлись вагонные створки и...

– Да не стойте на проходе. Что за люди дайте ж сойти.

– Вон. Во-он он. Сашка. Мы здесь.

– Хоть убейте не вижу.

– Внучок-то. Петр Никандрыч. Внучок то наш как вырос.

– Дайте-ка расцелую.

– Не понимаю я Софья Петровна вашей сентиментальности.

– Внучок зачем же с бабушкой так.

– Значит прижимайся ухом. Сначала ко мне, а потом рванем к Марго на чачлык. Не поверишь, она так постарела.

– Ба-а-тю-уушки ж мои. Сделается же такое. Ну не вижу я, не вижу.

Запеканкин бегал от одного вагона к другому, натыкаясь на хаотичный беспорядок из ручной клади и целующихся парочек. Устав изображать собаку, потерявшую хозяина, Запеканкин занял позицию у головы состава и принялся терпеливо ждать. Меж тем оживший на время перрон умирал. Подхватив поклажу, люди спешили покинуть негостеприимную полоску асфальта, скупо припудренную снегом. Продвинутые и обеспеченные направлялись к стоянке такси, бедные или прижимистые к автобусной остановке, наивно полагая, что их там тоже встретят с распростертыми объятьями. Когда перрон опустел совершенно, а Запеканкин начинал подумывать о том, что снова что-то перепутал , из ближайшего к нему тамбура послышались звуки борьбы. Звуки нарастали, пока не оборвались визгливым фальцетом.

– Да отстань ты.

Вслед за этим из тамбура вылетели два дряблых дорожных баула и приземлились рядом с Запеканкиным. Не давая Запеканкину передышки, вслед за баулами на истоптанный перронный снег вывалилась роскошная переливчатая шуба на черно-бурых хвостах. Какое-то время Запеканкин рассматривал свалившееся чуть ли не на голову добро. Баулы, как и положено баулам, вели себя самым надлежащим образом. Они не пели и не плясали, не рвались с наглыми жалобами к начальнику вокзала. Как и положено настоящим баулам они недвижимо стояли на месте. И все равно было этим баулам, где стоять. Здесь или на багажной полке. Но шуба. Шуба повела себя иначе. Она начала шевелиться. По шубе пробежало дрожанье и поднатужившись она разродилась парой крепких, с квадратными носами, коричневых ботинок. На этом неугомонная шуба не остановилась. Что-то рвало и тормошило шубу изнутри, пытаясь вырваться наружу. Новорожденные ботинки по мере сил участвовали в этом процессе, ожесточенно скребя асфальт каблуками. Прошло еще какое-то время и к внутреннему тормошению, добавились глухие стоны. Что-то новое шло в этот мир. Неизведанное что-то. Запеканкин подумал о бегстве от взбесившейся шубы, когда стоны усилились многократно, а из шубы проклюнулась голова в взлохмаченных жгуче-смоляных кудрях.

– Антоша- удивленно выдавил из себя Запеканкин.

– Tu as raison, mon cher ami. Tu as raison- вдобавок ко всему, невообразимая голова разговаривала по- французски.

От законного обморока Запеканкина следующее утверждение странного существа с шубейным туловищем.

– На вашем месте, молодой человек, я бы помог девушке подняться.

Запеканкин согласно повернулся и пошел по перрону.

– Черт. Запеканкин ты куда - начала сердиться голова.

– Девушку искать - честно признался Запеканкин.

– Олух. Я говорю ,помоги мне.

Поднявшись, Антон Фиалка с шумом втянул воздух.

– Холодно - определил Антон. Из шубейных недр была извлечена жесткая стетсоновская шляпа, украшенная у подножья тульи акульими зубами. Посадив шляпу на затылок, Антон схватил Запеканкина за руку и потащил за собой.

– За мной Петр.

Упираясь, Запеканкин несмело трепетал.

– Антоша. А как же ...
– и оглядывался на забытые баулы.

– Гражданин. Ваши вещи - в проеме тамбура показался синий железнодорожный мундир

– Себе возьми. Вместо штрафа - не оборачиваясь, крикнул Антон.

На стоянке такси Антон придирчиво оглядел представленный ассортимент и остановил свой выбор на пышной, но в рамках, темно-зеленой Ауди-100. Под стать машине был и таксист. Смурной дядя, налитый железной боцманской полнотой.

– Куда едем друг?
– хищно улыбнулся таксист.

Антон смерил его презрительным взглядом.

– Je ne comprend pas.

– Понял. Француз?
– спросил таксист у Запеканкина.

Петр хотел ответить, но его перебил Фиалка.

– Чужеземец - туманно объяснил он- Горького 8 пожалуйста.

Машина завелась и, осторожно расталкивая другие такси, начала выбираться на дорогу. Из неисчерпаемой шубы Фиалка извлек немаленький кейс с кодовым замочком и с трудом перебросил его Запеканкину на заднее сиденье. Потом повернул в свою сторону зеркальце и небрежно взбил рассыпавшиеся волосы. Из массивного портсигара с монограммой, Фиалка достал нестандартно длинную сигарету, постучал ей по крышке и блаженно закурил. Таксист поглядывал на Антона и понимающе улыбался.

– Чего ухмыляешься дед - спросил Антон- Покурить хочешь. На. Рекомендую. Мало что эксклюзив, так еще и действительно бездна удовольствия.

Таксист отрицательно покачал головой и продолжая улыбаться, коротко сказал, объясняя для себя все.

– Столица.

– А с чего ты взял, что я из столицы.
– недоуменно спросил Антон.- У меня что на лбу написано?

– Видно - отвечал хитрюга.

– Откуда?

Таксист, неприступная крепость, улыбался, презрительно покачивая головой. Антон начал заводиться. Он повернулся вполоборота, поджав под себя ногу.

– Нет ты ответь. С чего ты взял, что я из столицы.

– Видно- на приступ непокорная крепость отвечала просто, но эффективно. Кипяточком.

– Откуда -штурм продолжался.

– Видно.

– Я спрашиваю откуда?

– Видно - ряды бойцов редели, иссякло продовольствие, но крепость держалась. Запеканкин с интересом наблюдал за возникшей перебранкой. Привыкший к чудачествам Фиалки он ничему не удивлялся. Раз в два месяца Фиалка ездил в столицу и всегда возвращался какой-то новый. Зачем он ездит туда этот человек без прошлого, появившийся в городе, как чертик из табакерки пару лет назад? Объяснение: " у меня на Москве папа" устраивало непривередливого Запеканкина полностью. Несомненно одно, с каждой новой черточкой, с каждой новой надстройкой в свой многоэтажный характер привозил Антон назад и самого себя целиком, в сути своей энергичного, эксцентричного и глубоко противоречивого. А баталия продолжалась.

– Ты мне можешь сказать. Да оторвись ты от своей баранки. Откуда ты это взял.

– Видно.

– Видно?

– Видно.
– каленые ядра и горючие стрелы сыпались на головы мужественных защитников. По приставным лестницам ползли разъяренные орды завоевателей, зажав в зубах кривые сабли и прикрыв жирные, отъевшиеся в несправедливых набегах спины, круглыми кожаными щитами. Но на смену погибшим мужьям и отцам вставали гордые жены и дочери. И крепость держалась. Ни слова упрека, ни мольбы о пощаде. Фиалка замолчал. Отвернувшись от таксиста, он делал короткие и глубокие затяжки, демонстративно смахивая пепел мимо пепельницы. Молчание затягивалось. Зная Фиалку, Запеканкин ожидал бурю. Он физически осязал, словно пальпировал, клокочущее, бурлящее естество Антона. Но первыми сдали нервы у таксиста.