Новогодний роман

Несчастная перчатка легко хлестнула корнета по бледному шраму. Теперь он не казался Альберту таким заслуженным. Обыкновенный куцый шрамишко от неудачно открытой винной бутылки.

– Как вы смеете!
– заревел корнет, отбрасывая в сторону кий.
– Вы оскорбили меня сударь. Я требую удовлетворения. Стреляемся немедленно. На пяти шагах.

– Извольте. Буду премного благодарен - хладнокровно ответил Альберт, глядя на беснующегося корнета.

– Премного благодарен - медленно по слогам произнес Альберт, повязывая галстук широким узлом. Отведав пригоревшей яичницы, он свалил сковороду в забитый грязной посудой рукомойник. Одетый в мягкую из свиной кожи дубленку с опушкой он вернулся в спальню.

– Серафима - трагически начал он. Ответа не было. Альберт добавил надрыва.

– Серафима - трагически и с надрывом произнес он.

Кокон зашевелился. Полная в веснушках рука скользнула к тумбочке.

– Который час - заспанно спросила Серафима.

– Полдевятого и твой отец ненавидит меня.

Серафима оперлась на спинку кровати. Весь вид ее выражал безучастность. Оказалось, что веснушки это не только неприкосновенное достояние ее рук. В веснушках была вся Серафима. Лицо и полукружье в оборках ночной рубашки. Порой Альберту казалось, что и в рыбьих глазах равнодушно взирающих на мир, тоже играли веснушки, особенно когда Серафима хохотала, прижимая вечно липкие пальцы к пухлой пуфиковой груди.

– Вижу, тебя совсем не волнует, что твоего мужа, главу семьи так сказать и повелителя к трагизму и надрыву Альберт добавил слезу - Огульно обвиняют, бог знает в чем. Приписывают собственные неудачи и промахи. Неужели тебя это не волнует.

Вечно заспанную валькирию (Альберт вообще имел тягу к крупным демоническим женщинам) это ничуть не волновало.

– Ты можешь, внятно объяснить что случилось, Альберт?

– Что случилось?
– негодующе спросил Альберт - Случилось страшное. Твой прародитель обвиняет меня в том, что я трачу его деньги. Я! Твой муж и так сказать повелитель.

– А разве это не правда?

– Как! Ка-а-ак ты смеешь - всполошено закудахтал Альберт. Оскорбленное достоинство должно было быть отомщено, и Альберт бросил Серафиме самое ужасное, что только мог представить.

– Ты так похожа на своего отца.

Альберт прислонился к дверному косяку и начал дергать плечами, изображая всхлипывания. Серафима не реагировала. Более того Альберт услышал подозрительное шуршание.

– Серафима!
– с тигриной яростью Альберт бросился разворачивать вновь свернувшийся кокон. Там не оказалось прелестной бабочки всего лишь растрепанная Серафима. К тому же валькирия принялась верещать.

– Серафима - проникновенно провозгласил Альберт и прижался к мягкой груди.

– Чего пристал - надрывалась Серафима, выдираясь из любящих вампирьих объятий.

– Позвони ему - бубнел в подушку Альберт - Позвони ему.

– А - закричал вдруг Альберт. Серафима добралась до самого идеального, что было у него. Она настигла своими пальцами его пробор.

– Ладно - сказал Альберт, отпуская Серафиму.

– Ладно - повторил он, одергивая дубленку.

– Ладно - сказал он, отходя от кровати, по которой ползала пытаясь привести себя в порядок Серафима.
– я забуду, что у меня есть жена, раз она забыла что у нее есть муж. А может быть - Альберт обидчиво закусил нижнюю губу, - Всего лишь был.

– Что сказать-то - пыхтя ,спросила Серафима. Неугомонная! Она снова забралась в кокон.

Альберт бросился к кровати и затараторил.

– Сема. ты знаешь. Как обычно. Чтоб не был грубым. Ты же знаешь, как меня пугает грубость. Я ошибался... Кто не ошибался... Но я исправлюсь. Обязательно исправлюсь. верь мне - Альберт покрывал поцелуями гигантскую, похожую на морскую звезду, веснушку, сидящую на шее Серафимы.

– Хорошо. Я сказала хорошо - Серафима была не в восторге от такой пылкости своего супруга.

– Я позвоню... Ты что делаешь, идиот... Иди Альберт... Опоздаешь на работу...Отстань ты!

Облыбызнув напоследок монументальную пятку, уронившую его на пол. Альберт покинул спальню. За порог квартиры Альберт Гробочинер ступил, когда его барометр показывал на ясно. Говоря начистоту, без нижнего белья, Альберт Гробочинер, живи он в те благословленные времена фальшивого гегельянства и истинного жеманства, никогда не дрался бы с корнетом на пяти шагах. Что там говорить, не дрался бы и на десяти, да и на двадцати бы ни за что не решился. Корнет - дуэлянт славный и не такой дурак Альберт, чтобы получать свинцовую горошину в сюртук, кроенный по парижским журналам, в голландскую тончайшего полотна сорочку ( таких на Москве раз два и обчелся) Да и сердце инструмент хоть и не дорогой и не заметный, а все же свое родное и нечего его портить. Дело, наверняка, закончилось бы так. Пять партий по пятьсот в пул. Корнет, конечно, выиграл бы, мудрый Альберт проиграл. Потом шумная и пьяная компания. Небо звездное. Метель вьюжная. Песни. Мохнатая овчинная спина ямщика. Утонувший по самую крышу придорожный трактир. плюгавый в жилетке хозяин за стойкой. Залитая скатерть. Тусклые плошки. Шеренга бутылок.

– Гвардия. Грудь колесом.
– уважительно скажет корнет. Потом запиликает скрипка, заплачет гитара и райские птицы в дешевых монисто затянут.

– Гори, гори моя звезда.

– Пустеющие бутылки, тускнеющий взгляд корнета.

– нравишься ты мне, граф. Слово офицера французами рубленного. Ферт ты подходящий. По мне. Что деньги? Проиграл -забудь. Выиграл- пропей. Хочешь отдам. Возьму и отдам. Знай русского офицера.

– Я право слово. Зачем? Они ваши.

– Молчи.. Тсс.. Молчи... Господа, господа! Сюда, господа. Отдаю графу выигрыш. Пусть знает русского офицера, французами рубленного.

– Господа... Это смешно.

– Что? Смешно?! Хацепетовскому - Лампасову такое. Последний раз прошу. На коленях прошу, граф. Забери. Поссоримся не то, враз поссоримся.

– Это что-то невообразимое, господа. поднимите его.

– Возьмите граф.

– Поднимите его господа.

– Возьми.

– Нет, господа, будьте свидетелями, только из человеческих побуждений (мудрый Альберт) Раз настаивают (мудрейший Альберт).

– Спасибо, граф. Друг ты мне верный, душа благородная. Эй чавалы, что слезы пускаете.... Жги давай... Мы с графом веселимся. Жги кому говорю.

И зажгут. Зажгут. Воздуху мало. Стекла долой. Лавки дубовые в клочья.

– Эх,раз. Еще раз.

Каблуки пол печатают. Доски трещат. Ломаются.

– Еще много-много раз.

Хозяин под стойкой.

– Каналья! Где вино прячешь? Мать твою в бога душу мать. Это по-твоему господам благородным предлагают.

– Морденцией его, граф. Морденцией.

– Вот так. Вот так.

– Эй, чавалы.

– Где жаркое, мерзавец?

– Мы его сейчас самого на шандалах изжарим.

– Ча-ва-ааа

Паленым затянет. Крик истошный. Шум. Гам. стены беленые в пистольных трещинах.

– Эх ра-а-аз.

Потом, когда все мертвецки утихнет. Уползет хозяин, рыдая над горелым пятном в жилетке. Гитара умрет. Заскрипит рассохшаяся крутая лестница на второй этаж.

– Пойдем, граф. Пойдем. Снимем шпоры - голос корнета, обычно сильный и мужественный, станет дребезжащим и подленьким.

– Пойдем граф. Хи-хи-хи. снимем шпоры.

Примут их несвежие нимфы в безабелье. Будут ласки в жарко натопленных комнатах. Полосатые потолки. Стыдливо прикрытые пантолонами иконы.