Новогодний роман

Вот так или примерно так поступил бы Альберт. Честь? Можете ее съесть.

Ужом вертеться надо. С корнетами тактично, не дай бог зашибет. Ничего. Выдюжим. Уж над трактирщиками по изгаляемся вволю. Ничего. Стерпит. Как мы терпим. Анастасия Пална хороша безусловно. Но ведь, ни одна такая на весь белый свет. Есть и получше. Поиграть, развлечься. Пожалуйста. Все остальное только под надежные финансовые гарантии. Вырос Альберт Гробочинер в заштатной семье. Каждое утро он вставал вместе с гимном. В лопатных отцовских ладонях прикроватные полупудовые гантели казались игрушечными. Бодрые взмахи. Тело в капельках-бисеринках. Контрастный душ: 5 минут обжигающе холодной и кипяток. Ненависть к утренней зарядке Альберт с достоинством пронесет через всю жизнь. Мать поднималась позже. Давно и безнадежно расплывшаяся женщина готовила нехитрый социалистический завтрак, такой же, как и в миллионах квартир, от бухты Золотого Рога до таможенных терминалов Бреста. После завтрака и прослушивания последних новостей, отец облачался в мешковатый картофельного цвета костюм помнивший первый спутник и отправлялся на работу.

– Кто живет одной зарплатой.

Пьет кефир. Не знает мата.

Ну, ка. Что это за звер-р-р?

То советский инженер.

Некоторые странности фамилии, позволяли Петру Гробочинеру, поучаствовать в массовом исходе неприкаянного народа. Кто знает вырасти Альберт там в свободном от свободе мире, как бы все сложилось. Но отец не поехал. Беспартийный трудяга номерного завода, без всякой надежды на карьерный рост, отец Альберта, неисправимый романтик, а в нагрузку политинформатор заводского клуба поступил глупо. Так считал его сын. Так считали другие. Он же сумасшедший как заведенный, твердил о каких-то там березках и родных могилах. И всю жизнь ходил в картофельном костюме. Кончено, он не поехал. Часто и порой зло, корил за это старика Альберт. Меж тем шли годы. Альберт мужал, родители старели. Вот и все, что было нового в нескончаемой веренице лет. В будни ели на кухне. В праздники раскрывали стол-книгу, стелили скатерть, накрывали ее клеенкой. Приходили гости: отцовы и мамины сослуживцы, все похожие друг на друга. Ели салаты, пили водку, смотрели телевизор. От такого веселья у Альберта ныли зубы. Альберт закончил школу в девянстом. "Эх кабы к этому профилю, да чуточку мозгов" - неожиданно трезво для выпускного вечера оценила возможности своего ученика учительница русского языка и литературы(строгая дама с синими волосами и пугающей семидесятилетней стройностью). Не смотря на нелестную оценку Альберт не затерялся в водовороте взрослой жизни. Отец просил за сына у старого приятеля - члена приемной комиссии. Альберт поступил. Далеко не МГИМО, всего лишь лесотехнический. Но высшее образование. Но не армия. Грянул 91-й. Год-ледокол. Он взломал лед и судьбы.. В столицах царствовала болонья. Не рамочные молодые люди в ярких куртках и лыжных шапочках "петушках"выходили на улицы, у страивали митинги и многотысячные толпы внимали испорченным спортинвентарским микрофонам.

– Не так жили. неправильно. Как живем. Хотим как другие. как все хотим.

Дрожал чиновничий драп. Побивала его болонья. Воля. Во-о-о-люшка бродила по городам. А что в провинции? Нет, там читали газеты, тихо страшились, обсуждая странные марсианские для них события. Пока... Пока не забурлили очереди перед магазинами, не забили яростно хвостами, не ворвались вовнутрь и на простой вопрос.

– Дайте мяса, я заплачу деньгами.

Увидели ответ: пустые полки и как в насмешку пулеметные диски ламинарии морской капусты продукта конечно полезного, но не да такой же степени. Не буди спящего льва, не оставляй обывателя голодным. Он вынесет все : цензуру, оковы тоталитаризма, пролетариат, но желудок обывателя молчать не будет. Он сразу выдаст, все что думает, не церемонясь. Зашаталось могучее на вид здание. Полетели кирпичики в разные стороны. Драпали драповые. Мутные годы изменили Альберта. Онт ушел из института. Петр Гробочинер сильно сдавший за время реформ, преждевременно сгорбленный политикой, проклял сына. Альберт утерся и забыл. Вихрящаяся, аляпавато-рекламная, другая жизнь манила Альберта. В короткий срок выяснилось, что можно ездить на нормальных машинах, носить нормальную одежду и жить нормально, по-человечески может лишь тонюсенькая общественная пленочка тех ,кто и при драповых особо не терялся. Альберт оказался на распутье. Выбор был невелик. Либо капитализм плавно переходящий в бандитизм либо с точностью наоборот. ни к тому ни к другому способностей особых не было. Желания и возможности Альберта как трамвайные рельсы всегда шли рядом и никогда не соприкасались. Ирма подобрала Альберта, когда тот прозябал на знаковой для тех времен должности бармена в кабачке на городском рынке. Кабачок имел легкомысленное название "Родничок" и напоминал портовую таверну, где-нибудь на банановых островах под мерцающей перекладиной Южного Креста. Местечко было аховым. Здесь собирались рыночные апаши в китайских кожаных куртках и лишенные суровой действительностью нимба героизма конкистадоры, известные в народе как челночники. Иногда возникали никому не нужные мальчики спальных районов, с крохотными похожими на инкубаторское яичко головами, закованные в ботинки со свинцовой подошвой. Тогда апаши благоразумно обходили кабачок стороной. Над обитой жестью стойкой с грязной росой от тряпки парила облупившаяся рыжая щука. Под синими с папиросными ранами скатертями, как под платком фокусника, прятались пластиковые столики-пеньки. Вкруг них были расставлены дачные с выгнутым пером спинок стулья. Неизбежной достопримечательностью "Родничка", его добрым духом был Рэмбо, соответственно очень тщедушная высокая остановившаяся во времени окаменелость с дурным дыханьем, требухой вместо лица и мятым стаканчиком в дрожащих руках. Ирма образовалась в Родничке как откровение. То утро Альберт помнил до мелочей. Кабачок был пуст. Хрипел, показывая косые полосы, рогатый телевизор. В углу мялся Рэмбо. Альберт настраивал телевизор, стуча по нему гневной рукой. Ирма вошла тихо, но Альберт обернулся. Рок владел им. Первое, что бросилось в глаза, было чернильное пальто на го-о-спооди! алой подкладке.

Масштабная дама с собранными на затылке пучком волосами. Из дорогого облика выбивалась продолговатая бежевая дермантиновая сумка. Мгновенно сердце Альберта выросло до размеров волейбольного мяча и сжалось до грецкого ореха. Ирма подошла к стойке и поставила сумку на пол.

– Пивка бы, маленький.

Пока Альберт набирал из поникшего от стыда крана жутко разбавленное пиво, дама спросила, посасывая леденец.

– Что это у вас на рынке милиции столько? Случилось чего?

– Эфраима вчера завалили - немедленно отозвался Рэмбо.

– Что за Эфраим - спросила Ирма.

– Вижу мадам не здешняя - Рэмбо двинулся было к Ирме. Альберт предостерегающе поднял руку.

– Что вы - оскорбился Рэмбо - Я лишь хотел объяснить.

– Не твоего ума дело - огрызнулся Альберт. и подал Ирме пиво - Прошу.

Обиженно бормоча, Рэмбо вернулся в свой угол. Попробовав пиво, Ирма отставила его в сторону.

– Так что же произошло?

– Директора рынка убили - объяснил Альберт.

– Судьба - глубокомысленно отозвался из своего угла Рэмбо.
– Какая ей гадине, разница.

– Налей ему, маленький.

– Я думаю, не стоит - сказал Альберт - посмотрите на него. Ведь алкаш.

– Я?
– молитвенно сложил руки Рэмбо - Мадам?

– Налей, налей.

Альберт повиновался, но через силу. Он почувствовал, что именно так нужно. Поупрямиться, показав характер. Вытерев губы, Рэмбо рассыпался в благодарностях.

– Мадам, единственно вы поняли страдающую душу - преклонив колени, говорил Рэмбо - Навеки.. Как бывший физик-ядерщик... Непобедимый щит родины так сказать.

– Вы ему не особо верьте - сказал Альберт - Он перед всеми, кто наливает, на колени бухается.

– Неправда - искренне возмутился Рэмбо - Перед теми, кого уважаю и люблю. Правда, у меня большое сердце, как у индийского слона. Это издержки былых занятий. Понимаете мадам, когда день за днем готовишь конец света в своем маленьком реакторе, очень хочется общения. Иногда.

Кланяясь китайским болванчиком, Рэмбо отошел. Ирма наклонилась к Альберту.

– Слушай маленький, я сумочку у тебя оставлю? Вечером заберу. Таскаться с ней, сам понимаешь.

– Конечно, конечно.

– Ну вот и славненько - Ирма сунула в рот новый леденец.

– Меня Ирма зовут.

– Альберт.

Ирма позвонила вечером.

– Альберт. В 7 вечера, в сквере на Советской. Буду ждать.

Была осень. Прошел дождь, и она ждала его на мокрой скамейке с прилипшими кленовыми листьями. Из опавших листьев Альберт соорудил букет. Тревожное желтое в обрамлении царской порфиры багрянца.

– Ты умеешь обращаться, с женщинами, маленький.
– оценила жест Альберта Ирма. Потом они разговаривали. Альберт что-то рассказывал. Ирма что-то слушала. Бродили по узким туманным улочкам центра. Сидели в запущенных, не сезонных кафешках под намокшими зонтиками. Стояли над остывшей рекой, и ветер играл им на струнах каменной кифары городского театра. Последнюю свою песнь слушала отцветающая женщина, сильно прижималась к своему нежданному счастью. Ирма сняла квартиру, приодела Альберта. Пожившая она прекрасно понимала, чем могла удержать своего маленького. Но Альберт и сам привязался к Ирме. Зрелая любовница учила его великой тайне.

– Владей мною, маленький - забывалась Ирма, и на короткий миг, но принося себя в жертву. Альберту это нравилось. Многие отдали бы все, чтобы ощутить на своих устах леденцовый вкус Тайны. Прошли недели, и Ирме нужно было уезжать. Она брала его с собой. Однажды перед самым отъездом, к Ирме пришел носатый человек и принес спортивную сумку. Они с Ирмой уединились на кухне, но через оставленную желтую полоску плохо запертой двери Альберт видел все, что там происходило. Ирма замерла у окна. Носатый человек вжикнул молнией.

– Не стоит - остановила его Ирма - Я верю вам.

Носатый человек невозмутимо закрыл сумку.

– Я хотел бы получить - начал он.

– Не переживайте.

Продолговатую бежевую дермантиновую сумку носатый человек исследовал тщательно.

– Удовлетворены?

– Вполне. Меня просили передать. Вами довольны.

– Спасибо.

– Раз уж вы остались в городе - носатый человек, помешкав, достал рисованную открытку - Вот.

– Нет - отвечала Ирма с улыбкой победительницы - Мне это не нужно.

– Это неплохие деньги.

– Мне не нужны деньги.

– Вы говорите возмутительные вещи - сказал носатый человек.

– Я знаю. Но... Представьте, Курузак. Я всю жизнь стояла на переполненной остановке, а мимо все проезжали и проезжали автобусы. А я все выбирала и выбирала. Вдруг приходит пустой автобус. Абсолютно. Ты не знаешь радоваться этому или огорчаться. Вдруг завезет не туда, но ты садишься в него, потому что ждать надоело. Да и чего ждать.

– Понимаю - после некоторого молчания заметил носатый человек. Что ж желаю счастья... Однако, позвольте совет. Не давайте женщине и шанса. Держите ее под контролем. В конце концов, она погубит в вас профессионала, а это будет непоправимой ошибкой. Вы же знаете, как мы вас ценим.