Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро

«Дело о Пугачеве находится в Сенат.<ском> Арх.<иве>. — Там хранятся драгоцен.<ные> историч.<еские> памятники. Ныне царств.<ующий> им.<ператор>, по своем восшествии на престол подавший великий пример откровенности, приказал привести их в порядок. — Важные бумаги, некогда государственные тайны, ныне превратившиеся в историч.<еские> материалы, были вынесены из подвалов Сената, где три наводнения посетили их и едва не уничтожили. — (Новейшая Росс.<ийская> ист.<ория> спасена Николаем I-м).»

(IX/1. 398–399 [569] ; ср.: Там же. 400–401).

569

Здесь и далее все ссылки даются по Большому академическому собранию сочинений (М.; Л., 1937–1949. T.I–XVI); римская цифра обозначает том, арабская — страницу.

Утверждая здесь тождество буквального и метафорического смыслов слова спасение, Пушкин дает соединенную оценку и реальной акции — выносу «важных бумаг» из сырых подвалов, и ее желаемому (но вовсе не подразумевавшемуся в условиях николаевского режима) следствию — переводу ранее секретной и потому не обследованной документации в ранг исторического источника, доступного обзору, анализу и рефлексии. Из возвращаемых на поверхность материалов Пушкин называет лишь следственное дело о Пугачеве, хотя почти несомненно, что он мог бы составить целый перечень «блудовских» находок [570] , среди которых был и автограф «Записок» Екатерины II. Предисловие к «Истории Пугачевского бунта» датировано 6 ноября 1833 г., а уже менее чем через месяц, 4 декабря, в пушкинском дневнике появляется запись, под другим углом зрения оценивающая степень сохранности основных источников по «новейшей истории»: «Государыня пишет свои записки… Дойдут ли они до потомства? Елисавета Алекс.<еевна> писала свои, но они были сожжены ее фрейлиною; Мария Федоровна также. — Государь сжег их по ее приказанию. — Какая потеря!» (XII. 316).

570

Подобным перечнем мы не располагаем и до сих пор. Из материалов по екатерининскому веку, обнаруженных Блудовым, укажем хотя бы на собственноручно составленный императрицей проект закона о том, чтобы дети крепостных, рожденные после 1785 г., считались свободными (см.: Рус. архив. 1865. Изд. 2-е. Стлб. 643; примеч. П. И. Бартенева), и на «подлинные современные бумага», документирующие биографию княжны Таракановой — от ее поимки гр. А. Ф. Орловым и до смерти в Алексеевском равелине (см.: Лонгинов М. Заметка о княжне Таракановой. — Там же. Стлб. 651–656).

В конце января 1834 г., вернув рукопись Предисловия и первых пяти глав «Истории Пугачевского бунта» [571] со своими замечаниями (на взгляд автора, «очень дельными»: XII. 320), государь разрешил публикацию книги. Вскоре, на масляничном бале 25 февраля, Николай I имел с Пушкиным долгий и доброжелательный разговор (см.: Там же), по ходу которого тема спасенных/исчезнувших исторических памятников могла быть затронута не только в общем плане (хотя бы в связи с тем, что император вычеркнул из Предисловия фразу о спасенной им истории; см.: IX/1. 411 [572] ), но и по одному вполне частному поводу.

571

См.: Петрунина Н. Н. Вокруг «Истории Пугачева». — Пушкин: Исслед. и материалы. Л. 1969. T. VI. С.236.

572

По этой причине, а также ввиду того, что Пушкин хотел избежать неточности в наименовании архивохранилищ (см.: Зенгер Т. Николай I — редактор Пушкина. — Лит. наследство. М., 1934. Т. 16/18. С. 513), в окончательном тексте второй абзац Предисловия подвергся сокращению (ср.: IX/1. 3).

Как представляется, контекст данного разговора в наибольшей степени располагал Пушкина признаться в том, что он владеет копией «Записок» Екатерины II, а Николая I — достаточно благосклонно воспринять и это сообщение, и даже некоторые соображения касательно этого памятника. Для нас, впрочем, важно установить не столько конкретную дату [573] , сколько сам факт подобного объяснения, который безусловно относится к 1834 г., ибо уже 8 января 1835 г. в дневник Пушкина заносятся строки: «В.<еликая> кн.<ягиня> взяла у меня Записки Екатерины II и сходит от них с ума» (XII. 336).

573

В 1834 г. Пушкин встречался с государем еще несколько раз — 4 марта, 23 апреля и 16 декабря (см.: XII. 320, 327–328, 334). Еще одна беседа состоялась 17 января, на балу у графа А. А. Бобринского (см.: XII. 319), но очень сомнительно, чтобы Пушкин завел с императором речь о «Записках» Екатерины II до его одобрения «Истории Пугачевского бунта».

Если, как до сих пор принято, считать, что передача копии «Записок» великой княгине Елене Павловне (жене младшего брата императора) произошла без ведома Николая I, то роль Пушкина в этом эпизоде должна описываться по аналогии с прожженным контрабандистом, промышляющим фамильными тайнами правящей династии в непосредственном окружении императора. Однако такого рода акция, совершенно не укладывающаяся в рамки отношений Пушкина с Николаем I, выглядит тем более неправдоподобной в ситуации, когда только благодаря высочайшему цензору выходит в свет «История Пугачевского бунта» (в конце 1834 г.) и автору уже обещана аудиенция в Зимнем дворце, во время которой он намеревался преподнести государю первый экземпляр книги и рукописный экземпляр «Замечаний о бунте», а также испросить разрешение прочитать наконец следственное дело о Пугачеве (см. переписку с А. Х. Бенкендорфом и А. Н. Мордвиновым от декабря 1834 — января 1835 г.: XV. 201–202, XVI. 7).

Возвращаясь к пушкинской записи от 8 января 1835 г., обратим внимание, что ее грамматический строй оттеняет инициативу именно великой княгини (она взяла у меня, а не я дал ей). Таким образом, проясняется этикетная сторона дела: осведомленный о наличии у Пушкина собственной копии мемуаров императрицы, Николай I — в нарушение общего правила — разрешил своей невестке ознакомиться именно с этим текстом (любые манипуляции с оригиналом привели бы к ненужной огласке); обращаясь же к Пушкину, Елена Павловна, разумеется, сослалась на полученную высочайшую санкцию.

2

Предполагаемое объяснение с Николаем I по поводу «Записок» Екатерины II отразилось не только в рассмотренном эпизоде, но и в тексте, над которым Пушкин работал в конце 1834 г.

Прямую — и внешне не мотивированную — отсылку к этому секретному документу находим в «Замечаниях о бунте», адресованных лично государю (и доставленных ему в конце января 1835 г. через Бенкендорфа; см.: XVI. 7–5). Упоминание в «Истории Пугачевского бунта» о «симбирском коменданте, полковнике Чернышеве», повешенном в ноябре 1773 г. после того, как его отряд, шедший на выручку осажденному Оренбургу, был разбит мятежниками (глава III: IX/1. 29–31) [574] , Пушкин сопроводил следующим — шестым, по общему счету, — замечанием:

574

Об этом реальном эпизоде см.: Дубровин Н. Ф. Пугачев и его сообщники. СПб., 1884. Т.2. С. 105–110.

«Чернышев (тот самый, о котором государыня Екатерина II говорит в своих записках) был некогда каммер-лакеем. Он был удален из Петербурга повелением императрицы Елисаветы Петровны. Императрица Екатерина, вступив на престол, осыпала его и брата своими милостями. Старший умер в П.<етер>Б.<урге> комендантом крепости.»

(IX/1. 372, ср. черновую редакцию: IX/2. 475)

Этот пассаж, далеко уводящий от собственно пугачевской темы, как и вообще от темы русского бунта [575] , требует особого внимания.

575

Об общей установке на независимость текста «Замечаний от „Истории Пугачевского бунта“» см.: Эйдельман Н. Я. Герцен против самодержавия <…> Изд. 2-е. М., 1984. С. 194. — Отметим попутно наше расхождение с автором книги в общей характеристике шестого замечания: мы полагаем, что здесь имеет место не «приглашение царя к разговору» о секретной истории XVIII в. (см.: Там же. С. 198–199), но продолжение уже начатого разговора.

Начнем с того, что история опалы трех братьев Чернышевых, до мая 1746 г. состоявших камер-лакеями великого князя Петра Федоровича, освещена в двух редакциях «Записок» Екатерины II — второй и четвертой (по нумерации, принятой в академическом издании Я. Л. Барскова и А. Н. Пыпина [576] ). В четвертой редакции, наиболее пространной и чаще всего публиковавшейся, этот сюжет концентрируется вокруг фигуры Андрея (Гавриловича) Чернышева: любимец великого князя, он навлек на себя подозрения императрицы Елизаветы после того, как вошел в полную доверенность к Екатерине. В результате изгнанию подвергся и сам Андрей Чернышев, и два его младших кузена (Петр и Алексей Матвеевичи); последние, однако, присутствуют в тексте лишь в качестве фоновых персонажей, не имеющих даже собственных имен [577] . Вторая редакция «Записок» существенно осложняет подоплеку изгнания Чернышевых. Здесь уже Петр Матвеевич выставлен объектом ревности наследника престола, однако супружеский упрек Екатерина парирует крайне двусмысленной репликой: она удивлена, что «ужасная клевета» связывает ее имя с Петром, а не с «красавцем» Андреем Чернышевым, пристрастие к которому она разделяет вместе с великим князем [578] .

576

См.: Барское Я. Предисловие. — Соч. императрицы Екатерины II <…> / С объяснит, примеч. акад. А. Н. Пыпина. СПб., 1907. Т.12. C.I–XIII.

577

См.: Там же. С. 237–240 (оригинал); Россия XVIII столетия в изданиях Вольной русской типографии. Записки императрицы Екатерины II. М., 1990. С. 44–47 (перевод).

578

См.: Соч. императрицы Екатерины II. Т.12. С. 86–87 (оригинал).

Самое любопытное, что пушкинская копия соответствует как раз четвертой редакции «Записок», где не сообщается имя Петра Матвеевича — того самого Чернышева, который впоследствии был назначен симбирским комендантом и в этом качестве упомянут в «Истории пугачевского бунта» и в «Замечаниях о бунте» [579] . Обнаружив этот факт, Р. Е. Теребенина с полным основанием усомнилась в том, что Пушкин вообще держал в руках вторую редакцию «Записок» Екатерины II, которая представлена лишь в одной из всех известных нам копий [580] .

579

Сводки данных об А.Г. и П. М. Чернышевых см.: Оболенский М. Исторические замечания. — Рус. архив. 1865. Изд. 2-е. Стлб. 991–996; Лонгинов М. Заметка о Чернышевых. — Там же. Стлб. 1004–1009; Русский биографический словарь. СПб., 1905. Т. Чаадаев-Швитков. С. 307–308; 330–331.

580

См.: Теребенина Р. Е. Указ. соч. С.20.

Дело, однако, заключается в том, что сведения о Чернышевых, восходящие ко второй редакции «Записок», Пушкин почерпнул из промежуточного источника. Среди его бумаг сохранилась запись устного рассказа И. И. Дмитриева (предположительная дата — лето 1833 г.): «Полковник Чернышев был тот самый, о котором Екатерина II говорит в своих записках. Он и брат его были любимцы Петра III, который сделал одного полковником и дал ему полк, а второго подполковником. Екатерина пожаловала первого бригадиром и сделала П.<етер>б.<ургским> комендантом, а брата его полковником и комендантом Симбирским…» (IX/2. 497; неточности в описании службы братьев при Петре III не оговариваются — см. литературу, указанную в примеч. 16 [581] ).

581

В файле — комментарий № 579 — прим. верст.