Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро
Шрифт:
Итак, в третьей строфе речь идет о том, что полковник-филантроп обещает оказать Марии «хоть тысячи услуг», в том числе и помочь Иисусу вступить в гвардейский Гусарский полк.
Великосветская молва о романе близкой двору Пукаловой и бравого полковника-гвардейца, толки, где, как обычно, причудливо переплетались реальные факты и сплетня, конечно же, достигли ушей лицеистов и однополчан Крекшин а — иначе и быть не могло; разумеется, они знали об этой истории и, видимо, широко обсуждали события. Обстоятельный рассказ об этой нашумевшей в свете романтической истории отыскался в мемуарах Д. И. Никифорова «Москва в царствование императора Александра И»: «Рядом с домом деда был дом вдовы генерал-майора Варвары Петровны Крекшиной, по первому мужу Пукаловой, рожденной Мордвиновой. Мать этой Крекшиной была простая калмычка Оренбургских степей. Впоследствии Мордвинов, женившись на ней, узаконил дочь и выдал ее замуж за Пукалова, правителя дел Святейшего Синода и любимца всемогущего в то время графа Аракчеева <…> Варвара Петровна Крекшина (тогда еще Пукалова) играла большую роль в царствование императора Александра I по близким отношениям своим с знаменитым в то время Аракчеевым. Я помню один ее рассказ. По окончании каждого смотра или развода Аракчеев заезжал к ней. Как балованная барыня она лежала до 12 часов в постели. Генералы, приезжавшие к ней, ждали ее выхода в приемной зале, а главное, им хотелось показаться Аракчееву, когда он проходил в будуар к своей красавице и уходил обратно от нее. В один из дней посещения ее Аракчеевым, она заспорила в чем-то с ним и держала пари a discretion [651] . Аракчеев проиграл. Что же сделала проказница? Она потребовала, чтобы Аракчеев вывез ее в одной батистовой рубашке на своих плечах в залу собравшемуся генералитету и верхом на плечах всесильного временщика объехала в таком виде зал. Аракчеев был так ею очарован, что исполнял ее прихоти. Муж ее, Пукалов, был правителем дел у Аракчеева, не мешал своей жене и тем устраивал свою карьеру. Но своенравная красавица влюбилась в молодого гусара Крекшина, и хотя он посещал ее весьма скрытно, но Аракчеев узнал про их свидания. Говорят даже, что он был предупрежден покойным государем Александром I. Пукалова жила на даче. Ночью дача была окружена многочисленными секретами. Когда
651
Пари, условия которого устанавливает выигравший (франц.).
652
Воспоминания Д. Никифорова. «Москва в царствование императора Александра II». М., 1904. С. 36–37.
Приведенный текст любопытен не только в качестве забавного исторического анекдота. Для комментатора значение экспонируемого мемуарного источника прежде всего в том, что он указывает на объект сатиры в «Ноэле…», и то обстоятельство, что объект этот — придворные нравы, позволяет увидеть определенную политическую направленность третьей строфы, написанной, таким образом, в соответствии с жанровыми требованиями ноэля; раскрыть же смысл третьей строфы оказалось возможным, лишь учитывая все без исключения фрагменты текста. Возвращаясь к оценке принятого М. А. Цявловским текстологического решения, заметим, что оно не вполне корректно: дефект предложенной компоновки третьей строфы обнаружился со всей очевидностью, как только мы соотнесли сохранившийся текст с соответствующим историко-бытовым материалом; опущенные исследователем стихи 16-й и 17-й («Конечно Иисус К нам вступит в полк» и стих 20-й — «И рад вам оказать») оказались весьма существенными для понимания смысла строфы [653] .
653
Своеобразное подтверждение этому мы обнаружили в статье Р. Б. Паиной «К вопросу об атеизме А. С. Пушкина» (статье, заметим, весьма спорной), где текст «Ноэля…» цитируется не по академическому изданию сочинений Пушкина, но по первой публикации, источником которой послужил бартеневский список (см.: Ученые записки Белорусского гос. ун-та им. В. И. Ленина. Серия филологическая. Вып. 39. Минск, 1958. С. 44). Мы считаем целесообразным каждый из источников «Ноэля…» печатать отдельно как самостоятельный текст под номерами 1 и 2; единственное вмешательство, которое можно было бы при этом позволить, — это графическое выделение стихов, относящихся к той или иной строфе.
Что же представляли собой остальные строфы «Ноэля…»? Насколько позволяют судить сохранившиеся строки, это были забавные «куплеты» «на щет» гвардейских гусар, дружеские стихотворные шутки, где с добродушной иронией выставлялись какие-то смешные черты внешности, характера либо поведения героев; обыгрывались их имена. Исключение составляли лишь достаточно ядовитые стихи, обращенные к генералу В. В. Левашову, которого в полку не любили [654] . Но даже весьма злая насмешка, адресованная высокому военному чину, командиру полка, не сообщала куплету, ему посвященному, той общественной значимости и политической остроты, которые позволили бы увидеть в нем проявление жанровой специфики ноэля. Строфы же, посвященные полковнику И. И. Юшкову, поручикам П. И. Голубцову и П. П. Каверину (по вышеупомянутому свидетельству Каверина, такая строфа, содержащая обидный намек на пристрастие его к Бахусу, существовала), по объекту и качеству сатирического изображения не выходили за пределы домашней эпиграмматической поэзии, процветавшей в Лицее. На примере «гусарского ноэля» хорошо видно, как реализовывалось стремление его автора к освоению новых поэтических форм — в том числе форм, весьма сложных в стиховом отношении. «Ноэль на лейб-гусарский полк» вырос из создававшейся часто вслух, экспромтом домашней поэзии, «приютив» тот воспроизводивший бытовую реальность жизненный материал, который и составлял содержание домашних стихов. Это не было случайностью; Пушкин учитывал жанровые особенности ноэля: с одной стороны, законное, соответствующее сатирической природе жанра использование характерного для домашней поэзии не отделанного в эстетическом отношении живого слова, и с другой — обусловленную сложным ритмическим рисунком строфы возможность имитации устной речи.
654
См., например, воспоминания А. В. Кочубея, с 1814 г. ротмистра лейб-гвардии Гусарского полка: «Надо правду сказать, что Левашов, кроме того, что был весьма неприятный начальник, был пренесносный человек; он сохранил старые замашки фанфаронства, которыми отличался при Александре Павловиче весь Кавалергардский полк, где он прежде служил. <…> Офицеры вообще не любили его за его пороки и в особенности за чванство: когда дежурные приходили с рапортом, то он всегда заставлял их ждать очень долго в гостиной» (Семейная хроника. Записки А. В. Кочубея. 1790–1873. СПб., 1890. С. 143, 145).
Вряд ли Пушкин относился серьезно к «Ноэлю…»; это была, вероятнее всего, импровизация, стихи, написанные в минуту досуга, для развлечения в рождественский вечер, в веселой компании друзей-гусар — может быть, даже и не без некоторого участия последних [655] . Можно предполагать, что «Ноэль на лейб-гусарский полк» не единственный пример поэзии такого рода; какие-то тексты, возможно, не дошли до нас. Но, по крайней мере, еще одно стихотворение этого типа нам хорошо известно.
655
Такого мнения придерживался редактор Полного собрания сочинений Пушкина в 10-ти томах Б. В. Томашевский, поместивший «Ноэль на лейб-гусарский полк» в раздел «Коллективные стихотворения».
Вернемся к бартеневскому списку пушкинского ноэля. Еще раз отметим, что биограф поэта сделал свою запись скорее всего в начале 1850-х годов со слов человека, по всей вероятности, принадлежавшего к военной, гусарской среде. Тогда же и, видимо, от того же лица Бартенев услышал еще один весьма любопытный рассказ, который закрепил письменно (судя по тексту, записывал торопясь, сокращая слова), взяв для этого точно такие же два листка почтовой бумаги с характерным клеймом (корона и под ней «ВАТН»), какие были им использованы для записи текста ноэля. Эти листки Бартенев вложил, так же как и копию «Ноэля…», в свою пушкинскую тетрадь, обозначив тем самым их несомненное отношение к пушкинским текстам. Приводим эту запись Бартенева, прежде никогда не публиковавшуюся.
Александр Вас<ильевич> Попов — сын статс-секретаря, в лейб-гусар<ах> ротмистр.
Слатвинс<кий> — полковник лейб-гус<ар>, потом команд<овал> конно-егерс<ким> в польск<ую> камп<анию>.
Зубов — до сих пор при дворе, красав<ец> выс<окого> роста.
Дмитр<ий> Вас<ильевич> Ильин, поручик, отлич<ался> нечистоплотн<остью>; Милорадович сказал Левашову про него: Отрежьте Ильина от усов.
Василий Михайл<ович> — поручик, рябой, толстый.
Любомирский — поляк.
Три брата Гроты, Лифлянд<ские> богат<ые> помещики.
Ховрин, Пензен<ский> помещик, славился глупостью.
Два полковника Оффенберга,
Фриц — меньшой, суетливый.
Унг<ерн>-Штернб<ерг>, командов<ал> эрц<герцога> Фердинанда полком и сошел с ума.
Яков Васильев<ич> Сабуров, тогда корнет. Пушкин у него часто бывал.
От Гернгроса чем-то воняло.
Пашковы — долгоносы.
Кн<язь> Салтыков, к<оторый> путеш<ествовал> в Индию, скромный [656] .
К<нязь> Барятинский — заика, воспит<ывался> у иезуитов. 14 дек<абря> [657] сослан в Сибирь, bougre [658] .
Молоствов.
Микешин — квартирмистр.
Соломир<ский> [659] — жен<ат> на дочер<и> Конст<антина> Як<овлевича> Булгакова.
Соломирские — побочные дети [в] Вене посла Татищева от вдовы Турчаниновой.
656
Карандашом: по «Кн.» написано «Гр.», слова «Путеш. в Индию, скромный» зачеркнуты и написано: «женат ехидной».
657
Начиная с «14 дек.» написано карандашом.
658
Бедняга (франц.).
659
Начиная с этого слова до конца написано карандашом.
Составляющий содержание приведенного текста перечень имен с лаконичными характеристиками персонажей позволяет определить его как комментарий к известной «Молитве лейб-гусарских офицеров» [660] :
Избави Господи ума такого, Как у Александра Васильевича Попова, Слатвинского скромности, Зубова томности, Ильина чистоты, Тютчева красоты, Любомирского чванства, Каверина пьянства, Гротовой скупости, Хов-на глупости, Суетливости Оффенберга, Рассудительности Унгерн-Штернберга, Чаадаева гордости, Юш-ва подлости Креншина службы, Сабурова дружбы, Завадовского щедрости, Гернгр-вой мерзости, Кнабенау усов, Пашковских носов, Салтыкова дикости, Саломирского лихости, Слепцова смиренья, Кругликова пенья, Барятинского опросов, Рахманова вопросов, Молоствова хвалы И Микешина килы. [661]660
Эта бартеневская копия комментария к «Молитве…», так же как и изготовленный Бартеневым список «Ноэля…», находились в личном фонде М. А Цявловского. Исследователь собирал материал для посвященной «Молитве лейб-гусарских офицеров» статьи «Из разысканий в области стихотворений, приписывавшихся Пушкину». Им был выявлен и описан публикуемый нами документ (см.: РГАЛИ, ф. 2558, оп. 2, № 71, 72).
661
Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений. Берлин, 1861. С. 7–8.
«Молитва…» впервые была упомянута в 1858 г. в развернутой рецензии Е. И. Якушкина и А. Н. Афанасьева на подготовленное Анненковым собрание сочинений Пушкина как стихотворение поэта, «наделавшее было больших хлопот» автору [662] , а через три года опубликована Гербелем в составе пушкинских текстов (в рубрике «Цельные стихотворения, не вошедшие в последнее собрание „Сочинений Пушкина“») на основании сведений, полученных от Я. И. Сабурова: «Пушкин и его товарищи, в последние два года своего пребывания в Лицее, сошлись весьма близко с обществом офицеров лейб-гусарского полка, квартировавшего, как и ныне, в Царском Селе, и посещали многих из них весьма часто. Помянутая молитва, написанная на дежурстве Завадовского, была поднята Пашковым. Оскорбленный в лице своего носа, Пашков вскипел благородным негодованием и грозил побить Пушкина. Завадовский, чтобы избавить Пушкина от неприятности, принял эти стихи на себя — и дело грозило окончиться дуэлью. Это дошло до сведения командира гвардейского корпуса князя Васильчикова, который созвал офицеров для объяснения, с целью — помирить их. Все дело кончилось тем, что на сходке благоразумная партия объявила это делом дружеским, пустяшным, а противная, боясь высказаться, промолчала и тем согласилась с первой. (Сообщено Сабуровым)» [663] . Текст «Молитвы…» с соответствующим примечанием был перепечатан Гаевским в статье «Пушкин в Лицее и лицейские его стихотворения», опубликованной в 1863 г. в «Современнике» [664] , а в 1870 г. «Молитва…» была впервые введена Геннади в Собрание сочинений поэта, после чего публиковалась в ряде последующих изданий сочинений Пушкина (за исключением выходивших под редакцией Л. Н. Майкова и П. О. Морозова) вплоть до 1907 г. (издание Брокгауз-Ефрона под редакцией С. А. Венгерова), где сопровождалась пометой комментировавшего стихотворение Н. О. Лернера: «Приписывается Пушкину» [665] .
662
«Библиографические записки». 1858. № 11. Стлб. 337.
663
Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений. С. 228–229.
664
«Современник». 1863. Т. XCVII, № 8, отд. I. С. 392–393. В 1887 г. Гаевский в своей речи «О влиянии Лицея на творчество Пушкина» подтвердил, что «Молитва…» принадлежит к числу пушкинских стихов: «…в известной Молитве лейб-гусарских офицеров Пушкин не особенно лестно отзывается об их большинстве» (В память пятидесятилетия кончины А. С. Пушкина. СПб., 1887. С. 46).
665
Пушкин. (Библиотека великих писателей. / Под ред. С. А. Венгерова). Т. 1. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1907. С. 445. Позднее Лернер изменил свое мнение: «В примечании к „Молитве лейб-гусарских офицеров“, помещенном во II томе издаваемого С. А. Венгеровым собрания сочинений Пушкина, стр. 531–532, пишущий эти строки выразил сомнение в принадлежности этих стихов перу Пушкина. Мое примечание вызвало любезное сообщение Ю. Н. Щербачева, владеющего некоторыми бумагами П. П. Каверина, что в сохранившейся до наших дней тетради Каверина, относящейся к двадцатым годам, известным стихам Пушкина: „Забудь, любезный мой Каверин…“ предпослана заметка Каверина, что стихи эти были ему присланы Пушкиным через несколько дней после написания „Молитвы…“» («Русская старина». 1909. № 4. С. 192). Заметим, что ссылка на свидетельство Щербачева не может служить аргументом в пользу авторства Пушкина: в заметке Каверина речь шла о «Ноале на лейб-гусарский полк», который Щербачев ошибочно отождествлял с «Молитвой…» (см.: Щербачев Ю. Н. Приятели Пушкина М. А. Щербинин и П. П. Каверин. С. 81).
Авторство Пушкина в отношении «Молитвы…» было уже не только подвергнуто сомнению, но решительно отведено спустя несколько лет после выхода в свет венгеровского издания в статье Д. Ф. Кобеко на основании, во-первых, отмеченных автором хронологических несоответствий (ряд упомянутых в стихотворении офицеров вступили в полк в 1818–1819 гг., когда Пушкин уже окончил Лицей и покинул Царское Село), и, во-вторых, письма командира гвардейского корпуса И. В. Васильчикова начальнику штаба генерал-адъютанту кн. П. М. Волконскому, содержащего рассказ о связанном с «Молитвой…» скандальном происшествии в полку. О доводах Кобеко нам еще придется говорить, а пока вернемся к первой публикации стихотворения. Судя по примечанию, Гербель получил текст «Молитвы…» непосредственно от Я. И. Сабурова [666] , либо, что не менее вероятно, от Е. И. Якушкина, которому вся эта история была хорошо известна скорее всего из рассказа того же Сабурова — недаром Е. И. Якушкин при упоминании «Молитвы…» [667] отмечает, что она доставила немало хлопот поэту, что соотносится со сведениями на этот счет, опубликованными Гербелем.
666
Так считал и Н. О. Лернер. См.: Лернер Н. О. Пушкинологические этюды. — В кн.: Звенья. 5. М.; Л.: «Academia», 1935. С. 100.
667
Эта часть упомянутой выше рецензии (опубликована в «Библиографических записках». 1858. № 11) принадлежит Е. И. Якушкину.
Я. И. Сабуров, офицер, чиновник и весьма посредственный литератор, не уставал подчеркивать свою близость Пушкину, который действительно не раз упоминал имя Сабурова и в переписке, и в стихах — впрочем, не слишком лестно. Сабуров «был человек весьма неглупый и образованный, много читал, имел большую библиотеку, был в сношениях и с литературным миром, и с высшими петербургскими сферами. В Петербурге он обыкновенно останавливался у Льва Кирилловича Нарышкина, который был ему хороший приятель. Оба они были легкого пошиба либералы. Вообще у Якова Ивановича все было довольно легко; при несомненном уме, основательности было мало. Голова его представляла сбор самых разнообразных сведений и взглядов, и политических, и экономических, и сельскохозяйственных, которыми он с удивительною самоуверенностью умел пускать пыль в глаза новичкам. Этим он производил эффект в петербургских гостиных; многие его считали замечательно умным человеком. Но в провинциальном кругу его тотчас раскусили и ценили по достоинству <…> приходилось иногда терпеть от его страсти к сплетням <…> Яков Иванович не пользовался уважением; он был циник и эгоист» [668] . Я. И. Сабуров был нередким гостем у соседей по своему тамбовскому имению — в Маре у Баратынских и в Любичах у Н. И. Кривцова, хотя и Баратынские и Кривцов относились к нему с не слишком большой симпатией — особенно последний. Когда П. А. Вяземский, которого Сабуров совершенно беззастенчиво обременял всякого рода просьбами, в том числе и просьбой способствовать публикации его очерков и мемуаров [669] , передал Кривцову на отзыв предназначенный для «Современника» текст воспоминаний Я. И. Сабурова о Пушкине, Кривцов подверг их совершенно уничтожающей критике. В качестве друга и подписчика «Современника» автор рецензии протестовал против публикации на страницах журнала «абсурдной галиматьи» Сабурова — «хотя бы из уважения к памяти Пушкина». Обращаясь к Вяземскому, Н. И. Кривцов писал: «Сабуров и меня уполномочил сделать замечания на полях своего творенья. Но что я могу сказать? Это водянисто, выспренне, написано по-ученически, нет ни одной верной, свежей мысли или наблюдения. Если тебе ничего не остается — отошли это в редакцию „Московской газеты“… Бедная русская литература!» [670]
668
ОР РГБ, ф. 261, к. 21, ед. хр. 1, л. 46, 47.
669
См. письма Я. И. Сабурова к П. А. Вяземскому. — РГАЛИ, ф. 195, оп. 1, № 2708.
670
Там же, л. 4 об. — 5 об.
Воспоминаниям Сабурова так и не суждено было увидеть свет (не дошла до нас и рукопись), но их автор, потерпев неудачу зафиксировать свою причастность к личной и творческой биографии Пушкина печатно, все-таки не отказался от мысли заявить о себе как о человеке, принадлежавшем к ближайшему окружению поэта: в 1850-е годы Сабуров приобрел известность как мемуарист-рассказчик.
Мы с известной долей уверенности предполагаем, что сообщаемыми им сведениями пользовались Е. И. Якушкин и Гербе ль, но прежде всего здесь следует назвать имя П. В. Анненкова. Анненкову Я. И. Сабуров рассказывал о своих однополчанах — Каверине, Молоствове, Чаадаеве и о серьезном влиянии последнего на Пушкина [671] . Как выяснилось теперь, первому биографу поэта Сабуров сообщил не только факты из жизни Пушкина в его дружеском гусарском окружении лицейской поры и первых послелицейских лет, но и стихи, родившиеся в этом кругу, — среди бумаг Анненкова отыскалась сделанная им копия «Молитвы лейб-гусарских офицеров» с восстанавливающей историю создания стихотворения сопроводительной записью, пометой «Стихи Пушкина, полученные от Сабурова» и датой «1817 г.» [672] Текст копии абсолютно соответствует публикации Гербеля (за тем лишь исключением, что Гербе ль зашифровал несколько имен упоминаемых лиц, которым были даны особенно обидные характеристики). Что же касается сопроводительной записи, то она более лаконична по сравнению с гербелевской; при этом очевидно, что и Анненков и Гербель пользовались одним и тем же источником.
671
Записи Анненкова, сделанные со слов Сабурова, известны по публикации Б. Л. Модзалевского. См.: Модзалевский Б. Л. Пушкин. [Л.]: «Прибой», 1929. С. 336–337.
672
В настоящее время хранится среди бумаг Цявловского в РГАЛИ (ф. 2558, оп. 2, № 71).