Новые крылья

— Вы ждете кого-то?

— Нет, не ждала, но когда постучали, была уверена, что это вы.

Сердце мое заколотилось. Может ли она догадываться, зачем я? Говорят, у женщин особое чутье в таких случаях. Неожиданно для самого себя, вдруг, ни с того ни с сего, я начал: «Мне, может быть, нужно было сначала говорить с вашими тетушками, но я слишком мало знаю французский, чтобы хорошенько изъясниться. Да и из своих я ни с кем посоветоваться не успел, а вы мой друг, то есть, я так полагаю, что мы друзья…» — она закивала ободряюще. — «И, хоть речь пойдет о вас, и вопрос деликатный, но чувствую, что именно с вами я и должен говорить в первую очередь». И снова, посмотрев в ее лицо, я подумал о том мальчике. Неужели он теперь всегда будет меня преследовать? — «Раз уж я решился говорить откровенно, то скажу всё, не обессудьте. Я ни в коем случае не имею намеренья вас обидеть. Наоборот. Для того и хочу, чтобы все было честно. Вы уж знаете обо мне кое-что, я человек бедный, ни то ни се, никаких особых талантов не имею. Слушайте, не возражайте. Все возражения я знаю — милый мальчик, всё еще впереди. Не такой уж я и мальчик, мне скоро 20, и нет у меня впереди ничего такого. Гимназии не кончил, хотя мог, пока не встретил Вольтера, был рабочим в театре, теперь вот возле него. Хорошо понимаю, в других обстоятельствах девушка вашего круга… Да! Хочу заявить, что знаю о вашем отце, хоть и не от вас. Знаю, что он богат». Она прошептала: «Я всё поняла. Вы так добры. Благодарю вас». — «Выслушайте же меня до конца, ради бога! Так вот, я знаю, кто ваш отец и меня могут обвинить в корысти. Пусть. Да и не исключено, что это правда. Жестоко, может быть, говорить вам прямо, что при других обстоятельствах вы могли бы лучшую партию составить. Но теперь, предложение, которое я хочу вам сделать, возможно, будет спасением для вас. Мы могли бы сказать всем вашим, что я тот самый человек. И А.Г. не откажется подтвердить, если понадобится, что я был с ним в Лионе несколько месяцев назад. Скажем, что из-за разницы в общественном положении, я не решался сделать вам предложения. Но теперь, когда это неизбежно, мы должны пожениться. Надеюсь, и ваши тетушки смогут нам подыграть. Это если, конечно, ваши родители его не видели и не знали о нем». По ее щекам текли слезы. — «Подумайте. Если только это будет для вас выход из положения, воспользуйтесь мной, прошу вас. Несмотря ни на что, я делаю предложение от чистого сердца, чувствуя в вас близкого человека, которого не смею оставить в беде. Я слишком мало могу предложить. Но всё, что могу — предлагаю. Если ваши родители не примут меня, я все равно от вас не отступлюсь. Мы, может быть, будем жить бедно, не так, как вы привыкли, но дитя будет спасено». Тут уж она в голос разрыдалась. Я стал гладить ее по голове, шептал утешения. Говорил еще про маму и Таню, как они будут рады ей и ребенку. Она обняла меня, прижалась, тепленькая, милая, несчастная. Я взял ее на колени, стал укачивать. Понемногу успокоились оба. Посидели тихонько. Потом она благодарила, хвалила меня, какой я великодушный, говорила, что не хочет меня обременять. Я твердо возражал и отказывался слушать всякий вздор. Говорили еще долго. В конце концов, распрощались, я ушел к себе. Не знаю, спала ли Анна — я не спал. В сущности, она так и не приняла моего предложения, а только умилилась на то, что я его сделал. Воспримет ли всерьез? Увидит ли во мне возможность своего спасения? Где уж тут было заснуть. Метался как в лихорадке. Сомнения. Тревога. И все-таки надежда на лучшее.

18 июля 1910 года (воскресенье)

Ничего. За столом и при встрече улыбаемся друг другу, как ни в чем не бывало. Неужели согласится? Неужели станет женой? И ребенок, неужели действительно появится? Непостижимо.

19 июля 1910 года (понедельник)

Ездили гулять и купаться с А.Г. и компанией. Я звал с нами Анну, но она не поехала, побоялась перегреться. Перед ужином настоящее представление разыгралось, комическая пантомима. Тетушка Бланш, пройдя через весь зал, подошла к нашему столу и молча пожала мне руку, вид при этом имея торжественный до смешного. Я хотел уж было сесть, но вслед за сестрой подошла тетушка Клер и сделала то же. Я сначала растерялся, но взглянул на Анну, она прыснула и мы оба расхохотались. Разумеется, все вокруг остались в недоумении. После ужина в одной из беседок у бювета состоялся совет. M-lle. Клер заявила, что они с сестрой посвящены. Мы с Анной широко заулыбались, вспомнив, что уж они продемонстрировали свою посвященность. Потом последовали восклицания о моем необыкновенном благородстве и доброте, на что, как мог, отнекивался. После всех излияний перешли к делу. Так вот, тетушки считают, что для всеобщего блага выдавать меня за того проходимца ни в коем случае нельзя. Человек, поступивший бесчестно, пусть даже и раскаявшийся, не внушит родителям приязни. Тетушки сами берутся написать письмо племяннице и зятю, в котором представят меня и мой «благородный порыв» в лучшем виде. Они много тараторили, целовали нас, плакали, предсказывали будущее. Внезапно их осенило, что они должны оставить нас наедине, и снова расцеловавшись, наши пожилые мадемуазели удалились довольные своей сноровкой в устройстве чужих амурных дел. Я пошутил, что Анна своеобразный способ выбрала сообщить о своем согласии. Мы обнялись. Так уютно моей ладони на ее спине. Теплое, родное существо. Анна объявила, что имеет свое условие, в случае отказа ее отца принять меня в семью как положено, она расторгнет помолвку, т. к. обременять меня ни в коем случае не хочет. Мне, мол, и так нелегко. А я сказал, что не отпущу ее от себя. И мы поцеловались впервые, через две недели после знакомства, будучи почти супругами.

20 июля 1910 года (вторник)

Так я и думал! Вольтер, узнав о моем намеренье, Стал меня нахваливать, но его похвалы мне казались упреками. Всё в том духе, что папаша ее богат, что я себя теперь могу считать вступившим в выгодное дело, что он не подозревал во мне такой хватки. Я только злился. А когда я ему рассказывал, он меня коньяком угощал. А от того, что злился, я пил всё больше. А выпив слишком много, наболтал лишнего. Выболтал и то, чего уж совсем никому не собирался говорить. Зачем-то сказал Вольтеру, что у нее лицо Мышонка. Он тихонько так, почти в сторону говорит: «Ах, вот ты на ком женишься». Вздор. Глупость. Дался мне этот мальчонка. Стал бы я на нем жениться! В конце концов, не Демианова же она копия. Но пойди теперь объяснись. От таких разговоров потом видел во сне, что Анна родила мне ту самую девочку с лицом М.А., что снилась мне раньше. Приносит и говорит: «Это у меня от вашей с ним любви». А я почему-то испугался, хотел бежать, но чувствую, что-то меня держит и от этого еще страшнее. А всё Вольтер со своим коньяком и насмешками.

21 июля 1910 года (среда)

Я люблю обнимать Анну. Мне нравится ее тело. Она совсем не такая мягкая, как Ольга, наоборот, упругая, гибкая и очень горячая. Я чувствую нежность, покой и вместе трепет, обнимая ее. Словно ребенка держишь в руках или зверька послушного, но способного в любой момент сделаться диким. На живот и намека нет. Не ошибка ли? Я слышал, бывает и ложная беременность. Но теперь это не имеет для меня значения, я от нее не отступлюсь. Даже если отец откажет. Плевать на отца. Уедем в Петербург.

22 июля 1910 года (четверг)

Листал на досуге дневник Демианова. Чем-то он занят теперь, и кем? Напишет В. ему о моих планах или нет? И что-то он подумает? Вспоминается история с женитьбой Правосудова. Конечно там совсем другое дело, и я не Сергей, а между тем, любопытно было бы знать его отношение. Думаю, В. обязательно насплетничает. Хотя, теперь ему не до нас. Что-то у них в комнатах по ночам неспокойно. То ли плачут, то ли смеются, двигают мебель и быстро-быстро говорят на разных языках. А.Г. в свои тайны не посвящает меня, но мой интерес теперь в Анне.

23 июля 1910 года (пятница)

Письмо от Тани удивило меня и рассердило. Она в довольно резких и ядовитых выражениях высказывается в том духе, что всех заблудших девушек Европы спасти невозможно, и что, женившись на первой из обманутых, встреченных мной, я буду должен впредь жениться на каждой несчастной, что всякому участию есть предел и сочувствие не повод для брака, а нужна, по крайней мере, любовь. Она совсем не поняла меня. Я был задет и огорчен страшно. Откуда в ней это? Как будто не моя Таня писала, а под чью-то диктовку, какого-то злого циника.

Тетушки очень довольны составленным ими письмом зятю. Ждут как манны небесной его благословения. А мне все равно. Что бы он ни ответил, несчастной, поруганной, изуродованной Анна к ним не вернется. Я, в отличие от наших Беляночек, не очень-то верю, что он растрогается и примет этот брак, как выход из положения. Не понимаю, как он мог настаивать на избавлении от зародыша, зная, что это может повредить его дочери, а возможно и убьет ее, имея достаточно средств и возможностей устроить ее судьбу и судьбу будущего внука. От такого человека милостей ожидать не приходится.

24 июля 1910 года (суббота)

Анна позволяет обнимать и целовать себя. Я твердо решил увезти ее в Петербург, очень чувствую, что мы с ней не чужие, но при этом совсем не уверен, что она решилась окончательно. А значит, в любой момент все планы мои могут оказаться разрушенными. Несколько раз заговаривала она о том, что лучше бы отец согласился. Конечно, лучше бы, но разве без него невозможно? Еще неоднократно выражала свое нежелание обременять меня. По мне, так это только вежливая форма ее собственных сомнений. И она права, сомневаясь. Чем я могу возразить? Только одним — она ни в коем случае не погубит дитя, а значит, в семью для нее возврата нет, и всё лучше иметь человека рядом, хотя бы такого как я, чем быть одной. А все-таки я вижу, что она не решилась. Зато милые ее родственницы считают меня уже членом семьи. Когда m-lle Клер с чем-то обращается к своей сестре, та все чаще отвечает ей: «Нужно спросить у Саши». И они спрашивают. Маркиз переехал из своей комнаты на наш этаж. Кроме своих А.Г. теперь еще и его счета оплачивает. На мои робкие замечания он отвечает: «Я все понимаю». «Я делаю, как хочу». «Я могу себе позволить». Или еще что-нибудь такое. Ну, пусть его.

25 июля 1910 года (воскресенье)

Довольно долго мы с Анной совсем не говорили о Демианове. Из-за той размолвки я не решался заговаривать, но не думать о нем не привык. После обеда я зашел переодеться, Анна не дождавшись, поднялась за мной в мою комнату. Тут я не выдержал и показал ей дневник. Сначала сам почитал кое-что, те места, которые меня самого особенно трогают. Потом она взяла его в руки, полистала, молча положила на стол. Я опять много горячо говорил, вышли в парк, она всё молчала. Я уж было подумал, что она совсем не хочет теперь трогать этой темы, но нет, вдруг, взяв меня за руку, Анна сказала: «Я хочу понять, но не могу. Может быть, пойму со временем. Потому, что хочу понять». Меня такие слова растрогали чуть не до слез, особенно это «со временем». Значит, будет у нас еще время? И есть надежда, что Анна не откажется от меня и от моей скромной помощи.

26 июля 1910 года (понедельник)

Мне пришло в голову, если отец ответит отказом, жениться совсем не обязательно. Анна может свободной уехать со мной в Петербург. Но не стоит спешить с этим новым предложением, подожду, что будет.

Анна считает, что маркиз — никакой не маркиз, а просто мошенник. Я склонен с ней согласиться. Да и доктор Груббер, вероятно, хотел меня уведомить о чем-то в этом роде. Впрочем, ничто не мешает и маркизу быть мошенником. Но я спокоен. Вольтер не глуп, не разорит же его эта парочка вчистую. Они все втроем увлечены какими-то мистическими ритуалами, однако, очень похоже на то, что это у них такие любовные игры.

27 июля 1910 года (вторник)

Утром не успел еще одеться, Анна пришла растерянная, бледная. На вопросы не отвечает, отдает письмо. Писано по-русски, специально для меня, видимо. Отец выражается высокопарно и холодно. Хочет составить собственное представление о моих намерениях и обо мне самом, для чего, при первой возможности, выезжает к нам в Киссинген. Вот уж чего мы никак не ожидали. По нашим чаяниям письмо должно было содержать отказ и требование немедленного возвращения Анны домой, при условии «очищения», разумеется. Или же согласие с нашим планом, и приглашение приехать в Лион уже в качестве супругов, ну или хотя бы, жениха и невесты. Теперешнего же осложнения мы никак не предполагали. Тетушки убеждены, что это только формальность и беспокоиться не о чем. Мол, отец чуть ли не благословлять нас едет. Мы с Анной не разделяем их наивной беспечности. Нам обоим тревожно. Но мы так рассудили, что есть у нас еще время подумать, просчитать всё, чтобы принять решение. Анна права, в одночасье дела он не бросит, на то, чтобы уладить всё, передать помощникам и приехать, у него уйдет дней пять. Он убежден, что мы никуда не денемся, поэтому торопиться не будет. И куда нам, действительно, деться? Ждем. Тетки в восторге, Анна боится, но виду старается не подавать, я же почти в панике. Совсем не зная этого человека, я, тем не менее, ничего хорошего от него не жду.