Новые крылья

Были у наших. Здесь все, кроме моей бель-мэр, увлечены плетением кружев. Какая-то мания. И Анна готова заразиться. Часа три сидела возле мамы с Беннитой, глядя неотрывно. Даже Миша заинтересовался. Говорит, что часто свое писательство с плетеньем сравнивал: слово за слово, фразу на фразу нанизываешь, переплетаешь, всё хочешь выткать легкий, изящный, как кружево, узор. И потому настоящее плетенье его завораживает. Пока они занимались, я соскучился, задремал. Оказался снова на морском песочке, огляделся: вон бежит ко мне мой дружок. Что-то зажал в кулачке, протягивает мне, кричит: «Большую мышь не поймал, убежала. Только маленькую. Вот!» Смотрю, действительно: маленький белый мышонок у него в ручке.

— Зачем он? — спрашиваю.

Вгляделся, а лицо-то снова другое у мальчика. Теперь он похож на Таню в детстве. Или… на меня?

— А я хотел тебе большую мышь принести. Большая — добрая. Ее не надо бояться, она нас любит. Я за ней побежал, а поймал только маленького.

И тут он горько заплакал.

— Что ты! О чем?

— Я не хочу маленького! Не люблю его!

— Так выпусти, брось!

— А если брошу, он убежит и никого не будет.

Он ладошку распустил, и мышонок убежал. Мальчик зарыдал в голос и пошел от меня.

Весь оставшийся день и вечер проходил сам не свой. Миша и Анна спрашивали — сказал, голова болит. А Миша заметил: «Не надо было днем спать».

Да. Дневной сон повредил мне. Ночью никак не мог уснуть. Прошел к Мише — спит. Будить не стал, вернулся. Сидел на постели, глядя на Анну. Маленькая мышка и слезы. Что это значит? Неужели беда грозит моей девочке? Молился, чуть не плача. Господи! Сохрани ее! Вспомнил, как мама говорила Тане еще там, на даче: «Она такая худенькая. Не знаю, как разродится». Так себя растравил, что не в силах был оставаться на месте, вышел в гостиную, ходил по ней из угла в угол. Потом снова лег. От дурных мыслей так ворочался, прямо метался, что проснулась Анна. Приласкала, успокоила кое-как.

19 ноября 1910 года (четверг)

От отца телеграмма — задерживается. Вот оно. Начинается. Большая мышь ускользнула. Очень боюсь несчастья с маленькой.

Пьетро приходил. Уверяет, что колдовство начинает действовать. Подробностей не рассказывает. Обещал в благодарность устроить нам прогулку по морю на острова. У него знакомый капитан яхты.

Ходили к нашим опять. Там снова кружевные упражнения. Выспросил у сестры Пьетро, где живет его возлюбленная. Вечером бегал туда, посмотреть, жива ли она, здорова ли. Всё, слава богу, хлопочет по хозяйству. А Пьетро парень неплохой. Может, и впрямь сладятся?

Несколько раз затевал разговор с Мишей, хотел поделиться своими тревогами, но так и не решился высказать. Что-то мне не дает.

20 ноября 1910 года (пятница)

Гуляли одни с Демиановым, Анна плести пошла. Дошли до рыбного рынка. Миша подзадержался, то ли торгуясь, то ли любуясь, а я, проходя дальше, вдруг, остолбенел, не веря глазам: Алеша! Тот самый московский мальчик, которого я прозвал Мышонком. Он очень вытянулся в рост, но остался таким же худеньким, и такое же узкое детское личико, да, я не ошибался, ужасно похожее на Анну. Невероятное сходство. Как же он здесь? С кем? Неужели та странная история — правда, и он действительно сбежал в Италию со старшим другом? Я хотел окликнуть его, но он сам обернулся, увидел, и сию же секунду узнал. Замахал рукой, подбежал. Мы обнялись в едином радостном порыве, еще и двух слов не успели сказать друг другу, а уже с разных сторон к нам подошли наши спутники. Его знакомый, лет двадцати пяти, в штатском, но военная выправка чувствуется (или это моя игра воображения?) представился, Болотников. Я назвал себя и Демианова.

— Ах, это вы Демианов?! Вот вы какой. Вы просто духовный вожатый для нашего Алеши, он прямо бредит вашими стихами.

Демианов и Мышонок так пожали друг другу руки и так посмотрели друг на друга, что я сразу понял: мое место в Мишином сердце занял другой. И так это было очевидно, естественно и единственно верно, что я не то что не расстроился, а обрадовался почти. Болотников сказал Мышонку раздраженно:

— Ты идешь?

— Нет.

— Ну, как знаешь, жду тебя к обеду. — И не попрощавшись с нами, пошел прочь.

Я вдогонку ему крикнул зачем-то:

— Мы проводим его! — Он обернулся:

— Ничего. Думаю, он и сам не заблудится, впрочем, как хотите, мне все равно.

И ушел. Всем было ясно, что ему не все равно, но никому до этого не было дела. Д. и Мышонок сразу пошли вперед, я за ними, но вовсе не было неловкости или чувства, что я лишний. Всё как д'oлжно. Я сказал:

— Вы знаете, Алеша, я женился. — Мышонок обернулся и немного насмешливо поздравил.

— Благодарю. Между прочим, вы очень похожи на мою жену, просто поразительно похожи. Михаил Александрович, ты заметил?

— Да, пожалуй.

— Ну что ты, Миша, сходство ведь невероятное!

— Да. Забавно.

Тут я понял, что не стоит настаивать. Демианов видит в этом узеньком личике что-то свое, мне не доступное.

Гуляли. Потом обедали вместе с Болотниковым. Он делает обреченное лицо. Дескать, понимаю, что от вас теперь никуда не деться. Странный у них союз. А вообще-то, у кого из нас не странный?

Дома я возвестил Анне о нашей с М. замечательной встрече с ее двойником. Она не могла не заинтересоваться, т. к. столько было у нас уже говорено об этом мальчике. М. был сдержан, даже холоден. Я расценил это так: мальчик запал глубоко ему в душу и он не хочет ни с кем делить своих чувств. Так что я показал Анне знаками, чтобы его не тревожила.

21 ноября 1910 года (суббота)

Снова гуляли по городу вдвоем с Мишей. Встретили Мышонка и Болотникова. Болотников надут, еле-еле вежлив. У меня сложилось впечатление, что Алеша если не нарочно эту встречу подгадывал, то очень на нее рассчитывал. Он слишком уж издалека заприметил нас, замахал рукой и чуть не побежал нам навстречу.

Я вел себя примерным и преданным другом, как мог, отвлекал внимание Болотникова, подробно расспрашивал обо всем подряд, рассказывал всякие истории, только бы М.А. и Мышонок могли поговорить. Они шли впереди нас, и даже по их спинам я видел, насколько они друг друга занимают.

Не знаю уж, что именно поведал ему Алеша, но дома Демианов возмущался страшно! Ругательски ругал этого Болотникова:

— Какая низость и мерзость и гадость! Воспользоваться доверием ребенка, соблазнить, увезти — гнусное преступление!

Еще возмущало его очень, что и он выходил причастным. Будто бы он растлил, по крайней мере, подготовил почву. Подростка, увлеченного его стихами и романами, почувствовавшего его эстетику, низкий человек совратил и увез из дома. Я, отнюдь не желая его задеть, шутя, заметил:

— Разве ты не воспользовался бы тем, что он уже хотел все знать?

Он прямо взбесился!

— Я?! Неужели ты… ты, Саша, можешь думать, что я способен на такую низость?

Я, конечно, ничего такого не думал и уже пожалел о сказанном. А М.А., взяв себя в руки, с улыбкой уже, сказал:

— Я и тебя-то не трогал, ждал долго и терпеливо. Разве не помнишь?

Это правда. Я окончательно смутился.

— Нужно нам отвадить этого мерзавца Болотникова. А лучше бы всего, отвезти мальчика домой в Москву. — Решительно заявил М.А. — Завтра же пусть к нам сюда переезжает.