Новые мифы мегаполиса

— Мне надо подумать, — мрачно пообещала Тамара Гавриловна и зачем-то уточнила: — Месяца через два подам.

Олег Овчинников Операторы всех стран

— Карл для Лары украл кальмаров, — с порога объявил я. Не бог весть какой каламбур, однако на его сочинение ушло сорок минут: дорога быстрым шагом от метро до дома. — А Лара для Карла?

— Ты не Карл!

— Я в курсе. Оттого и не украл, а обменял на честно заработанные мятые бумажки.

Я выставил на стол тщедушную баночку. Строго говоря, это была смесь кальмаров с осьминожками, но осьминожки не ложились в размер. Лара задумчиво покрутила ее в пальцах.

— Разве я просила кальмаров?

— Угу. Причем была очень убедительна.

— Странно. Мне кажется, речь шла об эклерах. Сейчас бы я точно съела эклер.

— Так кальмары уже не нужны? Давай я их выброшу.

— Не дам!

Она вцепилась в баночку, вся сжалась в своем кресле и теперь смотрела исподлобья взглядом осьминогозависимого кальмаромана.

Я вздохнул с облегчением. В это время суток в нашем районе можно найти все что угодно, кроме порядочных людей и эклеров.

— Я свинья, да? — вдруг спросила она.

— Ты с ума сошла! — Я присел на подлокотник кресла и погладил мышиные хвостики, заменяющие Ларе челку. Сегодня их было восемь. И склеенные ресницы — следы недавних слез.

Она взяла мою руку, обвила своими и покачала головой.

— Свинья… Сижу тут, ничего не делаю, извожу тебя капризами, а ты вкалываешь за двоих.

— За троих, — уточнил я. — Но эти трое того стоят! Ты ходила в консультацию?

— Ходила, только… — Лара опустила глаза. — Я не досидела. Не смогла. У меня снова был приступ, и я убежала. Там столько женщин в очереди. Некоторые светятся, как солнышко, а некоторые… некоторые…

— Ну все, все, все. — Я прижал ее голову к своей груди.

— Я помню его наизусть, — пожаловалась она.

Я кивнул. Я тоже помнил слово в слово содержание многих сеансов. В особенности тех, о которых больше всего хотел бы забыть.

— Не знаю точно, кого я услышала, но там была одна брюнетка — совсем молоденькая. Она так нервничала. Постоянно выбегала курить, хотя это же нельзя, правда?

— Конечно. Расскажи, что там было. Станет легче, — соврал я.

Лара отпустила мою руку, откинулась в кресле и оцепенела. Как будто и вправду по второму разу переживала сегодняшний сеанс. Только во время сеанса голос меняется, а Лара заговорила своим собственным, и глаза ее все время оставались карими. Она сказала:

— Я никогда больше не изменю Жене. Господи, я никогда больше не изменю Жене. Только бы, только бы, только бы он не узнал, что это не его ребенок!

— Это все?

— Да. — Лара вздохнула. Кажется, ей действительно стало легче. — Я проорала это на весь коридор. Все, кто был в очереди, перестали болтать и уставились на меня, как на сумасшедшую. Наверное, они подумали, что это я… Ну, что я изменила какому-то Жене, и у меня сдали нервы. А у молоденькой брюнетки было такое лицо, как будто ее ударили. Я все-таки думаю, что подслушала именно ее.

— Тебе повезло.

— Глупости!

— Тебе сказочно повезло. Хотел бы я хоть раз увидеть того, кто кричит о своей боли моим ртом.

— Только не в этом случае. Я все равно ничем не могла ей помочь. Только взглянула на нее и… убежала. Не знаю, как я смогу туда вернуться.

— Тебе не обязательно возвращаться.

— Да? И в роддом ложиться не обязательно? А ведь там будет в сто раз хуже. Там ВСЕМ больно и страшно!

— И в роддом не обязательно.

— Как же я буду рожать?

— Дома будешь рожать, в ванне.

— У нас нет ванны.

— Прости, все время забываю. Тогда в душевой кабинке. Или я найду еще одну работу, и мы устроим тебя в частный роддом.

— У тебя и так миллион работ.

— Значит, еще одна ничего принципиально не изменит. Зато, когда мне выплатят миллион зарплат, мы сразу станем миллионерами.

Вопреки моим надеждам Лара не отреагировала на вымученную шутку.

— Проклятый кризис, — вздохнула она. Потом скосила глаза на свой живот, и я отметил, что с каждой неделей у нее это получается все естественнее. — Как ты думаешь, каким он будет?

— Почему он? А вдруг она?

На этот раз Лара улыбнулась.

— Все равно он. Потому что ребенок. Скажи, раз мы оба с тобой… такие, то и он может стать… таким?

Что за жизнь? — стиснув зубы, подумал я. Пять лет вместе, а так и не договорились, что и как называть. Приступы или сеансы? Вызывают нас или абонируют? У нас даже нет слов, чтобы назвать самих себя. Кто мы? Операторы односторонней связи? Ассенизаторы человеческих душ?

Проклятый кризис? Нет, проклятые мы! Знать бы еще, кем и за что.

— Не знаю, — сказал я. — Я бы хотел, чтобы он был нормальным.

— Ладно. Давай ужинать, — предложила Лара.

Приготовления к ночному пиршеству заняли пару минут. Мы застелили стол выпуском прошлогодних новостей. Лара выбралась из кресла, чтобы нарезать хлеб. Я отыскал консервный нож и выпустил на волю кальмаров с осьминожками. Мы уже занесли над ними вилки, когда нас обоих накрыло.

— Снова Она. — простонала Лара.

— Похоже, — согласился я, наблюдая, как из нашего тесного мирка, из этих четырнадцати метров полезной площади, куда-то утекают все краски.

Еще мы успели взяться за руки. Мы делали так всегда, когда у одного из нас случался сеанс. С того самого раза, когда нам, сидящим за столиком в летнем кафе, удалось свести вместе две потерявшиеся судьбы. Тот успех больше не повторялся, но мы не теряли надежды, что когда-нибудь из миллиона случайностей сложится еще одно маленькое чудо.

Сейчас я не надеялся на чудо. Я знал, что нас ждет. За последние полтора месяца мы с Ларой пережили это раз двадцать.

Что ж, будем надеяться, переживем и двадцать первый.

Мы одновременно запрокинули головы к свисающей на обрезке шнура шестидесятиваттной лампочке, которая все тускнела и тускнела, пока не превратилась в черную несъедобную грушу, и закричали в один голос — полный отчаяния голос девочки-подростка:

— А-А-А-АПЯТЬ!

— Поддалбливай тут вокруг кабеля, — сказали мне, и я, натянув рукавицы, стал поддалбливать.