Новые парижские тайны

Исписал четыре страницы, но все зачеркнул: слишком много имен, слишком много людей, которые еще живы и которых мне не хотелось бы задеть.

Я все задаю себе вопрос, а насколько они искренни, несмотря на расхождение между их публичной и частной жизнью.

Этот вопрос беспокоит меня. Безусловно, множество людей, гораздо моложе меня, проживших куда меньше моего, не делают из этого проблемы и довольствуются тем, что называют это лицемерием и цинизмом.

Им показывают человека, какой он есть, а они после недолгого контакта бегут от него.

А я не только сомневаюсь, но и не понимаю. Потому что не верю в насилие, физическое и моральное, в цинизм, в расчетливость, во всяком случае, применительно к людям, о которых я только что говорил.

Пытаюсь понять, и оказывается, что это безумно трудно. Финансисты? Парижские и лондонские знаменитости? Европейские или голливудские звезды? Слава, деньги, власть, жизнь…

Этого нет, в чистом виде не бывает. И кроме всего прочего, такие люди так же уязвимы, если не больше, как любой другой человек.

И вот теперь я спрашиваю себя, как, почему? Как они настраивают себя, чтобы писать то, что пишут, чтобы верить или создавать видимость веры в то, во что они верят или делают вид, будто верят?

Мне хочется считать их порядочными людьми. Такими же порядочными, как рабочий, как консервативный, но зачастую благородный мелкий чиновник.

И тем не менее они избегают осуждать конголезский кризис [158] — только из-за своих катангских акций, кубинский [159] — из-за инстинктивного страха перед коммунизмом.

158

Конголезский кризис — политический и военный кризис в конце 1962 — начале 1963 г., вызванный попыткой М. Чомбе (см. коммент, к с. 341) и его сторонников после провозглашения независимости республики Конго (со столицей в г. Киншаса) добиться отделения провинции Катанга. За спиной М. Чомбе стояли европейские державы, отстаивавшие свои империалистические колониальные интересы.

159

Кубинский кризис — в октябре 1962 г. правительство Д. Кеннеди под давлением реакционных кругов США объявило об установлении военно-морской блокады Кубы. Благодаря решительности и выдержке Советского правительства было достигнуто компромиссное решение, предотвратившее военные действия, которые могли привести к мировой катастрофе.

Они извращают все — алжирскую войну [160] и внутреннюю политику. Может, они и вправду видят только то, что хотят видеть? Интересно, приходится ли им для этого делать какое-то усилие над собой и бывают ли у них минуты, когда они сомневаются или даже точно знают, что на самом деле все не так?

А может, под влиянием корыстных интересов у них вырабатываются искренние убеждения, как бы противоречащие всему, что они знают?

Они встречаются со знаменитыми медиками, биологами, адвокатами, которым изо дня в день приходится постигать человека, такого, каков он в действительности.

160

Алжирская война — в ноябре 1954 г. в Алжире произошло вооруженное восстание алжирского народа против французских колонизаторов; так началась длительная национально-освободительная война, продолжавшаяся до весны 1962 г.

Так как же эти люди могут видеть его не таким, какой он есть, а таким, какой он должен быть, чтобы их интересы были защищены и их образ мира не замутился?

Слишком упрощенно было бы считать подобных людей этакими монолитами. Я-то прекрасно знаю, какие они слабые, знаю, что их раздирают комплексы, что они нередко испытывают страх, стыд, пытаются успокоить себя.

Но мой разум (опять я вынужден пользоваться общепринятыми терминами) не дает мне никакого мало-мальски удовлетворительного ответа.

Единственно возможный для меня подступ — написать роман, вжиться на время в его героя, чувствовать, как он. Это дает мне ощущение или, быть может, иллюзию, что тем самым я немного приближусь к истине.

Я мог бы назвать и другие фамилии, других людей, которых я знал настолько же хорошо или настолько же плохо. Бывало так, что они входили со мной в отношения в те редкие периоды, когда я не возводил стены вокруг своей жизни романиста-ремесленника и жизни моей семьи.

Вот уже две недели продолжается парад гостей. Чувствую я себя от этого как с похмелья. Вполне возможно, что я повторяюсь и буду повторяться неоднократно. Впрочем, меня это ничуть не удивляет: за пятьдесят семь лет жизни у человека набирается не так уж много мыслей, да еще сомнительно, можно ли это назвать мыслями. Разумеется, я говорю не о мыслях, которые можно почерпнуть из книг. Я имею в виду то, что человек впитал в себя, что остается и в конечном счете становится частью его самого.

А остается ли что-то на самом деле?

Определенная позиция; у меня, вероятно, вечно неудовлетворенная любознательность, желание понять и не истолковывать, почувствовать человека в том, что скрыто за его видимостью.

Очень часто возникает ощущение, что достаточно будет крохотного усилия и откроешь: я такой же, как они, а они такие же, как я, и отличаемся мы лишь одеждой, привычками да словами.

И даже если они сбивают меня с толку, даже если мне случается негодовать, я все равно их люблю, может быть, потому, что чувствую их слабость.

Но какого черта эти люди осуждают себя и почему другие тоже в свой черед осуждают их?

21 июля, утро

В кабинете солнце. Пойду пройдусь в город вместе с Джонни и Мари-Жо. Всегда любил город утром, особенно ранним, когда в лавках еще убирают. Это немножко смахивает на установку декораций. Вспоминаю, например, пивные в Льеже на Соборной улице. Улица залита солнцем. А внутри голубоватый полумрак, и официант, еще в обычной одежде, выметает вчерашние или разбрасывает свежие опилки. Пахнет пивом. На панель скатывают бочки, огромные лошади пивовара терпеливо ждут и лишь иногда бьют подкованным копытом по мостовой.

Начинаю понимать, почему столько писателей вели записные книжки или дневники. Пишешь свободно, не думая о читателе. Это разговор с самим собой.

Можно позволить себе быть нелепым. Вчера, например, я размышлял о Рембрандте. Мысленно представил себе некоторые его картины. И эти образы возникли у меня неслучайно. Я как раз вспоминал о тех, кто за каких-то несколько веков создал биологию, дал миру новые горизонты. О родоначальнике картезианства [161] , предвестившем всех — от Дарвина до Фрейда. А возможно, и Эйнштейна.

161

…о родоначальнике картезианства — имеется в виду Рене Декарт (1596–1650) — французский философ-дуалист, родоначальник рационализма в философии; Декарт был также выдающимся математиком и физиком.

И внезапно мне подумалось, что зародыши этих открытий в живописном мире Рембрандта. Его светотень уже является критикой чистого разума. У человека больше нет четко очерченного контура. Впервые персонаж картины не является ее основным элементом. Он составляет часть общего. Пространство столь же важно, как он сам.

Так не являются ли художники предтечами? Мне достаточно было бы сделать несколько шагов, открыть несколько книг и найти на давно знакомых страницах справки, которые придали бы хоть какую-то цену этому зачатку идеи. Параллели (и одновременно подтверждающие даты) между некоторыми произведениями искусства и открытиями.

Я почти убежден, что иным открытиям предшествовали произведения искусства. Коро, Ван Гог, Гоген, импрессионисты… Особенно импрессионисты, поместившие человека в новый контекст. Реальное (я имею в виду то, что некогда считалось реальным) тесно перемешивается с тем, что вчера еще было ирреальным.

Не предшествовал ли Достоевский Фрейду? Фрейд сам признавался, что читал его, и тут возникает вопрос: а было бы создано новое представление о человеке, не будь этого русского писателя?

Если это так, значит, я отстал. Может быть, в таком случае абстрактное искусство тоже является своего рода предвосхищением, и оно действительно согласуется с научными теориями, которые уже пробивают себе дорогу. Однако, если не считать нескольких исключений (почему?), абстрактная живопись меня раздражает или оставляет равнодушным. Итак, я тоже, подобно множеству других людей, смогу пройти лишь малый отрезок пути. И если это в порядке вещей, то, по моей вчерашней гипотезе, человек, живший, скажем, две сотни лет назад, ничего не поймет у нас, поскольку он, сопутствуя эволюции человечества, остановился на своем отрезке пути.