Новые парижские тайны

Выиграть у графика один час, один день — значит пополнить свой бюджет.

Летом сделать это совсем не просто. Суда перегружены. Вода стоит низко. В иных местах двум баржам уже не разойтись, довольно нагрузить их до ватерлинии, чтобы они увязли в иле.

И до самого Сен-Маме, где нас вновь ждет встреча с Сеной, шлюзы следуют один за другим.

Нам то везет, то нет. В одном месте мы нагоняем караван из четырех-пяти абсолютно схожих между собой судов, которых тянут тощие мулы. Мы узнаем рудовозы — нашего врага номер один: самые тихоходные и громоздкие, они занимают собой весь канал.

Спрашиваю у смотрителя:

— Сколько их?

— Какая вам разница! Они так тянутся до самого Сен-Маме.

— Что?

— Идут друг за дружкой. Их там штук двадцать.

— Но…

— Это свадебные гости!.. Позавчера в Сен-Сютюре справляли свадьбу, ну вот они и поджидали друг друга. Они все между собой в родстве. Кажется, здорово там погуляли два дня.

— А теперь…

— Приустали. Идут гуськом. Но по вечерам умудряются продолжать гулянку. Устраиваются так, чтобы в караван не могли вклиниться чужие суда.

Для нас это обернулось тем, что три дня мы передвигались со скоростью два километра в час. Слишком короткие пятисотметровые бьефы не давали нам закончить обгон до указательного столба. Однажды нам почти удалось это сделать. Тогда возница распряг лошадь и пустил ее вскачь до надписи «Обгон запрещен».

Неужели мы будем спорить?

Шлюзы рассчитаны строго на ширину и длину барж. На их осадку плюс несколько сантиметров. Следовательно, судно, продвигаясь вперед, должно вытеснить всю воду, место которой оно займет. Для этих целей используют силу одного-двух мулов.

Я видел рудовозы, у которых нос уже был в шлюзовой камере, но, прежде чем там оказывалось все судно целиком, проходили еще долгих полчаса.

А мы с нашим быстроходным катером были позади них! Да что я говорю? Я был на воротах! Я помогал маневру, чтобы выиграть несколько минут.

Все же в одно прекрасное утро нам удалось от них оторваться. Возницы встают в три часа ночи, чистят лошадей и к четырем часам запрягают их, поскольку по правилам шлюзы открываются только, когда солнце уже взошло.

В темноте на всех судах слабо мерцают огни конюшен. Ржут, бьют копытами лошади. Позже из кают начинает доноситься запах кофе, все явственнее проступают в сероватой мгле фигуры окоченевших людей, которые похлопывают себя руками по бокам, чтобы согреться.

Где-то в хлеву доит коров батрачка, женщины покидают баржи и отправляются с кувшинами на поиски молока. Перед нами шлюз. Вода плещется. Смотритель спит. Мы не сводим глаз с его окон.

Тревога! Все головы разом поворачиваются: только что в одном из окон вспыхнул свет. Первое на очереди судно уже проталкивается к воротам. Остальные судовщики спорят.

— Говорю тебе, уступишь мне свое место — я в долгу не останусь. Сам знаешь, не в последний раз видимся…

— Никак не могу! В «Ситангет» нас ждет теща…

Смотритель одевался долго. Наконец он появляется на пороге, заглатывая на ходу ломоть хлеба. Один из возниц хочет начать маневр.

— Не так скоро! Еще время не вышло! Вам только дай волю, вы и в два часа ночи поднимете.

И он поглядывает на часы, с удовольствием вдыхал свежий утренний воздух. Крутится рукоятка привода. Скрежещут зубья передачи. Гудок вдалеке возвещает о том, что к шлюзу подходят другие суда, все они будут идти до тех пор, пока не стемнеет, а в это время года темнеет в восемь вечера. У каждого шлюза возница пропустит по стаканчику белого вина или рома. В полдень он вздремнет часок на траве рядом со своей лошадью.

Но моторные суда будут идти без остановок. И придется снова и снова крутить приводы затворов, ворот — работы хватит всем: мужчинам, женщинам, ребятишкам, даже самым маленьким из них, во время маневра они будут держать руль.

В одно такое утро нам с помощью обмана удалось бежать. Мы поднялись раньше самих возниц. Выпили холодного кофе. Умылись водой из канала. Затем тихонько на веслах протиснулись между судов к воротам.

Я стал поворачивать рукоятку. Раздался скрежет. Послышались голоса, ругань, протесты. А я с тревогой наблюдал за темным окном в доме смотрителя.

Когда тяжелые шаги были совсем близко, мы уже закончили шлюзование. Я завел двигатель. Мы стремительно рванулись вперед.

Рудовозы из свадебного кортежа остались позади. Так мы выиграли дня три-четыре.

Вскоре мы были у Сен-Маме, где нас встретила Сена: караваны барж, тянувшиеся за буксирами, шлюзы, куда заталкивали до десяти судов за раз, и мы терялись там среди рулей, становились незаметными, и у нас забывали спросить документы.

Почти полгода мы жили на воде, одетые чаще всего в одни купальные костюмы. Мы прошли через тысячу шлюзов, и в большинстве случаев нам приходилось самим поднимать затворы и открывать ворота.

Руки у нас покрылись мозолями, ногти обломались, кожа обветрилась, волосы выгорели.

Еще месяц после этого мы выглядели в городской одежде нелепо, как вырядившиеся крестьяне.

Несколько дней спустя мы в Фекане уже заказывали другое судно, мы спешили туда каждую неделю, чтобы как-то ускорить работы — жизнь на суше была не для нас.

Сколько раз, переходя через какой-нибудь парижский мост, мы замечали баржу:

— «Помидор»! Помнишь на Соне! Те люди, что дали нам сахарного песку для клубники.

Но на «Помидоре» не видели нас и проплывали мимо. Для них мы теперь были просто пешеходами.

— А не съездить ли нам завтра в Фекан взглянуть, как там продвигаются дела с нашим судном?

На этом новом судне, «Остготе», построенном специально для плавания по морю, мы и прожили последние три года во Франции, Бельгии, Голландии, Германии, Норвегии.

Ходить по нему можно, только пригнув голову, а к этому нелегко привыкнуть. В северных портах из-за приливов и отливов вы встаете за ночь раза три-четыре, чтобы проверить швартовы.

Бывают дни, когда из-за бортовой качки разом слетают с плиты все кастрюли и в шкафах бьется посуда.

Зимой мы каждое утро обкалывали лед с корпуса судна. Из-за негнущихся заледеневших концов, с которыми нам приходилось иметь дело, руки у нас покрывались волдырями.

Мы по-прежнему живем на судне. И я надеюсь, что еще долго окна моей парижской квартиры будут заклеены серой бумагой.

Туризм? Теперь я вижу, что о нем-то я почти ничего и не сказал. Зато рассказал о дожде, холоде, жаре, комарах, о потрескавшейся и содранной коже на руках, об изнурительных переходах.