Новые рассказы южных морей

Взять случай с золотой рыбкой. Наверно, и сейчас Джек считает, что это дело рук соседских детей.

Или еще. Как-то раз она обнаружила в почтовом ящике вскрытое письмо. Джек не задумываясь решил, что виновен кто-то из Херемаиа. Он оказался прав, они сами признались: письмо по ошибке бросили в их ящик. Так вполне могло быть, а Джек не поверил. Он, как всегда, считал, что они сделали это нарочно. Ни в чем он им не верил. Вообще-то повод для этого у него был, и не один. Слишком много небылиц выслушал от ребят Херемаиа. Так недоверие и росло.

Или такой случай. Как-то ребят спросили, не залезали ли они в дом Симмонсов, когда те уезжали на пикник. Сначала они отпирались, потом сознались, потом снова стали отказываться и наконец признались окончательно. Но разве кто стал слушать их объяснение, будто им показалось, что мяукает Силки, кошка Симмонсов, и они решили ее выпустить. Из-за их выдумок им не поверили и на этот раз. Как узнать, говорят они правду или лгут? В том-то и беда: не веришь ни одному их слову.

Недоверие порождает все новые конфликты. И уже начинаешь судить о ребятах по их прежним проделкам. Да к тому же никогда не забываешь, что они все-таки с европейскими обычаями не знакомы. Тут уже возразить нечего. И все хорошее забывалось, тем более что соседские детишки сами способствовали этому.

Чайник вскипел. Салли Симмонс снимает его с плиты. Милли, конечно, неправа, утверждая, что Джек порочит их за глаза. Не было такого. И Салли, и Джек всегда пытались понять семью Херемаиа. Не то что некоторые: сначала превозносят «наш маорийский народ», а через минуту уже отмежевываются от него. Она-то по крайней мере никогда не делала далеко идущих выводов из дурных поступков ребят. Не все же время они себя плохо вели.

Салли опять смотрит в окно. Джека не видать. Но вот снова мелькнул Джимми. Бедняжка. По словам Катарины, у него что-то вроде гриппа. Придет ли он завтра? Последнее время он каждый день справлялся, не вылупились ли цыплята. Да, Джимми, теперь только два из них увидят белый свет…

На окне, из которого выглядывал Джимми, задернули занавеску. Вдруг Салли пришла в голову мысль: а что, если это сделал Джимми? Нет, такого не может быть. Но ведь и другие не могли. Тогда кто? Кто?

Погруженная в свои мысли, Салли заваривает чай. Она слышит, как хлопает дверь в доме Херемаиа. Джек возвращается. Салли быстро достает из шкафа чашки, блюдца, наливает чай. Дверь открывается. Салли поворачивается, целует мужа.

— Ну что, Джек, — вздыхает она, — все-таки кто-то из них, да?

— Да.

— Джимми?

Джек кивает.

— А Милли знает?

Джек молча мотает головой.

— Не сказал я ей. Хотел сначала, но на нее опять нашло. От нее всего можно ждать. Если бы я сказал, неизвестно, чем бы это кончилось для Джимми.

— А как ты узнал?

— Я видел Джимми. И мне стало ясно без слов.

— Что же ты так долго там делал?

— Стоял, выслушивал ругань Милли. Стоял и молчал, как последний идиот. Хенаре даже глаз на меня не поднял. А про Джимми я сказать не мог. Ну да ладно. Все уже позади.

— Бедный ты мой, бедный…

— Он же не нарочно их разбил, у него, видно, нечаянно получилось. Просто любопытство взяло верх. Но он не нарочно. Джимми не из таких.

— Тяжко, должно быть, тебе там пришлось.

— Пожалуй. Нужно было решить — сказать Милли или нет. Думаю, я поступил правильно. Вот увидишь, все обойдется.

— Расскажи по порядку, как все было. Как ты догадался про Джимми?

И Джек стал рассказывать.

Ему открыла Анни и сказала, что он им больше не друг, пускай уходит. Но он не ушел и велел позвать Сэма, ее отца. Анни ответила, что его нет дома. Тут и Милли появилась. «Может, хватит на сегодня?» — спрашивает. И хотела у него перед носом дверь захлопнуть, да он не дал. Сказал, что пришел извиниться. А она в ответ: «Зла словами не искупишь».

— Что дальше? — интересуется Салли.

— Ну, впустила меня наконец, — продолжает Джек. — Стою, а слова на ум не идут. Впрочем, Милли и рта бы раскрыть не дала. Ты же знаешь Милли. И пошла, и пошла. Говорит, раз она не велела детям подходить к курятнику, значит, они и не подходили. Попробовали бы не послушаться. Дети они хорошие. Почему я на них постоянно клевещу? Завелась она, а дети стоят, смотрят.

Тут как раз в коридоре позади нее Джимми появился. Мне-то его видно было, а она его не заметила. Он и постоял всего с минуту. Но я видел, как он плачет. По лицу видно, что виноват. Я был поражен, но, странно, ничуть не рассердился. Напротив, мне жалко его стало. Я улыбнулся ему, а он закрыл лицо ручонками и убежал в спальню. После этого Милли была мне не страшна. И я ничего не сказал. Понимаешь, Салли, не мог.

— Тяжко тебе там пришлось, — шепотом повторила Салли.

— Джимми еще тяжелее. Жаль, я не успокоил его. И так-то он болеет, бедняга. А мне сейчас легко — ведь я поступил правильно.

Салли обнимает мужа, и они подходят к окну. В спальне Джимми уже темно.

— Все наладится, — успокаивает Салли. — Не завтра, так послезавтра, через неделю. Вот увидишь.

Джек улыбается.

— Думаешь, наладится?

Взгляд его устремлен на соседский дом. Дом Херемаиа. Дом за забором. Там живут шестеро ребятишек.

Вдруг он начинает смеяться.

— Господи! И когда эти чертенята поумнеют?!

Бабушка

— Хаэре маи, мокопуна, хорошо, что ты пришел, внучек, — бывало, говорила она.

И мы отправлялись гулять. Я ее никогда не бросал, заботился как мог. Тогда я был маленьким мальчуганом, а она — старушкой с душой ребенка.

— А сегодня мы куда пойдем, бабушка? — спрашивал я, хотя прекрасно знал сам.

— К морю, внучек, к морю, мой мокопуна…

Кое-кто называл бабушку поранги — полоумной.

Когда я это слышал, мое сердце начинало биться, словно птица в клетке. Нет, для меня бабушка никогда не была поранги.

Над ней постоянно подшучивали, смеялись, словно она кукла, а не живой человек. Передразнивали, изображая, как конвульсивно сотрясается ее тело во время приступа или как она покачивает головой — тогда ее мысли блуждали далеко-далеко.

Папа говорил мне, что люди эти или ничего не понимают или просто беззлобно подшучивают. Но я-то видел, каким недобрым огнем загорались у них глаза, как жестоко они обходились с бабушкой. И я всегда кричал:

— Прекратите! Не смейте издеваться над бабушкой.

Как я их ненавидел! А бабушку любил. Я гладил ее по волосам, крепко обнимал. Она потихоньку плакала и прижимала меня к себе.

— Куда пропала моя корзина? — спрашивала бабушка. — Куда она могла деваться?

И я начинал искать вместе с ней. Я знал, конечно, что корзина под кроватью, но бабушке нравилось играть со мной, и я ей подыгрывал.

— Не знаю, бабушка, — говорил я, заглядывая во все темные углы. — Может, она в ящике? Нет. И в шкафу не видать. Куда же ты положила ее, бабушка? Ну куда?