Новый американец

– И правильно. Журнализм убивает писателя.

– Амбарцумов подражает Хэму.

– А ты попробуй.

– Все равно он подонок.

– Талант не обязательно ангел.

– Ты был у Амбарцумова в уборной?

– Не довелось.

– Он прикрепляет к крышке унитаза портреты своих врагов.

– Но когда мне плохо, я открываю его книгу, и мне становится легче.

Герой моей повести сильно пьющий и сильно злоречивый человек. Мало того, порой он совершает неблаговидные поступки, в которых затем раскаивается. Но кто же без греха!

«Наконец-то понял его. Вся жизнь была для него сюжетом. Он бесконечно примерял, репетировал, разыгрывал, перечеркивал в своем воображении. Пробовал слово на зуб. Для него бытие – это фразы, ситуации, диалоги. Работа настолько захватила его, что порой он уже не различал, где текст, а где жизнь».

Если подобно школьному учителю предложить читателю написать сочинение на тему «Образ Амбарцумова в повести „Газетчик“», то положительных черт у моего героя наберется куда больше, чем отрицательных. Внешнее обаяние и артистичность, остроумие и щедрость, талант словесных формулировок и талант рисовальщика. Тут увенчание лаврами, а не мусорной корзиной.

Непонятно, почему Марк Поповский так обиделся за Довлатова-Амбарцумова, ежели сам на страницах широко читаемой русскоязычной газеты причисляет все его книги к жанру пасквиля. То есть, защищая человека от воображаемой корзины с мусором, свою корзину тотчас же ему на голову и водружает. Выписав из энциклопедии определение понятия «пасквиль», он подводит под категорию пасквилянта всякого автора, в сочинениях которого просматриваются несимпатичные черты узнаваемых современников. Ну а как же быть с пушкинскими эпиграммами? Как быть с Кармазиновым – Тургеневым из «Бесов»? Как быть с желчным Бродским, изобразившим в цикле «Из школьной антологии» пошлые судьбы своих одноклассников? Поэт даже имен не изменил. Вот из письма Алексея Ремизова Василию Розанову:

«Есть у меня две карикатуры на вас: одна из „Сатирикона“, другая из газеты какой-то. Я бы приложил их сюда, да не знаю уж: нехорошо, говорят. А по мне: ведь лучший портрет тот, где карикатурно, а значит, не безразлично. В одном японском журнале поместили карикатуру на меня вместо портрета, и без всякой оговорки. И ничего получилось: чудно, а все-таки живой, не то что в паспорте фотографическая карточка».

Художественное произведение отличается от пасквиля тем, чем талант от бездарности. Почему «Компромисс» – правда, а не навет? Потому что, если бы автор попытался покривить душой, у него, даже талантливого, хорошая проза не получилась бы. Чтобы написать ТАК, нужно быть искренним, нужно выстрадать каждое слово, нужно прикоснуться к БОЖЕСТВЕННОМУ ЛОГОСУ, который есть ПРАВДА.

Можно громко вопрошать: «Нужна ли писателю совесть?» Можно быть честным и даже святым, но БОЖЕСТВЕННЫЙ ЛОГОС не допускает тебя к себе. Пьющий, далеко не святой Довлатов был допущен. И в этом пафос моей книги о нем.

В повести «Иностранка» писатель изображает утро в эмигрантском гетто в Форест-Хилл, где он жил, окруженный своими героями: «Вот идут наши таксисты. Коренастые, хмурые, решительные». Всего одна фраза. Но как много открывается. Я сам работал таксистом. В таксисты идет тот, кому идти больше некуда. Отсюда хмурость. Чему радоваться, когда каждый день пристрелить могут. В таксисты идет только решительный. Трус предпочитает велфер. Чтоб в аэропорту чемоданы таскать, таксисту желательно быть коренастым. Полусогнутому «фитилю» в тесной кабине двенадцать часов не высидеть. «Коренастые, хмурые, решительные». Обратите внимание на повторяющуюся в каждом слове «р», подчеркивающую жесткость ситуации и характера.

Писатель, живущий в эмигрантском гетто, слишком тесно прижат к своим героям. Тут нет отстраненности. Вот ты выписал, к примеру, трагикомическую фигуру издателя русских книг, которые здесь никому не нужны. От человека ушла жена, он вынужден спать на складе, на ящиках с книгами. Утром, направляясь в магазин Мони за сигаретами, автор сталкивается со своим героем, который книгу, несомненно, прочитал. Тут ведь могут, как Вольтера, палками побить. Хорошо было двухметровому Довлатову, а ежели кто помельче… А то вдруг начнут в газетине стыдить да вопрошать: «Нужна ли писателю совесть?»

Я не пошел на похороны Сергея Довлатова. Невозможно было представить его в гробу. В одном из рассказов таллинского цикла лирический герой выпивает и закусывает, поставив бутылку и стаканы на крышку гроба. Подобно шекспировскому могильщику Довлатов острит и иронизирует, стоя над открытой могилой.

Возможно, когда-нибудь им займется серьезный литературовед. Исследовать творчество Довлатова – это значит исследовать природу иронического. Франц Шлегель писал в «Критических фрагментах»:

«Ирония с высоты оглядывает все вещи, бесконечно возвышаясь над всем обусловленным, включая сюда и собственное свое искусство и добродетель».

Иронический писатель, по Шлегелю, признает все действительное пустым и тщетным, кроме собственной этим самым возвышаемой индивидуальности.

Насупленный Гегель терпеть не мог иронии. Но именно он сказал о ней самые точные слова:

«Ирония делает ничтожным и суетным всякое объективное содержание и таким образом сама оказывается бессодержательностью и суетностью. Отрицая все возвышенное и лучшее, она ничего в себе не содержит. Ирония сама опровергает и уничтожает себя».

Не только своим творчеством, но жизнью и смертью своей Сергей Довлатов подтвердил главную установку своей иронической Музы.

1988

Русский еврей

Вэмиграцию он бежал от непокоя коммуналки. Из шума в тишину. Но американская тишина была густо окрашена в зелень. Две комнаты в suburb [29] – $1000 в месяц, пятьсот баксов за куб тишины. И потому десятиглавый дракон с черными шерстяными головами бесновался теперь у них под окнами.

29

Suburb – пригород (англ.).

– Я умираю на нервной почве, Нинок. Как унять этих негритят?

Резиновые красные пасти рвали в клочья гармонию бытия. Он метался по квартире, но грубошерстный дракон доставал даже в ванной.

– Остается токката и фуга Баха… Токката и фуга ре минор.

– Не сметь. Я вытащила батарейки.

– Тогда согласись на полет Валькирии.

– Валькирия убьет старушку Бетси над нами. Туда въедут Бум Бакс с Там Таммом – тогда всему дому кранты.

– Попробуй унять их ты, Нинок. Попробуй, Ниночек.

– Hello, kids, listen to me. – Бледный худенький Нинок высунулся по пояс из окна с тяжелой Библией в руках. Десять шерстяных одуванчиков запрокинулись навстречу. – Listen to me, kids. In the Holy Bibel has been written – love yours neighbors, we are yours neighbors [30] .

В ответ двенадцатилетний гиббон навел на Нинка упористый клетчатый зад и выстрелил. Дракон взревел, встал на задние лапы.

– Нинок, немедленно набери девятьсот одиннадцать – или меня хватит кондратий.

30

Слушайте, дети. В Священном Писании сказано: «Любите ваших соседей». Мы ваши соседи.