Новый американец

– Антисемитизм являлся гордостью и содержанием всей его жизни. Когда-то он был коммерсантом, теперь уже он не был им, он был ничем, но ненавистником евреев остался. Человек этот был очень серьезно болен, его то и дело сотрясал хриплый кашель, а иногда он как будто чихал легкими – один раз, визгливо, отрывисто, зловеще. И все-таки он не был евреем – и в этом состояла его единственная радость.

– Какой мудрый человек, – прокомментировала Нинок. – Вот видишь, и среди немцев попадаются порядочные.

Наутро Нинок все время пришептывала, ворожила.

– Что ты там бормочешь?

– Мне все утро сегодня петь хотелось.

– Ну и спела бы.

– Ни за что. Дурная примета.

Подошла к унитазу:

– Вода, водюшечка, унеси все наши напасти, вода, водичка, водюшечка. – И спустила воду.

Как-то поутру к трейлеру бесшумно подкатил Денис на электрокаре:

– Эй, русский, гляди! – И широко распахнул рот.

Вспухший язык Дениса был пробит маленькой серебристой штангой.

– Пирсинг. Понял? – И заколотил серебряным орешком по молодым зубам.

– Зачем тебе?

– Теперь я special.

– Но ведь мешает есть.

– Пока питаюсь бульоном.

– И говорить трудно.

– Нисколько.

– А не заржавеет?

– Хирургическая сталь. Девяносто баксов.

– Мучительно и бессмысленно.

– Жизнь тоже мучительна и бессмысленна.

– А как отнеслась к персингу герлфренд?

– В предвосхищении непрерывного восторга.

– Думаю, у нее есть основания.

– Запомните, русский: this is my tongue, this is my body, this is my way of life, and I fuck everybody [47] .

47

Это мой язык, это мое тело, это способ жизни, и я е…ть хотел всякого.

Он развернулся, притормозил, обернулся:

– Послушайте, а почему бы вам не сделать пирсинг? Для этого у вас подходящий нос.

– А что мне даст это?

– Люди обратят внимание и спросят: кто этот загадочный джентльмен?

– Ну и что?

– Их заинтересует ваша история, и они станут покупать ваши книги. Только непременно поместите портрет автора на обложке. При этом кольцо нужно не в ноздрю, как у индусов, а посередине, через ноздревую перегородку, как у бычка. Чрезвычайно секси.

– А что, может, и в самом деле попробовать?

– Мне кажется, вы sarcastic.

– Нет, вовсе не sarcastic.

– Тогда попробуйте, если не sarcastic.

Но тут он утратил интерес к русским и махнул рукой девчонке в открытом красном «феррари», идущем по дороге. У девчонки были такие большие дымчатые глаза, что казалось, они вот-вот выпадут из нежного овала ее лица.

– Эй, Робин, – рванул к ней Денис и возопил в ритме рэпа:

I am Denis AmenisThe holy men from VenisWith a golden ring in my penis [48] .

48

Я Денис Аменис – Святой человек из Венеции С золотым кольцом на пенисе.

Соскочил ей навстречу с языком наперевес. Тоненькая Робин притормозила, вскочила ногами на кожаное сиденье, пальчиками с дымящей сигареткой приподняла голубую маечку, из-под которой блеснул пупок, пробитый золотым колечком.

Отпуск означал для него пространство и время, идущие вспять. Когда настоящее становится прошлым и наоборот. От этого кружилась голова и поднималось кровяное давление.

Аэропорт. Терракотовые, эбонитовые, мраморные скулы. Лен, золото, черная шерсть волос. Старик в красной спортивной куртке, коротеньких черных трусиках, с молодыми ногами танцовщика. Как странно, думалось ему, я лечу через океан посмотреть, как живет мой висячий нос, мои зеленые глаза, мои густые курчавые волосы, моя генетическая гипертония, мое занудство, моя иудейская скорбь. Мой сын носит эстонскую фамилию и лютеранский крестик, но почему, склоняясь над эстонской грамматикой, он раскачивается и бормочет, как иудей над свитком Торы.

Хельсинки гляделся в холодные чистые озера. Гранитный, стеклянный, слюдяной. Город монументов, воспевающих труд и упорство.

Что подарили финны человечеству? Яна Сибелиуса? Финны подарили человечеству Финляндию.

Но вот над гранитной вазой с пурпурной геранью – воспаленная бабья промежность. Пьяная тварь справляет малую нужду, по-кобыльи журча. Белобрысый мальчик смотрит невозмутимо. Отжурчав, перекинув через скамью варикозную ногу, баба усаживается по новой за литровую кружку в кругу бородатых викингов.

Хельсинки накачивается пивом. Журчание – генерал-бас финской темы. Юноша в льняной кудели до плеч, выставив бурый отросток, журчал с подножки электрички. Другой журчал под занавес дня у входа в отель. Веймарское состояние души.

– Мы утратили русский рынок.

– Из пяти миллионов финнов – миллион безработных.

С пригородных поездов – нашествие нечистой силы. Гривастые финские подростки с кольцами в ушах и ноздрях. Пьяные Хильды и Линды рушатся с подножек на гравий. Схватка карате на перроне. Вращаясь волчком, рубят воздух джинсовыми ногами. Юность, тоскующая по гитлерюгенд.

В центре города – бой африканских барабанов. Трое графитовых ребят изламываются в брейке. Совсем как в Нью-Йорке. Негры роятся на вокзале, выпрашивают финские марки.

– Почему у вас так много черных?

– А что вы от них хотите?

– Я ничего… Это они хотят от меня денег.

– Мы пригласили их из Сомали из гуманитарных соображений.

– Вы хотите превратить маленькую Финляндию в Гарлем?

– Это расизм. Вы, американцы, расисты.

У сомалийского клуба льноволосая Сольвейг целуется с угольным человеком. Веймарская республика Финляндия.

На всем пространстве вдоль железной дороги от загородного отеля до Хельсинки – граффити. На заборах, сваях мостов, трансформаторных будках. Всюду реклама американских фильмов. Голливудское исчадие ада.

– Мы утратили русский рынок. Из пяти миллионов финнов – миллион безработных.

В таллинском сереньком аэропорту с немытыми стеклами его поразила свежесть ее пятидесятилетнего лица. Видимо, хорошо отдыхает, высыпается. Exwife – супруга бывшая – так и припала к нему, как припадала тогда, но теперь она была не худенькая, а необъемная. Крупный бородатый джентльмен с брюшком – сын – обнял их, соединяя и радуясь.

– Я была жестока с тобой, прости, если можешь, я теперь у всех прошу прощения.

Ее ступни с высоким подъемом, которые тогда умиляли его, были треугольные, мясистые, с оттопыренными большими пальцами, тонкие кривоватые голени и эта смиренная голубизна выпуклых глаз. Нищая старуха на улочке Старого города протягивает ладошку ковшиком. Злой старик с кинжальным взглядом тычет палкой в мусорную урну. Шелковый сеттер, только что раздавленный трамваем, мелко дрожит в бурьяне. И кажется, Старый Томас на Ратуше тоже сложил ладошки ковшиком.