Новый американский молитвенник

Разозлившись, я зашагал сквозь заросли полыни в низину. Кругом стояла мертвая тишина, и мелкие камешки хрустели под моими подошвами, как попкорн. Ветерок летел за мной по пятам, не задевая земли, словно живое существо. Докуривая, я вдруг представил себе ярко-оранжевый блин, каким мое лицо выглядело бы в лучах заката сквозь прицел снайперской винтовки, если бы где-нибудь на выступе скалы залег стрелок и раздумывал, пробуравить мне пулей дырку во лбу или просто сбить дымящийся кончик моей сигареты. Ветер выровнялся и задул с востока на запад. Я услышал легкий гул, как будто завибрировала пустыня, и вдруг, как это бывает, когда едешь по шоссе и в шелесте автомобильных шин начинаешь различать пение, мне почудились отзвуки торжественного хорала, классического безумия во славу Господа. Я попытался вычленить мелодию из окружавшего ее бессмысленного шума, но она ускользала, проблескивая сквозь шорохи пустыни, как золотая нить сквозь слепленные грязью прутики сорочьего гнезда. Меня давно уже раздражала эта моя привычка — вторичный продукт нового стиля, вне всякого сомнения, — приписывать универсальный смысл любой идиотской идее, которой случалось забрести мне в башку; но в тот миг я и вправду верил, будто между этой эфемерной музыкой, этой воображаемой золотой нитью и структурой мироздания есть духовная и физическая связь. Словно первоначальная чистота просвечивала сквозь хаотическое уродство, которое одновременно затемняло ее и служило ей опорой. Я отшвырнул сигарету, и ветер тут же подхватил ее и понес по полю, рассыпая искры. На мгновение пространство вокруг меня осветилось, и я мог бы поклясться, что в этой вспышке света различил темную фигуру человека, который стоял от меня слева. Я даже вздрогнул, но не от страха и не потому, что принял его за галлюцинацию. Я так привык к маленьким черным человечкам, которые то и дело возникали на периферии моей жизни, что давно утратил к ним интерес и стал воспринимать их нематериальную, недоказуемую природу как нечто само собой разумеющееся. Добрая половина мира казалась мне заселенной мелкими незначительными демонами.

Глава 18

Кафе под названием «Альвина» располагалось у самого здания сторожившей границу таможни, что обеспечивало ему постоянный приток туристов-гринго. На стене прямо над моим столом красовалась фотография Бенисио дель Торо, который с видом хитрым и потрепанным сидел когда-то как раз на моем месте. Согласно надписи под фотографией, обед в «Альвине» стал для него «переживанием, которого я не забуду до конца своих дней», — свидетельство, на мой взгляд, более чем двусмысленное, сделанное скорее по доброте душевной, чем из искреннего желания похвалить. Но каково бы ни было истинное мнение Бенисио о кухне этого заведения, десятки посетителей-американцев, в основном люди старшего возраста, судя по всему, не видели в его словах никакого подвоха и радостно уплетали колорадский перец, гаспачо и куриное рагу, оживленно болтая под звуки музыки ранчеро. Как и положено в Мексике, стены заведения (темно-зеленые) отличались от окон и дверей (красных), но цветовая гамма была какая-то слишком уж кричащая, к тому же стены пестрели красными квадратами, так что «Альвина» производила впечатление не столько настоящей мексиканской кантины, за которую себя выдавала, сколько ненормально-жизнерадостной декорации для детского телешоу, куда некоторых везунчиков приглашают порезвиться в компании ведущего, наряженного неуклюжим лиловым медведем. Бутылки за стойкой бара представляли большой соблазн, но я ограничился кофе, чем заслужил со стороны официантки, остролицей женщины по имени Делимар, холодность, подобающую в обращении со всяким, от кого приличных чаевых не дождешься.

По дороге мне пришло в голову, что предложение Брауэра, по сути, ничем не будет отличаться от того, которое сделал мне Даррен на вершине скалы под Финиксом. А то, что я не отбил его подачу сразу, утвердило меня во мнении, что я становлюсь образцовым гражданином — то есть одобряю убийство до тех пор, пока оно совершается без лишнего шума и от меня подальше. От Брауэра несло кровью, и я был уверен, что его «очень простые вещи» так или иначе связаны с насилием. Но как я ни ломал голову, другого способа избавиться от Трита и его нападок, кроме убийства, придумать не мог. Как верно заметил Брауэр, простой тяжбой в суде его не проймешь, а разоблачить его после всех тех разоблачений, которые на него уже обрушились, — это надо постараться. Удивительно, до чего Брауэр с Дарреном похожи, подумалось мне. Самая значительная разница между ними в том, что Брауэр, притворяясь человеком прямым, скрывает свои истинные намерения, а Даррен строит из себя таинственную персону, но его намерения ясны как день. Среди убийц они как инь и ян. Что до меня, то если между Вардлином Стюартом с острова Лопес и нынешним его воплощением существовала какая-то разница, то она заключалась лишь в большей расчетливости и желании выгодно продать свой гнев. Я не был еще вполне готов передать дело в руки профессионала, но нежелание Терезы покидать Першинг привело к тому, что я счел такой поступок оправданным.

Было уже шесть, а Брауэр все не появлялся. Я достал мобильник, но потом решил, что звонить ему не стоит. Если он меня подставил, то это знак судьбы. Делимар просияла, когда я заказал две водки с мартини и выпил их одну за другой. Зазвонил телефон. «Брауэр», — подумал я.

— Где вы, черт вас побери? — спросил я.

— Я здесь, — ответила Тереза. — А вот ты, черт тебя побери, где?

Я сказал, что принял ее за Брауэра.

— Он звонил, — сказала она. — Потерял твой номер, поэтому позвонил мне. Он стоит в пробке на границе. Таможенники проверяют всех подряд. Сказал, что приедет, как только вырвется оттуда.

— А почему ты просто не дала ему мой номер?

— Думала, может, ты захочешь мне что-нибудь сказать.

На линии что-то затрещало.

— Ладно, — сказала она. — Я все тебе передала.

— Как ты?

— В порядке.

— В порядке, и все?

— А ты чего ждал? Ликования?

— Прости меня за вчерашнее. Я вел себя как последняя свинья.

— И я тоже была хороша. Прости меня.

Увидев приближающуюся Делимар, я ткнул пальцем в свой пустой стакан, и та, развернувшись на сто восемьдесят градусов, заспешила к бару.

— Я тут подумала над твоими словами, ну, насчет того, что я не могу оторваться от Першинга, — сказала Тереза. — Может, ты и прав. Может, это действительно невроз какой-то.

Я начал было возражать, но она меня перебила:

— Сегодня мы с Лайлом Галантом прошлись по магазину. Составляли заявление на покрытие убытков.

— И что, какие-нибудь проблемы?

— Нет, он был очень мил.

— «Милый» — не то слово, которое у меня ассоциируется с Галантом.

— Надо быть женщиной, чтобы разглядеть это в нем. Но дело не в Галанте, а в том, что, пока я там осматривалась, у меня вдруг возникло ощущение непричастности ко всему этому. К магазину, к Першингу. Это было непривычно. Больше похоже на то, что я хотела бы почувствовать, чем на реальное ощущение. Но мне показалось, что это знак.

— Да?

— Я задумалась. Может, нам уехать?

— Уехать?

— Ну да. Без всяких планов, без подготовки. Просто поехать в аэропорт и выбрать место… куда лететь.

Пару секунд я переваривал услышанное.

— Это что, тактический прием? Ты говоришь это потому, что я встречаюсь с Брауэром?

— Ну конечно! Я просто не хочу, чтобы ты натворил глупостей. Но это не значит, что ты был не прав насчет моего невроза.

— Я никогда не говорил, что у тебя невроз.

— Ну, патологии.

— Сумасшествия, — сказал я. — Такой термин я собирался применить.

— Ну так что ты думаешь насчет моего предложения?

— А ты на самом деле этого хочешь?

— Пока отремонтируют магазин, пройдет несколько месяцев. Да я и не уверена, что он мне нужен, этот магазин. Может, лучше будет подождать немного, посмотреть, как мы себя без него будем чувствовать.

— Штука в том, — сказал я, — что я не знаю, смогу ли вот так все бросить и уехать. Турне еще не организовано.

— Сью что-нибудь придумает. А парень из комиссии по досрочному освобождению и сам без пяти минут вардлинит. С ним проблем не будет.

— Да… пожалуй, ты права.

— Голос у тебя не очень-то бодрый.

— Просто я слегка ошарашен, вот и все.

Делимар поставила передо мной свежую порцию мартини; я отхлебнул и, наверное, причмокнул, или что-то в этом роде, потому что Тереза спросила, что я пью.

— Мартини.

— Смотри не набирайся.

— Я поем, когда соберусь назад ехать.

— Хорошо. Поговорим, когда приедешь. А может, лучше вообще не говорить. Просто взять и сделать.

Столик рядом с моим, два пирога с мясом; две седовласые женщины, в креповых шарфах вокруг шеи, светлых брюках и вышитых крестьянских блузках-гуипилях, самозабвенно наблюдают за тем, как третья вилкой кладет что-то в рот мужчине. Тот жует, морщится и делает вид, что сейчас подавится. Женщины фыркают и прижимают ладони к щекам при виде такой необычайной бестактности; старик пытается облапать ту, что его кормила, а она вскрикивает и прикрывает руками грудь в ответ на его карикатурную похоть.