Новый год по новому стилю

Гриша отпустил меня и тоже посмотрел вниз, на Любу.

— Иди, я и тебя обниму.

И поднял ребенка ко мне. Теперь мы с Любой были одного роста. Она даже немного выше.

— Можно тебя поцеловать? — не дожидаясь ответа, Гриша чмокнул обалдевшую Любашу в щеку. — А твою маму можно?

Люба кивнула, как болванчик, и Гриша повернулся ко мне, но вместо щеки нашел губы. На секунду, но это была волшебная пилюля. Я сглотнула сахарные слюни и почувствовала огромный прилив сил — теперь я смогу радоваться жизни и защищать своё счастье от посягательств всяких гадских личностей.

— Что будем делать? — спросил Гриша, так и не спустив ребенка с рук.

Я взглянула в ее горящее смущением — или не им, лицо. Подняла руку ко лбу — прохладный, но каким ему быть после лекарства?

— В чем дело? — нахмурился Гриша.

— С утра была маленькая температура и сопли. Я дала ей лекарство.

— У вас что, бегство с больничной койки получается? Ты предлагаешь мне таскать по городу больного ребенка?

Я отвернулась к памятнику Ленина, чтобы спрятаться от осуждающего взгляда Вербова.

— Гриша, у меня не было выбора, как ты не понимаешь… — отозвалась я шепотом, и мой шепот не перекрыл голос Любы, сообщающий дяде, держащему ее на руках, что она не болеет.

И этот дядя впервые проигнорировал ее слова и ответил мне:

— Лиз, без всяких задних мыслей… Поехали ко мне, уложим ребенка в кровать, посмотрим мультики… Могу даже купить попкорн.

— Мы не едим попкорн, — выдала я на автомате, еще не совсем понимая, что мне предлагают. Будто воспаленный мозг, по закону Штирлица, запомнил только последнее слово. — Куда к тебе? К кошкам…

— Хочу к кошкам! Хочу к кошкам! — перебила нас Люба и даже запрыгала в руках, но они оказались достаточно сильными, чтобы удержать ее.

— Ко мне домой. У меня нет кошек. Зато тепло и тихо. А это то, что нужно сейчас Любе. Тут рядом можно блины купить на обед или на завтрак, — добавил он уже скороговоркой.

— Мама испекла блины, но я не хочу есть их без меда.

— У меня есть мед. Хочешь ко мне за медом?

— Хочу…

Да ёшкин кот, вот так и совращают малолетних дур! И не очень малолетних.

— Здесь через дорогу кафе, — продолжал Вербов говорить уже для меня. — Думал, зайдем на чашку кофе…

Так и хотелось вставить, что я уже пила с утра кофе. Но язык не повернулся заплатить медяком за золотую заботу.

— Можем взять у них медовик или сметанник. С собой. Торты у них отличного качества.

Мне не хотелось выяснять, с кем и при каких обстоятельствах господин Вербов это проверял. Не слишком ли я ревную — не слишком ли рано? У нас еще и отношений никаких нет… Ну что для мужчины могут значить пара поцелуев? И что из того, что он стоял передо мной на коленях? Может, он всех так соблазняет? Медом и медовыми речами. Я ведь ничего о нем не знаю, но делаю все возможное, чтобы он знал все обо мне.

— Вчера был торт… — начала я несмело, не зная, что сказать ему про новые гости, в которые он тянет меня против моей воли… Или во мне уживаются сразу два человека, но я все равно никак не пойму, кто тянет меня в гости — мама больного ребенка или женщина, больная на голову?

— Сегодня все еще выходной. Но там есть и штрудель, если, по-твоему, это полезнее?

— Все неполезно. Засахаримся…

— Тебе, Лизонька, это не грозит…

Меня передернуло — ни от трех градусов мороза, а потому что Вербов назвал меня точно так же, как час назад Каменцев.

Глава 4.4 "На чужой территории"

— Приехали, принцессы. Вылезайте!

Григорий Антонович Вербов обитал в любимом всеми городе Пушкине. Летом трехэтажное строение желтого цвета, наверное, полностью утопало в зелени, а сейчас было голо, но совсем не как сокол, а как журавль, которого обычному человеку вряд ли можно поймать в руку. Единственное, что могло не нравиться жильцам, так это парковка на улице, но тут либо классическая архитектура, либо — извините — блага современной цивилизации.

Впрочем, я не понимала, зачем берусь оценивать его достаток: квартира в «Корабле» еще могла меня удивить, а эта всего лишь подчеркивала разницу в общественной иерархии. В таком доме говорить про проблемы двухкомнатной квартиры было более, чем смешно. Наверное, когда он спросит про камень преткновения между мною и Кириллом, я назову имя дочери.

Вербов снова достал свою увесистую связку и открыл парадную дверь. Внутри все чистенько, даже имеются незапыленные почтовые ящики. На второй этаж по чистой лестнице, и вот снова переступать порог чужой квартиры…

— Можно без тапок. Полы с подогревом, — бросил хозяин, закрывая дверь. — Детских тапок у меня точно нет, но тебе могу дать.

Женские имеются, понятное дело…

Он отодвинул зеркальную дверцу шкафа, явив миру почти пустое нутро. Вынул вешалку и сначала принял пуховик от меня, затем куртку от Любы и лишь потом уже повесил свою. Я смотрела на свое отражение, и оно мне совершенно не нравилось. Не спать и ругаться в моем возрасте губительно для внешнего вида.

— Люба, руки мыть! — Вербов держал открытой угловую дверь, за которой горел яркий свет, и я машинально растерла собственные руки, которые, едва отогревшись, снова замерзли. — Лиза, и ты тоже…

Он явно заметил мой жест, но никак не откомментировал. Я протянула ему сумку:

— Там Любин завтрак.

Он взял ее и вопросительно уставился на закрытую молнию.

— Ты хочешь, чтобы я рылся в твоей сумке?