Новый Михаил
Шрифт:
— Ваше Императорское Высочество! Мы выслушали ваше эмоциональное выступление и его эмоциональность нам понятна. Однако ряд моментов, высказанных вами заставляют отнестись к вашим желаниям с крайней осторожностью. В настоящее время силы армии напряжены до предела. Войска растянуты на всем протяжении фронта от Балтики до Черного моря. Задействование сколь нибудь значимых сил в наведении порядка в тылу мне представляется опасным с военной точки зрения.
— Почему? На улице зима, на фронтах затишье. Ожидать наступление противника по глубокому снегу вряд ли стоит. Да и не готовы они к масштабному наступлению. Значит у нас есть возможность задействовать резервы, которые готовятся к весеннему наступлению.
Алексеев хмурится и бросает быстрый взгляд на Лукомского. Тот включается в разговор.
— Это
Перебиваю его вопросом:
— Поясните свою мысль. Почему спасение страны является делом неразумным?
Лукомский морщится, но стараясь говорить спокойно, отвечает:
— Это решение неизбежно приведет к кровопролитию и большому числу жертв. В армии начнутся брожения. Кроме того, это произведет тяжелое впечатление на союзников. Европейская и североамериканская пресса просто взбесится рассказывая о русских варварах. Цивилизованные народы от нас отвернутся. Такое решение нам не простят и клеймо дикарей навечно ляжет на русских.
С трудом подавляю желание истерически расхохотаться. Эх, господа–хорошие, неужели ваше преклонение перед Западом и пиетет перед всем заграничным мешают вам понять, что Россия для них просто дикая территория заселенная белокожими индейцами, которые нуждаются в надсмотрщике в виде джентльмена в пробковом шлеме и стеком в руках? И никогда мы не станем для них цивилизованными. Даже если некоторые из нас станут покупать недвижимость в Лондоне целыми кварталами, устраивать грандиозные приемы на собственных фешенебельных яхтах и изо всех сил пыжится, доказывая этой «цивилизованной» публике, что они такие же, свои в доску «джентльмены». И все эти ужимки будут встречать лишь брезгливые улыбки на лицах хозяев мира. Потому что эти господа понимают и уважают лишь силу, только силу и помноженную на силу. Только так. И если я переживу сегодняшнюю ночь и, возможно, еще пару–тройку ближайших дней, то господа–демократы и общечеловеки узнают мою личную точку зрения на этот вопрос. И их мнение об этой точке зрения меня будет интересовать меньше всего…
Вслух же я спросил:
— Вы это серьезно говорите?
Лукомский запнулся. Лицо его начало приобретать багровый оттенок. Вмешался Алексеев.
— А какие части вы хотите привлечь для наведения порядка в столице?
— Прежде всего гвардейский кавалерийский корпус Хана Нахичеванского, 3-й конный корпус графа Келлера с Юго—Западного фронта, Отдельную Черноморскую морскую дивизию из Крыма и мою любимую Дикую дивизию с Румынского фронта.
Алексеев криво усмехнулся:
— Да уж, подбор частей у вас…
Смотрю на него в упор.
— Какой?
— Скажем так — странный. Предлагаю другие, проверенные части из состава Северного и Юго—Западного фронтов. Генералы Рузский и Брусилов подберут надежные части.
О, да. Эти подберут. Да и реакция самого Алексеева не оставляет сомнений в его позиции. Ему видишь ли, выбор самых лояльных Императору частей кажется странным. Ну–ну, мой дорогой Михаил Васильевич, ну–ну…
Алексеев меж тем вел мысль дальше.
— Ваше Императорское Высочество, вмешательство армии в петроградские события крайне нежелательно. Процессы в обществе должны идти своим чередом. Революционная волна сметет всю накипь, все одиозные фигуры, которые мешают обновлению общества и рывку к победе. Только после того, как схлынет эта волна потребуется вмешательство армии, как силы, которая зафиксирует новый порядок и установит требуемый режим жизни. И мне, Ваше Императорское Высочество, право странно слышать ваши язвительные комментарии относительно реакции в Европе на события в России. Мы должны стремиться в Европу и равняться на цивилизованные народы. Именно в этом я вижу роль и значение русской элиты.
О, как! Занятно. Придется пропалывать и эту грядку в головах. Возможно прямо вместе с головами. Что ж, в целом итог ночного заседания мне понятен, но нужно довести спектакль до конца.
— Скажите, Михаил Васильевич, следует ли понимать ваши слова так, что к накипи вы относите и нашего благословенного Государя Императора? Ведь именно ваши действия сделали возможным весь этот заговор. Именно ваши действия обеспечат блокировку
поезда Государя между где–нибудь у станции Дно. Ваши действия, генерал Алексеев, являются организацией и участием в мятеже с целью свержения законного Императора. Я вам дал возможность выйти из заговора и стать героем Отечества, но вы очевидно предпочитаете плаху…Алексеев вскочил на ноги.
— Ах ты… Возомнил о себе много… Да знаешь ли ты, что ты нам и не нужен? Неужели мы не найдем кого на трон посадить? Да я…
Вмешался Лукомский.
— Я думаю, что до окончания всего дела придется вас подержать под замком в подвале Ставки. А там решим, что с вами делать…
— Нет, господа, я протестую! — Великий Князь Сергей Михайлович решительно встал. — Миша очень эмоционален и все что он тут наговорил — следствие его вспыльчивой натуры. Да и сажать в подвал Великого Князя и родного брата Государя это как–то чересчур. Давайте посадим его под домашний арест в гостинице и ограничим ему круг общения. Он абсолютно не опасен, господа.
Лукомский и Алексеев переглянулись.
— Ну, будь по вашему, Сергей Михайлович. Пусть пока отдохнет в своем номере, остынет немного, а там уж может и найдем точки взаимопонимания.
Алексеев вышел в коридор и через минуту в комнату ввалились солдаты во главе с все тем же штабс–капитаном, которого приставил ко мне Лукомский.
— Штабс–капитан Добронравов! Его Императорское Высочество решением руководства Ставки взят под домашний арест до выяснения некоторых обстоятельств. Ваша задаче сопроводить Его Высочество в их номер в гостинице и взять под охрану. До особого распоряжения, покидать пределы номера ему и его секретарю не разрешается. Посетителей не пускать. Все. Выполняйте!
— Как дела в столице?
— В Петрограде все спокойно, но дом ваш сгорел и что сталось с вашим семейством, неизвестно.
(Из разговора бывшего министра Императорского Двора графа Фредерикса с военным и морским министром Временного правительства Александром Гучковым.)
МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Створки дверей распахнулись и в лицо пахнул морозный воздух февраля. В проем по одному вышли солдаты конвоя. Штабс–капитан Добронравов вежливо указал мне на дверь.
— Прошу вас следовать за нами, Ваше Императорское Высочество.
На площади перед зданием Ставки было малолюдно. Часовые, патруль да несколько офицеров, спешащих по каким–то явно служебным делам. С неба срывался снег и его колючки ледяной ветер швырял прямо в лицо. Погода явно не располагала к прогулкам на свежем воздухе. Ночь, которая завершила такой безумный день и дала начало новому, еще более безумному дню, явно близилась к своему завершению.
Близилась к завершению и моя политическая карьера. Во всяком случае так думали господа, которые отдали приказ о моем аресте. Их логика была понятна и прогнозируема — засадить меня под замок на несколько дней, а там сам ход событий решит, как им со мной поступить. Возможно, меня захотят предать скорому и пафосному революционному судилищу. Возможно, если все пойдет не по плану, я им могу понадобиться как предмет торга или в качестве зиц-Императора Фунта. А может тихо удавят шнурком от штор за неимением шелковых офицерских шарфов, да и прикопают где–нибудь в лесочке. И нет им уже дела до моих мыслей и желаний. Все. Фигура списанная в расход…
Я поднял глаза к небу. Еще немного времени и восток окрасится в розовые тона, которые впрочем вряд ли будут видны сквозь толщу туч. Но даже тучи не могли надолго задержать наступление последнего дня зимы. Последнего дня этого страшного для России февраля тысяча девятьсот семнадцатого года от Рождества Христова.
Вот не знаю почему, но я чувствовал, что сегодня именно двадцать восьмое февраля, а не тринадцатое марта по привычному мне счету дней. Возможно эпоха накладывала свой отпечаток, а может я, где–то в глубине того неуловимого, что зовут душой человеческой, чувствовал — наступает решающий день. И мне было психологически комфортнее считать, что завтра наступит весна и все, буквально все, изменится. И в моей жизни и в жизни всего известного мне мира. И нынешнего и грядущего. Просто хотелось в это верить. Потому что это все, что мне осталось ибо я сделал все, что зависело лично от меня…