Новый Мир ( № 1 2007)

— Так, три килограмма шашлыка, — первым делом объявил и тут же спросил озабоченно: — А свежий? — Сероватые куски и водянистый лук не внушали доверия.

Продавщица хмыкнула:

— А шашлык хороший свежим бывает?

Сергеев в душе согласился с ней, но такой ответ оскорбил; вспомнилась его работа. И он потребовал:

— Ну-ка дайте понюхать.

С той же ухмылкой сивенькая подняла лоток.

Шашлык пах вкусно. Даже уксусом не очень шибало.

— Ладно, кладите. Сойдет.

— Луку купи — надо подрезать, — сказала из-за спины жена. — Этот вон весь как лапша. Тоже... делают...

После шашлыка взяли свежих помидоров и соленых огурцов, хлеба, сока апельсинового и пачку морса “Добрый”, печенья для сына, картошки с красной кожурой (“напечем!”), селедку, куриных крылышек, бутылку “Мерло”...

— “Хуббу-Буббу” еще, пап! — задергал сын.

— Никакой “Хуббы-Буббы”! Ешь нормальный шоколад... Дайте “Золотые купола” с орехами.

Сын заныл:

— Не хочу-у!

— Замолчи вообще! — Сергеев повернулся к жене: — Что, водку брать?

Хотел услышать: “Да не стоит. Лучше пиво пейте”. Но жена пожала плечами:

— Возьми одну.

— Бутылку “Путинки”. Ноль семь.

Продавщица помучила калькулятор.

— Всё?

— Всё. — Сергеев полез за деньгами.

3

Дом Андрюхи стоял на южной окраине Клязьмы, недалеко от Ярославского шоссе. Днем шум машин почти не был слышен, зато после захода солнца становился отчетливым, раздражающим, как работа старого, то и дело готового заглохнуть и в то же время какого-то сверхмощного мотора... Побыть в абсолютной тишине здесь, как и в Москве, не получалось.

Путь от станции до Андрюхи неблизкий — километра три, а вещей набралось — хоть бросай. Лямки рюкзака давили на плечи, пакет в левой руке потихоньку рвался, и очень быстро Сергеев пожалел, что столько всего набрали: “Потом бы вместе со всеми, когда собрались... Наташка наверняка на машине будет. Сгоняли бы...” Мешала и бутылка “Старого мельника”, которую он купил в ларьке в последний момент — пиво на ходу не пилось, а бросать было жалко; хотелось идти быстрее, но жена с кенгурушником на груди отставала, сын постоянно наклонялся за палыми шишками, набивал ими карманы, терял, опять нагибался. Жена ругалась:

— Ну куда ты их пихаешь?! Саша! Пойдем!

— Я в костер хочу!..

— У Андрея там наберем. У него много.

Сергеев чуть не сказал, что у Андрюхи никаких шишек нет, с его участка даже сосен не видно, но тут же осекся: сын поверил и побежал вперед...

Дома, заборы, ворота справа и слева были в основном по моде и возможностям пятидесятых годов. Но среди них вдруг появлялось такое, на чем взгляд сам собой задерживался и тяжесть рюкзака слабела, — резные воротца, теремки, остатки ажурной беседки под огромной елью. И вспоминалось, что здесь когда-то бывали Савва Морозов, Шаляпин, Шолохов жил, бегал Тимур со своей командой; где-то стоит расписанная Васнецовым церковь поразительной, говорят, красоты... “Надо погулять, посмотреть, — говорил себе Сергеев. — Обязательно в этот раз погулять одному спокойно”. Но чувствовал, что опять не погуляет и ничего не увидит — как-то так всегда получалось, что они торопливо доходили от станции до Андрюхи, а через сутки, двое, трое так же торопливо шли обратно на станцию самой короткой дорогой...

Укрытая лесом старая часть Клязьмы кончилась, начались коттеджи.

Когда-то здесь было опытное поле, и вдалеке еще оставались ряды теплиц с побитыми стеклами, но лет десять назад на нем начали давать участки под дачи. По шесть соток. Андрюха участок получил от церкви, для которой писал иконы. Поставил купленный сруб, насобирал мебели; мастер сложил печь. Но привести дом по-настоящему в приглядный вид — обшить рейками, сделать веранду, второй этаж достроить — никак не удавалось. Хотя это была для него не дача, а постоянное жилье — старенькие Андрюхины родители жили в однокомнатной квартирке в Мытищах.

А вокруг быстро выросли особняки из красного и желтого кирпича, вытянулись мощные глухие заборы в полтора человеческих роста. Но один пятачок — как раз напротив Андрюхиного участка — все пустовал, и это было даже символично: верующий Андрюха с крыльца видел купол тарасовской церкви. “Вот всё у меня по правилу, — любил говорить он, вытягивая руку в сторону церкви, — в любой момент могу на святой крест помолиться”. И гости неизменно приходили в восторг, искренне соглашаясь, что это действительно правильно, когда церковь видна...

— Никита! Никита, смотри! — сзади испуганно вскрикнула жена.

Он резко обернулся:

— Что?

— Смотри, строят все-таки!

— Бли-ин, — Сергеев досадливо и облегченно выдохнул, — вижу я, вижу... Думал, с Дашкой что...

И вот пустующий пятачок перестал пустовать — посреди него появилась яма и кучи земли, рядом лежал штабель бетонных плит.

— Кошма-ар, — чуть не плакала жена, — бедный Андрюшенька...

— Ну, что делать... — Сергеев сунул руку в щель в калитке, продвинул влево железный штырь. Калитка приоткрылась. — Пошли. Потом обсудим...

Ключ от дома лежал в условленном месте — внутри старинного угольного утюга в тумбочке на недостроенной веранде.

Сергеев открыл дверь, тут же почувствовал знакомый дух Андрюхиного жилища — смесь из запахов каких-то сушеных трав, специй, чего-то подкисшего, вареной рыбы, печной сажи... Но раньше здесь пахло иначе — масляными красками, скипидаром, лаком. Он вспомнил об этом с грустью и сожалением. Сожалением то ли об Андрюхе, который стал совсем другим, то ли о себе той поры, которую не вернуть.

— Кубик! — закричал сын. — Кубичек!

Ответный приветливо-снисходительный мявк, а следом изумленный голос жены:

— Узнали! Никита, ты слышишь?! Они друг друга узнали... Здравствуй, Кубик! А где твой хозяин?

Сергеев щелкнул выключателем, стал стаскивать рюкзак.

Обстановка на кухне не изменилась. Овальный обеденный стол с большим столетником посредине, стулья вокруг, толстые, похожие на пледы, шторы; на стенах висят картинки и фотографии — края их загнулись, а сами они потускнели от пыли. Полки с посудой, этажерка, электрочайник, полуразвалившийся антикварный буфет в углу. Холодильник, печь, обогреватель, телевизор...