Новый Мир (№ 1 2007)

Принесла; Сергеев поднял шампуры. Закопали картошку в угли.

В конце концов сели за столик. Жена глубоко вдыхала дым и аромат шашлыка.

— Сто лет мечтала... В больнице, после родов, такой аппетит напал! Про шашлык только и думала — чтобы огромные куски жирного мяса, с корочкой.

— Эти как раз с корочкой. — Сергеев налил ей вина, себе водки. — Ну, за то, что выбрались наконец!

Солнце уже скрылось, небо было сочно-синее, воздух посвежел, повлажнел. Знобило.

— Хорошо, — говорила жена, — ни комаров, ни мух. Люблю такие дни. И грустно так, и тут же счастье чувствуешь. Что вот оно, сейчас... Даже плакать хочется. — Она посмотрела на Сергеева. — А ты чего такой?

— Какой?

— Грустный... суровый.

Он дернул плечами:

— Тоже, наверно, от этого... И грустно, и хорошо.

— Тебе правда хорошо?

— Ну да... Да. Устал только. — Он поднялся, стал переворачивать шашлык, хотя можно было уже этого и не делать... На втором с краю шампуре кусок мяса держался неплотно и постоянно оставался одним боком к углям; с помощью кусков на соседних шампурах Сергеев пытался помешать его вращению, придавливал. Но не получалось.

— На работе устал? — спросила жена.

— И на работе, и вообще... Мясо тоже вот — капризничает. — Он бросил возню с куском и сел. Плеснул себе водки; у жены вино еще осталось.

Выпили.

— Ну давай подумаем, — сказала жена, сказала, как показалось Сергееву, с натугой. — Может, другое место найти? Я вижу, что тебе неприятно там... Там ведь такие нервы нужны...

Он перебил:

— Посмотрим. — И усмехнулся: действительно, любую проблему можно замять этим “посмотрим” и всю жизнь заминать и откладывать: “Посмотрим, посмотрим”...

А с другой стороны, что скажешь кроме этого? Ведь работа, по сути-то, — не бей лежачего. Гуляй по залу, когда увидишь, что клиент ждет помощи, подойди, поговори, дай совет. И место удачное — буквально сто шагов от метро “1905 года”, в получасе езды от дома. И престижно. Спрашивают: “Где работаешь?” — “В „Бенеттоне””. — “Это бутик, который на Пресне?” — “Да”. И люди уважительно кивают... И что, взять и уволиться? А что взамен?

Сергеев еще раз налил и выпил; жена не протестовала. Они сидели в сумраке, в мангале что-то тихо шипело — наверное, из картошки выпаривалась влага. Жалко, что там картошка, — вообще-то стоило бы убрать шашлыки и развести костер по новой. Смотреть на огонь, думать о приятном и неясном. Но от выпитых сотни граммов Сергееву стало как-то пугающе легко — пугало, что возьмет и скажет жене обидное или хотя бы серьезное что-нибудь. То, что потребует разговора... И сейчас он уже жалел, что оказался с ней один на один, злило, что не может подобрать легких, бодрых, живых слов, интересное рассказать, байку какую-нибудь, анекдот, вообще как-то так повести себя, чтобы поднять и себе и ей настроение... Тянуло еще раз плеснуть в рюмку... Нет, не стоит — сейчас ребята приедут, а он уже веселенький. Лучше пьянеть со всеми вместе.

Жена вдруг одним движением придвинулась к нему, обняла, прижалась щекой к его плечу и, словно баюкая, тихонько запела:

— Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно... Н-н... А?.. — И отпрянула.

— Что опять?

— Никита, я слова забыла! Ники-ит?! — Забормотала, повторяя первые строчки: — Ты обнимаешь нежно-о... А как дальше?

— Хм, да я не знаю, дорогая. И не знал никогда.

— Ну как! Мы же постоянно пели... Вот это да!.. Позо-ор!

Жена согнулась на скамейке, стиснула голову руками.

— Позор какой! Позор!..

В отличие от него, выбиравшегося за пределы Москвы считанные разы, она с детства любила походы, была членом туристских клубов, на антресолях лежал огромный рюкзак со спальным ковриком, сапогами, котелком... Она и понравилась Сергееву за эту присущую туристам жизнерадостность, открытость. Они познакомились во время вступительных экзаменов в одно театральное училище, куда оба в каком-то отчаянии пытались поступить; у обоих это была не первая попытка, обоим было далеко за двадцать (ему — двадцать шесть, а ей — двадцать пять), и оба, провалившись, уже не особенно удивились и расстроились... Нашли друг друга, сидя в каморке-подвале у своих давних приятелей — декораторов училищной студии, и быстро, словно бы тоже в отчаянии, решили жить вместе... Там же, в каморке, встретились с иконописцем Андреем, тоже приятелем декораторов, и с тех пор часто приезжали к нему на Клязьму. Шесть лет уже...

За несколько первых месяцев будущая жена успела потаскать Сергеева на Селигер, в Карелию, разок они даже спустились на байдарке по Ахтубе, но потом она забеременела, и туризм остался в прошлом. К ним иногда приходили ее соратники, пели свои песни, пили чай на травах, на паласе раскладывали подробные карты, вспоминали былые путешествия, мечтали о новых, даже маршруты прокладывали. Но до реализации не доходило: куда с маленьким ребенком? А теперь вот и второй...

— Никит, ну вспомни! — Жена чуть не плакала и шепотом все повторяла: — Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно... Изгиб гитары желтой...

В шутку на мотив песни Сергеев прогудел где-то когда-то услышанное:

— Нам целый мир чужбина.

— Что? — Жена на секунду воспряла, но тут же толкнула его в плечо: — Да ну тебя вообще! Я же серьезно... Ой, позорище!

А потом, плюнув, наверно, на эту строчку, запела красиво, душевно и оттого особенно, невыносимо сейчас для Сергеева раздражающе:

Качнется купол неба — большой и ярко-снежный,

Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

— Да никто не собрался! — громко хмыкнул он. — Как придурки вдвоем. И шашлыков на три дня... — Привстав, плеснул в рюмку водки.

— Не пей, давай дождемся.

— Понятно. — Он сделал вид, что обиделся, стал переворачивать шашлыки.

Жена сидела насупленная и тоже словно обиженная; Сергеев чувствовал — вот-вот не выдержит и спровоцирует ее на выяснение отношений.

Появился сын, спасительно выпалил:

— Там Дашка плачет!

И жена побежала в дом.

6

Стемнело совсем; шашлыки медленно подсыхали. Жена несколько раз предлагала начать ужинать, Сергеев отмалчивался. Она звонила ребятам, потом сообщала, кто где находится.

— А-а, — злился Сергеев, — вечно все хрен знает как.

Оставаясь один у мангала, он делал глоток водки, выкуривал сигарету. Теперь самым правильным казалось лечь спать. Просто свернуться калачиком на кровати, накрыться одеялом. А завтра, со свежими силами, общаться, пить пиво, закусывать холодным мясом; он понимал, что ребята задерживались не по своей воле — из-за дел, на работе, стояли в пробке, — но это понимание пересиливала какая-то смешная, ненастоящая, но острая, до слез, обида. Такая обида прокалывала его давным-давно, в детстве.

В детстве было несколько раз: ему снилось, что его обижают родители, одноклассники, обижают откровенно, с удовольствием, и он просыпался оттого, что плачет. Полежав и поняв, что это было во сне, он все-таки полдня ходил надув щеки, с родителями не разговаривал, не играл с одноклассниками. И как-то приятно было сознавать, что он обижен, обижен всерьез, справедливо, хотя обиду ему нанесли в его собственном сне.

И сейчас, услышав шум подъезжающей к воротам машины, а потом и гудок: открывайте, дескать! — он пошел туда с единственной целью: показать, что обижен. Он представлял, как обиду заметят, начнут извиняться за опоздание, он же махнет рукой, вернется сюда, в темноту, к остывшим, испорченным шашлыкам...