Новый Мир (№ 1 2007)

Заклятие “Третьим Римом”

“Московский государь <...> переходит от „княжения” к „царствованию” и принимает концепцию „Третьего Рима” <...> Это не идея лидерства, а идея одиночества.

Таким образом, пространство истинной власти совпало с пространством истинной веры. Государственность выступила как форма исповедания . Безу­словно, это и есть момент рождения российского суверенитета...

Россия — „государство-мир”. Поддержание суверенитета равнозначно здесь поддержанию границ мира, в котором он имеет значение”.

“Основа суверенитета России обусловлена ее особым религиозным выбором — ее осознанием себя Третьим Римом, последним православным царством...”

“Внутренняя сторона русского эсхатологического проекта связана с концепцией Святой Руси <...> Внешняя сторона русской эсхатологии ориентирована на идею „Третьего Рима”. Эта идея предполагает понимание России <...> как государства <...> имеющего свою особую миссию в „последние времена”. Это государство — империя эсхатологическая. Это сознание связано с существующей в православной традиции идеей „удерживающего” (катехона) — политического порядка и царства, своей вооруженной силой сдерживающего наступление в мире анархии, которая приведет людей к мысли подчиниться антихристу и обречет мир на кошмар „последних времен” <...> В русской церковной и политической традиции Россия объявлена Третьим Римом, последним центром последнего царства, после крушения которого „четвертому не бывать...””.

Мы взяли это из начала и из конца сборника, из различных его статей. Когда апелляция к образу средневекового царства соседствует с политической аргументацией, сливается с ней — это уже само по себе явление неординарное. Хотя оно встречается, и не так уж редко. В двадцатые годы прошлого века призывы вернуться в империю Фридриха Барбароссы никого в Германии не удивляли. На нашем же политическом небосклоне звезда “Третьего Рима” зажглась шестью десятилетиями раньше. Стремительные реформы, быстрая европеизация России казались многим интеллигентам ее, России, концом. И когда в напуганном обществе всплыл давно забытый средневековый образ, он неожиданно и быстро приобрел огромную неконтролируемую мощь. Идеи становятся материальной силой, когда они овладевают верхами страны: Россия свернула со своего исторического имперского пути, начались диковинные эксперименты по воссозданию давно исчезнувшего Царства . Но за нена­вистниками Империи пришли ненавидящие всяческую Россию смердяковы, и тогда все эти тонкости уже потеряли значение...

Наше дальнейшее изложение будет по необходимости конспективным и сжатым; детальные доказательные рассуждения, а также ссылки на историче­ские и литературные источники интересующийся читатель найдет без труда8.

Чем был на Руси “Третий Рим”? Прежде всего необщепризнанным церковным учением, теологуменом. Созданным под сильным влиянием ересей, но не осужденным соборно и нашедшим свое место в общей сокровищнице церковной мысли — так в истории Церкви бывало нередко. Место это было вовсе не столь значительным, как принято считать. Так, вершиной русского “третьеримства” считается эпизод годуновского правления, когда на короткое время естественно встал вопрос о переносе в Россию Вселенского Патриаршего престола. Уж это-то, вне сомнения, претензии на последнее православное царство, в этом часто бывают уверены и авторы вполне серьезных статей. Однако возьмем в руки Ключевского или Соловьева9, и мы по-иному увидим этот эпизод: даже к такой уникальной возможности особого интереса Москва не проявила, хотя элементы “третьеримства” были одной из составных частей ее мировоззрения, в том числе великокняжеского.

Но была в многообразной жизни страны сфера, которую идеи “Третьего Рима” не затрагивали совсем. Сфера эта — русская государственность, строительство великой державы. В документах, относящихся к российской государственной жизни, идеи “Третьего Рима” нет. Нет ее в летописях, дипломатической переписке, дошедших до нас высказываниях царей, бояр, государственных людей. О “третьеримских” возможностях Руси мы узнаём из источников довольно неожиданных.

Не то чтобы русские правители не знали о “Третьем Риме”: напротив, к этой идее подталкивало многое. Горделивых одиноких самоопределений хватало среди маленьких восточнославянских государств. Один из “Римов” обосновался в болгарском городе Тырново, а связи России с Болгарией были теснейшими. (Некоторые исследователи приписывают и “основному”, первому посланию Филофея тырновскую генеалогию; но это уже детали, не влияющие на суть.) Ясно, что великая Русь не спешила примкнуть к этому сонму. Так, Иван IV короновался как Царь всея Руси, предоставив болгарам и сербам именовать себя “ императорами всех ромеев ”. “Мы — новая, строящаяся великая страна” — таков был постоянный несложный смысл государственнической “русской идеи”. Конечно, при этом подчеркивались и великие исто­рические корни, и тот же Иван IV любил поговорить о своем происхождении от “Августа-Кесаря”. Но путаницы прошлого с будущим при этом не происходило.

От восточного “третьеримства” можно было, впрочем, просто отмахнуться; подлинный нажим шел... с Запада. Так, после брака Ивана III и Зои-Софии, племянницы двух последних византийских василевсов, о таких возможностях не раз писал русскому царю венецианский сенат. Сам этот династический брак был задуман и подготовлен в Риме. Сына Ивана, Василия III, послы Папы Льва X тоже убеждали в его законных третьеримских правах. Ответные московские посольства благодарили доброжелателей, не отказывались от союза с ними. Но от обсуждения третьеримской темы неизменно вежливо уклонялись.

Ясно, что в этой ситуации и Рим, и Запад в целом преследовали свои цели: подчинить Москву Св. Престолу, толкнуть ее на войну с Турцией. И если бы Москва заинтересовалась “третьеримскими” западными проектами, ей пришлось бы долго торговаться, выдвигать встречные проекты, свои... Но в том-то и дело, что никаких политических обсуждений и торгов на третьеримском направлении даже не происходило. “Обдуманное идеологическое самоограничение русских можно объяснить самыми разными соображениями. Во всяком случае, оно не помешало впечатляющему росту Российской империи как национального государства”10. Москва развивалась как протоевропейское государство, и пресловутый “московитский изоляционизм” в действительности был жестким дозированием контактов с Западом и установлением над ними государственного контроля  — но никак не отказом от них. А логика развития требовала непрерывного усиления контактов, и бороться с этой логикой правительство не пыталось. Как известно, Петру мало что пришлось начинать заново, главным его делом стало выведение на качественно иной уровень уже имевшегося в стране.

Москва прекрасно понимала свои растущие мировые перспективы и мощь. Но понимали их и на Западе. И вот здесь-то и возникали подчас планы полностью изолировать, “запереть” Россию. На Севере, Востоке, в “Третьем Риме” — где угодно, лишь бы подальше от нас. Не успела в середине XVI века образоваться в Лондоне Компания для торговли с Москвой, как польский король гневно обвинил Елизавету Английскую в преступлении перед Европой: торговлей с врагом рода человеческого она укрепляла его военную мощь. Несколько ранее в Любеке были задержаны сто двадцать мастеров, инженеров, художников и врачей, ехавших на московскую службу. Случаев недопущения специалистов в Россию было немало, особенно преуспела в этом ослабевшая Ливония: былая воинственность орденских “божьих дворян” сменилась в это время их диким страхом перед Москвой.

Но при чем тут вообще Запад? — спросят у нас, — “Третий Рим” был сугубо внутренним русским делом. Однако и в русской внутренней политике ничего третьеримского обнаружить тоже нельзя. Хотя необходимость консолидирующей идеологии в XVI веке уже ощущалась и от посланий Филофея недалеко было по времени до появления и разработки различных учений о самодержавной власти... Но интересующий нас теологумен в государственную идеологическую практику так и не вошел.

Для того чтобы понять причины этого, достаточно перечитать послания Филофея. Знакомого с ними по сегодняшним пересказам удивляет погруженность автора в сугубо церковные дела. “Третьему Риму” он уделяет несколько строк, да и по сути понятие это — служебное: владыка такого Царства обязан быть благочестив — вот единственный аспект, в котором мир­ские, государственные проблемы интересуют старца. Слушайся Церкви, князь, а не то отымется благодать от твоего святого, последнего Царства! Для средневекового мышления такие требования были главными, и желавший строить Третий Рим властелин должен был начать с полного подчинения им. Как бы отнеслись все слои русского общества к “третьеримцу”, который не желает полностью встать на сторону Церкви в острейшем вопросе о церковных имуществах? — ходить такому “строителю святого царства” в антихристах и самозванцах...

Но была и еще одна важная причина. Она кроется уже не в конкретных рекомендациях Филофея, а в самом тоне, в настрое его: послания проникнуты и продиктованы постоянным эсхатологическим ужасом. Страх неизбежного, предопределенного конца смыкался в это время в сознании с кошмаром земным: в 1453-м окончательно пал Царьград, в 1492-м ожидали конца света, в ближнем Новгороде множились заморские гости, в дальней Москве соблазнял государя супротив истинной веры лекарь-немчин... И выход оставался один: подальше бежать от падшего, окончательно погрязшего в грехах мира, не случайно “пустынь” — любимый образ “третьеримского” старца...

Интересно представить себе князя, основывающего на подобном настрое свою державу или хотя бы пропаганду в ней: будь проведен такой эксперимент, не имели бы мы сегодня России. По счастью, поклонников у подобных теорий при дворе не оказалось. Нашлись они совсем в других местах: послания Филофея постоянно, восторженно читались в старообрядческих скитах Заволжья. Здесь это чтение оказалось наравне со священными книгами11, и не зря старообрядческие авторы величают псковского старца праведным и святым.