Новый Мир (№ 1 2007)

Сам Архангельский говорит в предисловии: “Первая часть написана с высоты птичьего полета; вторая — лицом к лицу, о том, что происходит сию минуту”. И чуть выше: “Первая написана от лица автора и предельно сжато, кратко и жестко выражает его точку зрения на происходившее и происходящее в новейшей России. Главной бедой своей любимой страны автор считает отсутствие простейшего ответа на сложнейший вопрос: что нас объединяет поверх этнических, региональных, религиозных, имущественных различий?”

Тут немножко начинаешь злобиться и тоже задавать вопросы типа: “Бывают ли простейшие ответы на сложнейшие вопросы?” — или: “А разве этнос, религия, регион проживания, имущественный ценз не есть уже возможность для некоторой группы людей объединиться — хотя бы, на первых порах, для сопротивления натиску других групп? Эта первичная ступень объединения разве не необходима, чтобы шагнуть дальше, и разве мы уже взгромоздились на нее?”

Сам же Архангельский и цитирует классика в конце предисловия: “Прежде чем объединиться, надо размежеваться”. Вот мы и размежевываемся уже полтора десятка лет — как-то вяло и медленно, что и хорошо, и плохо. Хорошо, что не часто топоры из-за пояса вытаскиваем, плохо, что никаких устойчивых групп — ни по этническому, ни по религиозному, ни по имущественному принципу не образуется, каждый выживает в одиночку, не веря ни своим, ни чужим.

Говорить в такой ситуации о базовых ценностях означает стремиться к идеалам в духовном пространстве, где еще нечетко осознаны интересы . Наблюдая эту картину из года в год, хочется иногда сказать: да провались они все, эти базовые ценности — хоть триада Великой Французской революции (“Свобода, равенство, братство”), хоть уваровская триада (“Самодержавие, православие, народность”), хоть слоган на американском долларе (“In God We Trust”), хоть тиснение на пряжке ремня солдат вермахта (“Gott mit uns”). Какие такие “мы” в атомизированном обществе? Каждый в созданном нами мире одинок не потому, что индивидуалист, а потому, что никому не верит. Слишком долго обманывали и продолжают обманывать.

А объединяет нас “поверх” всех различий известно что — государство, продуцирующее по необходимости эрзац-идеалы, заимствуя их из дальнего и ближнего прошлого, не стесняясь чудовищной эклектики и полицейщины.

Понять эту ситуацию не означает ее принять. Архангельский как раз понимает и не принимает; а потому он неустанно проповедует. Легче, конечно, завалиться в халате на уютный диван, плевать в потолок, сочинять анекдоты, изощрять остроумие по каждому внешнему поводу (ну, стыдно же умному человеку “бороться” с крепчающим маразмом). К тому же всякая “борьба” чревата неизбежными упрощениями, объемом приходится жертвовать ради однозначной плоскости — в голове у тебя три десятка вариантов суждения по поводу того или иного события, но ты не рефлексией занимаешься, а “борьбой” и потому изволь выбрать для сообщения публике один из них и притворись, что он единственный.

В принципе, Архангельского- интеллигента и Архангельского- интеллектуала автор мог расщепить еще на десяток вполне себе имеющих собственное мнение персонажей, однако не стал этого делать: не для того затевался, чтобы цветущую сложность жизни изобразить, а для того, чтобы в жирных хвощах и папоротниках (описывать их можно бесконечно — даже бессмысленное бывает иногда красиво) проложить внятную тропинку к идеалу.

Получилось ли? Зайдите лет через двадцать, вместе перечитаем. Симпатичны благие порывы, намеренный аскетизм изложения. Понятны жертвы: чтобы дошло до всякого олуха (Блока цитирую), надо было упрощать и разжевывать, надо было сочинять завлекательные заголовки и вообще впадать в околопопсовую стилистику, говоря о серьезных вещах. Но дело того стоит.

Если “Базовые ценности” написал все-таки Архангельский- интеллектуал , то “Послание к Тимофею” (к сыну) написал, конечно же, Архангельский- интеллигент (ну, помните — “многодетный отец”, историк и т. д.).

Название — “1962” (год рождения автора) — отсылает ко множеству других названий этого типа. И “1984” Оруэлла, и “4338 год” Владимира Одоевского, и “Москва, 2042” Владимира Войновича, и совсем уж свеженький роман Ольги Славниковой “2017”. Цифры в названиях вообще штука магическая, во всяком случае, неизбежно организующая внимание читателя — хоть “150 000 000” Маяковского вспомни, хоть “451° по Фаренгейту” Рея Брэдбери.

Но Архангельский в этом тексте не в будущее устремлен, а в прошлое. Произведение жанрово оформлено как письмо к сыну (служебные фразы, обращения типа “вот так оно было, сынок”, внешне форматирующие жанр, — как раз самое искусственное и слабое, что есть в тексте).

Замысел, однако, роскошный — большая ретроспективная панорама: что же случилось в мире, когда я родился, в том самом 1962 году? Что-то вроде гороскопа (ну, там, помните, — “я родился в год рыжей лошади, а ты в год огненной обезьяны” и т. п.), но без всяких оккультных глупостей: в 1962-м Алжир получил независимость, случился Карибский кризис, Хрущев посетил выставку в Манеже и раздраконил “абстракцистов” и “пидарасов”, Солженицын опубликовал в “Новом мире” “Один день Ивана Денисовича”, в Израиле казнили Адольфа Эйхмана, расстреляли демонстрацию рабочих в Новочеркасске и еще много чего разного произошло, проросшего потом причудливыми ростками в будущем, где пришлось жить автору и где придется жить его сыну.

Историю Архангельский- интеллигент психологизирует: “За несколько недель до моего рождения, солнечно-ветреным днем 18 марта 1962-го, в Эвиане на берегу озера за длинным ресторанным столом сидели люди. Человек десять. По одну сторону — обветренные, белозубые, щетинистые восточные мужчины, в коротких белых рубашках без галстуков. Перед ними стояли тарелки с тушеной ягнятиной и простые бутыли толстого стекла с холодной водой. Ели они медленно; изредка роняли короткие фразы на странноватом французском языке, но обращались при этом исключительно друг к другу. Напротив расположились выбритые европейцы с явной военной выправкой; они усердно подливали себе вино из плечистых бордоских бутылок и весело обсуждали вкус поглощаемой пищи. И тоже — только друг с другом”.

О чем речь? Да очень просто: “В эти дни на французском берегу Женевского озера окончательно решалась участь Алжира и Франции и определялась судьба моего поколения, которое ни к Франции, ни к Алжиру отношения не имеет. Каким образом решалась? Опять же самым косвенным и самым прямым”.

Да каким же? — начинаешь испытывать нетерпение.

Ну вот: “19 марта де Голль сделал правительственное заявление, в котором обещал признать результаты волеизъявления героического алжирского народа. Заявление было в пользу восставших масс; о нем подробно рассказало советское радио. Моя беременная мама, уже на сносях, вполуха послушала сообщение диктора, но никакого значения ему не придала”. А между тем: “Если бы ей объяснили, что решение далекого генерала аукнется в жизни ее будущего сына, она бы насторожилась. Потому что сын — это важно, важнее всего на свете. Но никто не объяснил”.

Объяснил ли автор? Очень приблизительно (если не считать того, что в 90-х годах он волей случая оказался в том же Эвиане): “Без маленьких людей нет большой истории; их она приносит в жертву, ими управляет, от них зависит”.

Кто бы спорил.

“Маленьким людям” — родным и близким — посвящена немалая часть повествования, здесь Архангельский делает святое дело, большинством из нас давно забытое, — восстанавливает родословную (последний из удачных примеров в этом жанре — “Жизнь Иванова” Льва Аннинского), и здесь он выходит далеко за рамки 1962-го — и в прошлое, и в будущее. Рано или поздно понимаешь, что нет никакого такого отдельно взятого 1962-го — все течет и меняется, мистика цифр не работает: в 1961-м полетел в космос Гагарин, в 1963-м убили Кеннеди, в 1964-м сместили Хрущева.